Годовщина смерти отца Матфея (Мормыля)
Ровно один год назад преставился от нас ко Господу человек, о котором мы вспомнили сейчас не по причине незаметно подошедшей годовщины - о незаменимом (в полном смысле этого простого, но во всей жизненной правде понятого нами за этот тяжелый год слова) отце Матфее мы не забывали все это время. Причины были тому разные: и та самая его незаменимость, как не тривиально для постороннего человека это может прозвучать, но здесь - другое; и, безусловно, его наследие в самых разных видах, начиная аудио-записями, нотным материалом, и заканчивая наследниками - живыми последователями и осознанными почитателями (имею в виду тех, кто так или иначе почувствовал этого человека в своей жизни и не смог забыть).
Когда пытаешься каким-то образом осмыслить личность о. Матфея, уяснить это хотя бы для себя, приходишь к неожиданному выводу, что этот человек просто жил. То, он что делал, чем он безустанно занимался, являлось для него не чем-либо другим, как самой жизнью. Это было отнюдь не просто любимое дело или выполнение возложенного послушания. Во всем его жизненном пути ясно видно занимающее главное в нем место исполнение священного призвания. Верность ему, сопряженная с необычайной жертвенностью, полной самоотдачей со стороны батюшки всегда была столь очевидна, что не вызывала никакого сомнения со стороны окружающих в важности творимого ими совместного дела, в реализации возложенного свыше священного призвания. Таким образом, жизнь отца Матфея была в высоком смысле священнодействием.
Невозможно не отметить то, что, наверное, давно уже для многих (по крайней мере, для понимающих наследие отца Матфея и ценящих его) стало заметным - это некая особенность его хоровой манеры. И это выразилось не только в живом исполнении, хотя именно в таком виде оно являлось как плод, как выполненная задумка. Матфеевская, как говорят уже давно, манера рождалась сначала на нотных строчках. И здесь особый момент. Ведь, по большей части, отец Матфей исполнял не свои произведения - это были самые разные вещи, начиная от простых напевов, подобных, и заканчивая сложными, авторскими. Но то, насколько по-особому, иногда неожиданно переосмыслено преподносились взятые им, переложенные произведения, заставляет говорить не только об особом творческом подходе, но и о философии этого же подхода (если такой термин вообще применим к жизненно-подлинному и чуждому всего абстрактно-отвлеченного отцу Матфею). А переложение, в матфеевском смысле, это не просто адаптация произведения под другой состав хора - это особый вид обработки, который, как мне кажется, удобней называть именно неким со-творческим переосмыслением. Целью его творческого труда являлась не пополнение нотной библиотеки собственными сочинениями, а привнесение в Богослужение различных произведений из всеобщего наследия духовной музыки. И этот подход был определяющим в его творчестве. Участие в Богослужении и украшение его своим посильным привнесением было его высшей отрадой. Стоит вспомнить хотя бы с какой неутомимостью - а при конце жизни в его положении она была неимоверна - посещал отец Матфей Богослужение.
Внутреннее богатство и наполненная глубина в сочетании с внешней подлинностью, отсутствием всего напускного и несоответствующего, составляли одну из граней непростой личности отца Матфея, собирающей вокруг себя людей готовых довериться ей, и были причиной жаркой преданности и глубокого почтения собравшихся. Говорить об этой личности в различных ее гранях можно очень много, но это будет не в духе отца Матфея, отличительной чертой которого была немногословность, взвешенность произносимых слов, что придавало им особый вес и значимость. И, опять же, эту лаконичность слова и мысли, очевидно отображенную и в творчестве отца Матфея, можна назвать еще одной из тех самых граней, множественность и разнообразие которых составляли его необычайно цельную личность. Это была цельность, единство и нераздельность ума и жизни. Именно о необыкновенной целостности его личности заговорил Наместник Лавры, произнося первое надгробное, особо проникновенное слово - возможно по причине свежести впечатления и отсутствия какой-либо официальности, - когда отца Матфея год назад, вечером, положили облаченного в Духовском храме. Тогда правда этих слов, услышанных в предстоянии у гроба, стала особенно очевидной и находила подтверждение в быстро проплывающих воспоминаниях, которые все еще казались никуда не исчезнувшими, казались реальностью.
Ни одного более неофициального мероприятия, чем мероприятие посвященное памяти отца Матфея, мне не приходилось наблюдать. Примером тому было и сегодняшнее памятование дня его смерти. Никакого даже малейшего намека на протокольность. Видно было, что каждый участвующий в поминовении участвует по зову сердца. И для каждого это участие явилось необходимым настолько, насколько этого требовало сердце.
Я благодарен Богу за то, что мне довелось в своей жизни соприкоснуться с этим человеком.
Так к сегодняшнему дню была украшена могила о. Матфея
Когда пытаешься каким-то образом осмыслить личность о. Матфея, уяснить это хотя бы для себя, приходишь к неожиданному выводу, что этот человек просто жил. То, он что делал, чем он безустанно занимался, являлось для него не чем-либо другим, как самой жизнью. Это было отнюдь не просто любимое дело или выполнение возложенного послушания. Во всем его жизненном пути ясно видно занимающее главное в нем место исполнение священного призвания. Верность ему, сопряженная с необычайной жертвенностью, полной самоотдачей со стороны батюшки всегда была столь очевидна, что не вызывала никакого сомнения со стороны окружающих в важности творимого ими совместного дела, в реализации возложенного свыше священного призвания. Таким образом, жизнь отца Матфея была в высоком смысле священнодействием.
Невозможно не отметить то, что, наверное, давно уже для многих (по крайней мере, для понимающих наследие отца Матфея и ценящих его) стало заметным - это некая особенность его хоровой манеры. И это выразилось не только в живом исполнении, хотя именно в таком виде оно являлось как плод, как выполненная задумка. Матфеевская, как говорят уже давно, манера рождалась сначала на нотных строчках. И здесь особый момент. Ведь, по большей части, отец Матфей исполнял не свои произведения - это были самые разные вещи, начиная от простых напевов, подобных, и заканчивая сложными, авторскими. Но то, насколько по-особому, иногда неожиданно переосмыслено преподносились взятые им, переложенные произведения, заставляет говорить не только об особом творческом подходе, но и о философии этого же подхода (если такой термин вообще применим к жизненно-подлинному и чуждому всего абстрактно-отвлеченного отцу Матфею). А переложение, в матфеевском смысле, это не просто адаптация произведения под другой состав хора - это особый вид обработки, который, как мне кажется, удобней называть именно неким со-творческим переосмыслением. Целью его творческого труда являлась не пополнение нотной библиотеки собственными сочинениями, а привнесение в Богослужение различных произведений из всеобщего наследия духовной музыки. И этот подход был определяющим в его творчестве. Участие в Богослужении и украшение его своим посильным привнесением было его высшей отрадой. Стоит вспомнить хотя бы с какой неутомимостью - а при конце жизни в его положении она была неимоверна - посещал отец Матфей Богослужение.
Внутреннее богатство и наполненная глубина в сочетании с внешней подлинностью, отсутствием всего напускного и несоответствующего, составляли одну из граней непростой личности отца Матфея, собирающей вокруг себя людей готовых довериться ей, и были причиной жаркой преданности и глубокого почтения собравшихся. Говорить об этой личности в различных ее гранях можно очень много, но это будет не в духе отца Матфея, отличительной чертой которого была немногословность, взвешенность произносимых слов, что придавало им особый вес и значимость. И, опять же, эту лаконичность слова и мысли, очевидно отображенную и в творчестве отца Матфея, можна назвать еще одной из тех самых граней, множественность и разнообразие которых составляли его необычайно цельную личность. Это была цельность, единство и нераздельность ума и жизни. Именно о необыкновенной целостности его личности заговорил Наместник Лавры, произнося первое надгробное, особо проникновенное слово - возможно по причине свежести впечатления и отсутствия какой-либо официальности, - когда отца Матфея год назад, вечером, положили облаченного в Духовском храме. Тогда правда этих слов, услышанных в предстоянии у гроба, стала особенно очевидной и находила подтверждение в быстро проплывающих воспоминаниях, которые все еще казались никуда не исчезнувшими, казались реальностью.
Ни одного более неофициального мероприятия, чем мероприятие посвященное памяти отца Матфея, мне не приходилось наблюдать. Примером тому было и сегодняшнее памятование дня его смерти. Никакого даже малейшего намека на протокольность. Видно было, что каждый участвующий в поминовении участвует по зову сердца. И для каждого это участие явилось необходимым настолько, насколько этого требовало сердце.
Я благодарен Богу за то, что мне довелось в своей жизни соприкоснуться с этим человеком.
Так к сегодняшнему дню была украшена могила о. Матфея