УДОБООБОЗРИМОСТЬ
Приходится жить между смущением и радостью. Не то чтобы трансцендентально и прецедентно, - но всё же…
Свет включается и выключается. Бессонница испытывается как оторвавшийся от предиката субъект: предметна, кругла, глупа и заслуженна, - но что шепчет?..
Готовя лекцию о происхождении и смерчееобразном движении драматургических жанров, домыслился, догляделся до звенящего зрения.
Старушки, которые выглядят хорошо, замораживают настой ромашки и утро начинают с того, что промокают себе лицо ромашковыми льдышками. Так и я. В моём морозильнике, правда, книжки: если скажу, что Платон с Аристотелем, Боэций, Палама, Вьяса, Шанкара, Васубандху, Шекспир да бесконечные сотоварищи, разве поверит кто, разве подаст руку без иронии и неловкости, разве не сбежит от меня? Верить, конечно, бессмысленно. Верить самому себе - отвратительно. Всю жизнь слышал упрёки: «Устыдись! Люди хотят отдохнуть, а ты зовёшь их на дно».
В данную секунду моё дно состоит из двух древнегреческих риторов, Кржижановского и фрагментарно Свифта.
Путями, о которых лень говорить, и за направление которых стоить поблагодарить текущее дно, - увидел: современная поэзия, как никогда прежде, увлечена жизнеописанием слов, да так увлечена, что стыдится того, что поверх слов, - понеже это оказывается тем, что их ниже, не достойно.
[Малозначимое исключение - гражданская по виду лирика. Малозначимое потому, что лирическое гражданство, хоть бы и с позиции «поэзии жизнесловия», - явление малоинтересное: слишком перекошено в матерную ругань той или иной смелости. - Увы, трудно избавиться от пьянящего признания за поэзией, даже самой наиэкономной, целей развёртывания мира, а не его редукции.]
Таким образом - ничего твёрдого, ничего личного. Пласт личной судьбы и кимвальной ответственности за судьбы мира зарыт на время в археологическую глубину. Испытывается - слово.
Люди со всей их конкретностью, филогенетической ветхостью и стремлением к законченным размышлениям, - конечно, разрешены, но не более, как обозначения, как функционалы, и вполне, во всю ширь, не допускаются. Слова интересней людей.
То же - и с биографиями самих поэтов. Этих биографий - нет. Они запрещены зазеркально-филологическим характером новой поэзии - верностью принципам келейного, бесстрастного словообразования, порождающего разнообразные виды вербальной страсти. Эстетичней и безопасней доверять словам, чем людям. Разрешено несколько биографических условностей, как то: пропитость, путешественность, слэмовость, премиальность. На этом конец.
Это - чрезвычайно интересный этап. Его стигмат - подражание, состязательность, но не столько с современниками, несмотря на всю слэмовость, сколько с предшественниками. «Распорядители счастья и славы» живут после смерти недолго, а если живут дольше, чем недолго, то неуютным и сомнительным памятованием. Это вселяет надежду на то, что неудовлетворённость попытками новоструйных эталонов заставит перерыть все сундуки поэзии, докопаться до ветошей овидиевых, вергилиевых, дантовых etc. - и вынырнуть из бешеной красоты слов к личной судьбе, как к скромному и единственному источнику поэзии, не умирающей под пытками аплодисментов.
Свет включается и выключается. Бессонница испытывается как оторвавшийся от предиката субъект: предметна, кругла, глупа и заслуженна, - но что шепчет?..
Готовя лекцию о происхождении и смерчееобразном движении драматургических жанров, домыслился, догляделся до звенящего зрения.
Старушки, которые выглядят хорошо, замораживают настой ромашки и утро начинают с того, что промокают себе лицо ромашковыми льдышками. Так и я. В моём морозильнике, правда, книжки: если скажу, что Платон с Аристотелем, Боэций, Палама, Вьяса, Шанкара, Васубандху, Шекспир да бесконечные сотоварищи, разве поверит кто, разве подаст руку без иронии и неловкости, разве не сбежит от меня? Верить, конечно, бессмысленно. Верить самому себе - отвратительно. Всю жизнь слышал упрёки: «Устыдись! Люди хотят отдохнуть, а ты зовёшь их на дно».
В данную секунду моё дно состоит из двух древнегреческих риторов, Кржижановского и фрагментарно Свифта.
Путями, о которых лень говорить, и за направление которых стоить поблагодарить текущее дно, - увидел: современная поэзия, как никогда прежде, увлечена жизнеописанием слов, да так увлечена, что стыдится того, что поверх слов, - понеже это оказывается тем, что их ниже, не достойно.
[Малозначимое исключение - гражданская по виду лирика. Малозначимое потому, что лирическое гражданство, хоть бы и с позиции «поэзии жизнесловия», - явление малоинтересное: слишком перекошено в матерную ругань той или иной смелости. - Увы, трудно избавиться от пьянящего признания за поэзией, даже самой наиэкономной, целей развёртывания мира, а не его редукции.]
Таким образом - ничего твёрдого, ничего личного. Пласт личной судьбы и кимвальной ответственности за судьбы мира зарыт на время в археологическую глубину. Испытывается - слово.
Люди со всей их конкретностью, филогенетической ветхостью и стремлением к законченным размышлениям, - конечно, разрешены, но не более, как обозначения, как функционалы, и вполне, во всю ширь, не допускаются. Слова интересней людей.
То же - и с биографиями самих поэтов. Этих биографий - нет. Они запрещены зазеркально-филологическим характером новой поэзии - верностью принципам келейного, бесстрастного словообразования, порождающего разнообразные виды вербальной страсти. Эстетичней и безопасней доверять словам, чем людям. Разрешено несколько биографических условностей, как то: пропитость, путешественность, слэмовость, премиальность. На этом конец.
Это - чрезвычайно интересный этап. Его стигмат - подражание, состязательность, но не столько с современниками, несмотря на всю слэмовость, сколько с предшественниками. «Распорядители счастья и славы» живут после смерти недолго, а если живут дольше, чем недолго, то неуютным и сомнительным памятованием. Это вселяет надежду на то, что неудовлетворённость попытками новоструйных эталонов заставит перерыть все сундуки поэзии, докопаться до ветошей овидиевых, вергилиевых, дантовых etc. - и вынырнуть из бешеной красоты слов к личной судьбе, как к скромному и единственному источнику поэзии, не умирающей под пытками аплодисментов.