Егор Холмогоров: Варварство осознало себя
Варварство осознало себя, философски сформулировало, получило кафедры в университетах и будет теперь менторским тоном варваризировать цивилизацию.
Есть подозрение, что участники бесконечных симпозиумов «Вера и культура», яростно обсуждавшие тему диалога Церкви и современной культуры, заменившей собой религию, напрасно ели печеньки на своих кофе-брейках. Проблема сегодня формулируется совсем по-другому: как существовать Церкви в мире, где культуры больше нет, где она покончила самоубийством с элементами каннибализма?
Главное, к чему нужно готовиться Церкви и православным христианам, да и просто всем культурным людям, - это не к жизни в мире обезбоженной культуры, а к выживанию в мире обожествленного бескультурья. Уже сегодня все реже можно слышать сетования снобов, что церковники «недостаточно культурны». Скоро мы столкнемся с тем, что христианство не только слишком нетолерантно, слишком иерархично, слишком серьезно для этого мира, но и слишком культурно... Правда, именно Русской Церкви в этом смысле не привыкать.
В то время как на Средневековом Западе монастыри были последними прибежищами культуры среди варваризированного мира, Русь приняла свою веру и цивилизацию от Византии, в которой античная культура была сохранена более-менее полностью. Византийские монахи не стали бы рвать друг друга на части ради рукописи Аристотеля, как герои «Имени розы» Умберто Эко, так как эти рукописи всегда были более-менее под рукой. В Греции человеку веры не требовалось прежде всего быть человеком культуры, как в одичавших Италии и Галлии, - он оставался прежде всего воином духа и защитником ортодоксии, а переписчиком манускриптов был лишь в третью очередь.
Русь приняла от Византии именно это представление о неусеченной, полноформатной цивилизации и пронесла этот высочайший культурный стандарт через столетия собственных «темных веков» после монгольского нашествия. Именно византийское наследие позволило нам в сто лет преодолеть цивилизационную дистанцию, которую народы Запада преодолевали тысячелетия с момента римских завоеваний. А потом погибшая под двойным ударом с Востока и Запада Византия осталась для нас недосягаемой золотой страной, сиявшей с икон, голубевшей на фресках, певшей в ирмосах и кондаках звучных канонов, оплетавшей словесами проложных житий. Поколение за поколением русские жили в этой чудесной стране, не отличая ее от своей Родины.
Удивительное явление русской культурной истории - полное отсутствие у нас «северного эффекта» как в соседних странах Европы. Эффекта упрощения и уплощения доставшейся богатой средиземноморской культуры, приведения ее в соответствие со скудным унылым климатом и небогатой аграрно-производственной базой. Определенная тяга к «примитиву» чувствуется в некоторых произведениях новгородской и псковской церковной культуры, но не она, а сияющая золотом культура Москвы стала общенациональным русским стандартом. Россия не только не имела своей «реформации», суть которой состояла именно в упрощении южной католической культуры до потребностей северных стран, она еще и использовала эту реформацию для собственного усложнения.
«Малиновый звон» появился на Руси в результате иконоборческого движения в Нидерландах, когда протестантские фанатики крушили церковное искусство. Сметливые русские торговцы Строгановы, создатели первой русской международной торговой корпорации, смекнули что к чему и начали вывозить продаваемые голландцами по бросовой цене артефакты церковной культуры. «Сюда (то есть в строгановскую факторию) голландцы и антверпенские торговые люди привезли несколько сот колоколов, которые были взяты из монастырей и церквей, и всякого рода церковные украшения - венчики, светильники от алтарей, медные решетки с хоров, церковные облачения, кадильницы и многое множество подобных вещей», - рассказывал немец на русской службе Штаден.
Это самоусложнение дало удивительный результат. Соседствуя с мощным Западом, при этом никогда не имея возможности сравниться с ним ни в экономической мощи, ни в демографической численности, Россия тем не менее создала богатейшую многоаспектную цивилизацию, которая абсолютно в любой культурной сфере говорит с Западом на равных.
Какую бы мы ни взяли европейскую нацию, у нее есть слабые стороны культурного кода: мы не знаем великой английской живописи, список великих немецких прозаиков или великих французских композиторов закончится раньше, чем пальцы на одной руке. И только русские поставили себе абсурдную, если принимать в расчет только экономический базис, задачу - охватить абсолютно все.
Нас подталкивает вверх наша внутренняя Византия. А ее излучатели - это именно наши церкви, не случайно изменившие на Русской равнине свой экстерьер по сравнению с греческими. Затерявшийся на улицах тесного, шумного города византийский храм зачастую невзрачен снаружи, приглашая внутрь себя, в свой богатый и сложный внутренний мир фресок и икон, пений и чтений. Русский храм, особенно шатровый, намеренно экстерьерен - на холмах и высоких берегах рек, за горами и перелесками, среди белочек и медведей - он, обращенный вовне, должен свидетельствовать о Христе и его Церкви, быть лествицей в небо (образом которой и является шатер) для всех и каждого. Но и внутри каждый русский храм бережет неисчислимые сокровища внутренней Византии.
Расцерковить русскую культуру значило бы свести ее от масштабов самостоятельной цивилизации, равночестной Западу, до затхлого мирка провинциальной североевропейской культуры времен упадка. Именно русская церковная культура - библейская, византийская, древнерусская, выросшая на их основах русская классическая культура XIX века - является единственной безотказной смыслопорождающей матрицей и в эпоху нынешнего культурного упадка.
Заметим, что все сколько-нибудь нашумевшие и не лишенные содержания литературные явления последних лет являют свою зависимость, иногда болезненную, от этого церковного первоисточника. Эта схема работает. Другие - нет. Когда Евгений Водолазкин хочет написать постмодернистский роман - он прибегает к церковному житийному канону и древнерусскому языку. Когда Захар Прилепин хочет воспеть суровых чекистов Эйхмансов и Френкелей он помещает их в стены оскверненного ими Соловецкого монастыря и называет роман - «Обитель».
Еще характернее попытки перенести к нам западные технологии культурного самопожирания. Они породили кощунственные выставки Гельмана, «Пусси Райот» и все в том же духе. Никто не хочет оскорблять Пушкина и Достоевского и разрушать культурный мир Набокова и Шолохова - любая обезьяна с гранатой устремляется непосредственно к первоисточнику. Тем более что благодаря большевистским разрушениям статус сакрального в России значительно повышен. Люди, хихикающие над «оскорблением чувств верующих», не понимают, что в этой формулировке нелепа только субъективная отсылка к «чувствам», там, где идет речь об объективной и сознаваемой общественным бессознательным (да и сознательным) святыне.
Западное травестирование попало у нас совершенно не в тот контекст. У них кресты до недавнего времени были всюду, Библия у подушки в каждой гостинице, всех в детстве водили в католическую или какую-нибудь методистски-баптистскую церковь. Цитату из Исайи у Тарантино узнают с лету... Религия представала как часть привычного, обычного порядка, на который радикал нападает, прекрасно осознавая, что этот порядок его сильнее.
В России же контекст арт-кощунств оказался совсем другим. Это контекст религиозности, снесенной почти до материка. Никто в детстве в церкви не ходил. Евангелие знают только в интерпретации Булгакова. Эксплуатировать утомленность контекстом совершенно невозможно. Все разговоры на тему «попы достали-утомили-задрали» на самом деле чистое лицемерие. Никакие «попы» вас не «достали», поскольку вы их не видите, церковной жизни вы не знаете, они для вас с чужой планеты.
Современный «акционизм» с сожжением храмов сатанистами, как это произошло в 2018 году в Кондопоге, доказал: речь идет не о пародировании утомившего, а о ненависти к вступающему в свои права забытому священному. И спустя тридцать лет после падения коммунизма и прекращения гонений Православие по-прежнему предстает в России как неизвестная религия.
Это еще раз подтвердило изумление многих тем фактом, что Церковь выступила против попыток установить на Лубянской площади статую Дзержинского. Многие просто не слышали о коммунистических гонениях на веру, о 15 тысячах священников, монахов и епископов, убитых подчиненными Дзержинского только за 1918-1919 годы, о казни священномученика Вениамина Петроградского, к которой глава ВЧК был причастен самым непосредственным образом, о роли «железного Феликса» в организации позорного обновленческого раскола с курящими папиросы попами и женатыми епископами.
Современное «светское» общество, облучаемое принимающей все более токсичные формы советской ностальгией, и Церковь живут в разных исторических измерениях. Там, где для одних эпоха великих свершений (зачастую мнимых) и «самого вкусного в мире мороженого», там для других - небывалая в истории, сопоставимая только с римскими гонениями, эра мученичества и страдания за Христа.
«Кровь мучеников - семя христианства», - говорилось в древности. И вот долгие десятилетия эта кровь лилась рекой. Среди нас живет немало потомков тех, чьи деды и прадеды священники были убиты богоборцами. То есть мы сами и наши предки - участники Священной истории, сопоставимой по масштабам со Священным Писанием и древними мученическими актами.
Как-то я посоветовал участникам замечательного, по духу «антигельмановского» проекта «После иконы», вместо того чтобы пытаться выполнить иконы в новой технике и материалах, зайти с другой стороны. Украсить какой-нибудь заброшенный и разрушенный храм фотографиями новомучеников, которые в силу достоинства изображенных сами оказываются иконами.
Вместо того чтобы натужно прилаживать Церковь к «современности», нам необходимо показать и осознать, что сама Церковь современна именно в том смысле, в котором она обязана быть современной перед Богом. В ней здесь и сейчас совершается Евхаристия, в ней здесь и сейчас льется кровь мучеников (и по сей день - и убийства сатанистами священников, и гонения бесноватых на каноническую церковь на Украине, и публичные казни православных ближневосточными террористами происходят сегодня).
Это значит, что в священном времени Церковь актуальна и до сего дня, а трубить о «современности», заискивать, прося внимания и признания у тусовки, - недостойное перед Христом дело.
Ну а еще эта «несовременность» Русской Церкви оказывается для культуры единственно спасительной, о чем я уже сказал выше. Всемирно-исторический проект «культура» находится на грани самоуничтожения. Тип человека культуры, идея человека культуры выживет только в тех обществах, которые осмелятся быть вопиюще несовременными. Будем надеяться, что русская православная цивилизация окажется в числе этих обществ, реализовавших свое «право не быть своим современником».
Православие никогда не было заражено фетишизмом культуры. Но именно поэтому оно ставило культуру на надлежащее высокое место, но это место даровалось не человеком, а Богом. Как однажды емко выразился Иосиф Бродский: «Церковь для искусства - это возможность метафизического рывка». Но такой рывок возможен в Церкви только потому, что она есть пространство Откровения. В ней не столько человек говорит с Богом, сколько Бог с человеком.
В русском храме иконостас не поднимается от пола, а спускается к нам ряд за рядом, в порядке хода Священной истории, от венчающего его креста - чин Праотеческий, Пророческий, Апостольский (деисус), Праздничный и, наконец, соединяющий с нами местный. Каждая икона в старинных русских иконостасах - художественный шедевр, а все вместе они через себя являют силу и славу Божию.
Статья опубликована в печатном номере газеты «Культура» № 3 от 25 марта 2021 года в рамках темы номера «Церковь и культура: возможен ли новый союз?».
https://portal-kultura.ru/articles/symbol-of-faith/332631-tserkov-v-mire-posle-kultury/?utm_referrer=https%3A%2F%2Fzen.yandex.com
Есть подозрение, что участники бесконечных симпозиумов «Вера и культура», яростно обсуждавшие тему диалога Церкви и современной культуры, заменившей собой религию, напрасно ели печеньки на своих кофе-брейках. Проблема сегодня формулируется совсем по-другому: как существовать Церкви в мире, где культуры больше нет, где она покончила самоубийством с элементами каннибализма?
Главное, к чему нужно готовиться Церкви и православным христианам, да и просто всем культурным людям, - это не к жизни в мире обезбоженной культуры, а к выживанию в мире обожествленного бескультурья. Уже сегодня все реже можно слышать сетования снобов, что церковники «недостаточно культурны». Скоро мы столкнемся с тем, что христианство не только слишком нетолерантно, слишком иерархично, слишком серьезно для этого мира, но и слишком культурно... Правда, именно Русской Церкви в этом смысле не привыкать.
В то время как на Средневековом Западе монастыри были последними прибежищами культуры среди варваризированного мира, Русь приняла свою веру и цивилизацию от Византии, в которой античная культура была сохранена более-менее полностью. Византийские монахи не стали бы рвать друг друга на части ради рукописи Аристотеля, как герои «Имени розы» Умберто Эко, так как эти рукописи всегда были более-менее под рукой. В Греции человеку веры не требовалось прежде всего быть человеком культуры, как в одичавших Италии и Галлии, - он оставался прежде всего воином духа и защитником ортодоксии, а переписчиком манускриптов был лишь в третью очередь.
Русь приняла от Византии именно это представление о неусеченной, полноформатной цивилизации и пронесла этот высочайший культурный стандарт через столетия собственных «темных веков» после монгольского нашествия. Именно византийское наследие позволило нам в сто лет преодолеть цивилизационную дистанцию, которую народы Запада преодолевали тысячелетия с момента римских завоеваний. А потом погибшая под двойным ударом с Востока и Запада Византия осталась для нас недосягаемой золотой страной, сиявшей с икон, голубевшей на фресках, певшей в ирмосах и кондаках звучных канонов, оплетавшей словесами проложных житий. Поколение за поколением русские жили в этой чудесной стране, не отличая ее от своей Родины.
Удивительное явление русской культурной истории - полное отсутствие у нас «северного эффекта» как в соседних странах Европы. Эффекта упрощения и уплощения доставшейся богатой средиземноморской культуры, приведения ее в соответствие со скудным унылым климатом и небогатой аграрно-производственной базой. Определенная тяга к «примитиву» чувствуется в некоторых произведениях новгородской и псковской церковной культуры, но не она, а сияющая золотом культура Москвы стала общенациональным русским стандартом. Россия не только не имела своей «реформации», суть которой состояла именно в упрощении южной католической культуры до потребностей северных стран, она еще и использовала эту реформацию для собственного усложнения.
«Малиновый звон» появился на Руси в результате иконоборческого движения в Нидерландах, когда протестантские фанатики крушили церковное искусство. Сметливые русские торговцы Строгановы, создатели первой русской международной торговой корпорации, смекнули что к чему и начали вывозить продаваемые голландцами по бросовой цене артефакты церковной культуры. «Сюда (то есть в строгановскую факторию) голландцы и антверпенские торговые люди привезли несколько сот колоколов, которые были взяты из монастырей и церквей, и всякого рода церковные украшения - венчики, светильники от алтарей, медные решетки с хоров, церковные облачения, кадильницы и многое множество подобных вещей», - рассказывал немец на русской службе Штаден.
Это самоусложнение дало удивительный результат. Соседствуя с мощным Западом, при этом никогда не имея возможности сравниться с ним ни в экономической мощи, ни в демографической численности, Россия тем не менее создала богатейшую многоаспектную цивилизацию, которая абсолютно в любой культурной сфере говорит с Западом на равных.
Какую бы мы ни взяли европейскую нацию, у нее есть слабые стороны культурного кода: мы не знаем великой английской живописи, список великих немецких прозаиков или великих французских композиторов закончится раньше, чем пальцы на одной руке. И только русские поставили себе абсурдную, если принимать в расчет только экономический базис, задачу - охватить абсолютно все.
Нас подталкивает вверх наша внутренняя Византия. А ее излучатели - это именно наши церкви, не случайно изменившие на Русской равнине свой экстерьер по сравнению с греческими. Затерявшийся на улицах тесного, шумного города византийский храм зачастую невзрачен снаружи, приглашая внутрь себя, в свой богатый и сложный внутренний мир фресок и икон, пений и чтений. Русский храм, особенно шатровый, намеренно экстерьерен - на холмах и высоких берегах рек, за горами и перелесками, среди белочек и медведей - он, обращенный вовне, должен свидетельствовать о Христе и его Церкви, быть лествицей в небо (образом которой и является шатер) для всех и каждого. Но и внутри каждый русский храм бережет неисчислимые сокровища внутренней Византии.
Расцерковить русскую культуру значило бы свести ее от масштабов самостоятельной цивилизации, равночестной Западу, до затхлого мирка провинциальной североевропейской культуры времен упадка. Именно русская церковная культура - библейская, византийская, древнерусская, выросшая на их основах русская классическая культура XIX века - является единственной безотказной смыслопорождающей матрицей и в эпоху нынешнего культурного упадка.
Заметим, что все сколько-нибудь нашумевшие и не лишенные содержания литературные явления последних лет являют свою зависимость, иногда болезненную, от этого церковного первоисточника. Эта схема работает. Другие - нет. Когда Евгений Водолазкин хочет написать постмодернистский роман - он прибегает к церковному житийному канону и древнерусскому языку. Когда Захар Прилепин хочет воспеть суровых чекистов Эйхмансов и Френкелей он помещает их в стены оскверненного ими Соловецкого монастыря и называет роман - «Обитель».
Еще характернее попытки перенести к нам западные технологии культурного самопожирания. Они породили кощунственные выставки Гельмана, «Пусси Райот» и все в том же духе. Никто не хочет оскорблять Пушкина и Достоевского и разрушать культурный мир Набокова и Шолохова - любая обезьяна с гранатой устремляется непосредственно к первоисточнику. Тем более что благодаря большевистским разрушениям статус сакрального в России значительно повышен. Люди, хихикающие над «оскорблением чувств верующих», не понимают, что в этой формулировке нелепа только субъективная отсылка к «чувствам», там, где идет речь об объективной и сознаваемой общественным бессознательным (да и сознательным) святыне.
Западное травестирование попало у нас совершенно не в тот контекст. У них кресты до недавнего времени были всюду, Библия у подушки в каждой гостинице, всех в детстве водили в католическую или какую-нибудь методистски-баптистскую церковь. Цитату из Исайи у Тарантино узнают с лету... Религия представала как часть привычного, обычного порядка, на который радикал нападает, прекрасно осознавая, что этот порядок его сильнее.
В России же контекст арт-кощунств оказался совсем другим. Это контекст религиозности, снесенной почти до материка. Никто в детстве в церкви не ходил. Евангелие знают только в интерпретации Булгакова. Эксплуатировать утомленность контекстом совершенно невозможно. Все разговоры на тему «попы достали-утомили-задрали» на самом деле чистое лицемерие. Никакие «попы» вас не «достали», поскольку вы их не видите, церковной жизни вы не знаете, они для вас с чужой планеты.
Современный «акционизм» с сожжением храмов сатанистами, как это произошло в 2018 году в Кондопоге, доказал: речь идет не о пародировании утомившего, а о ненависти к вступающему в свои права забытому священному. И спустя тридцать лет после падения коммунизма и прекращения гонений Православие по-прежнему предстает в России как неизвестная религия.
Это еще раз подтвердило изумление многих тем фактом, что Церковь выступила против попыток установить на Лубянской площади статую Дзержинского. Многие просто не слышали о коммунистических гонениях на веру, о 15 тысячах священников, монахов и епископов, убитых подчиненными Дзержинского только за 1918-1919 годы, о казни священномученика Вениамина Петроградского, к которой глава ВЧК был причастен самым непосредственным образом, о роли «железного Феликса» в организации позорного обновленческого раскола с курящими папиросы попами и женатыми епископами.
Современное «светское» общество, облучаемое принимающей все более токсичные формы советской ностальгией, и Церковь живут в разных исторических измерениях. Там, где для одних эпоха великих свершений (зачастую мнимых) и «самого вкусного в мире мороженого», там для других - небывалая в истории, сопоставимая только с римскими гонениями, эра мученичества и страдания за Христа.
«Кровь мучеников - семя христианства», - говорилось в древности. И вот долгие десятилетия эта кровь лилась рекой. Среди нас живет немало потомков тех, чьи деды и прадеды священники были убиты богоборцами. То есть мы сами и наши предки - участники Священной истории, сопоставимой по масштабам со Священным Писанием и древними мученическими актами.
Как-то я посоветовал участникам замечательного, по духу «антигельмановского» проекта «После иконы», вместо того чтобы пытаться выполнить иконы в новой технике и материалах, зайти с другой стороны. Украсить какой-нибудь заброшенный и разрушенный храм фотографиями новомучеников, которые в силу достоинства изображенных сами оказываются иконами.
Вместо того чтобы натужно прилаживать Церковь к «современности», нам необходимо показать и осознать, что сама Церковь современна именно в том смысле, в котором она обязана быть современной перед Богом. В ней здесь и сейчас совершается Евхаристия, в ней здесь и сейчас льется кровь мучеников (и по сей день - и убийства сатанистами священников, и гонения бесноватых на каноническую церковь на Украине, и публичные казни православных ближневосточными террористами происходят сегодня).
Это значит, что в священном времени Церковь актуальна и до сего дня, а трубить о «современности», заискивать, прося внимания и признания у тусовки, - недостойное перед Христом дело.
Ну а еще эта «несовременность» Русской Церкви оказывается для культуры единственно спасительной, о чем я уже сказал выше. Всемирно-исторический проект «культура» находится на грани самоуничтожения. Тип человека культуры, идея человека культуры выживет только в тех обществах, которые осмелятся быть вопиюще несовременными. Будем надеяться, что русская православная цивилизация окажется в числе этих обществ, реализовавших свое «право не быть своим современником».
Православие никогда не было заражено фетишизмом культуры. Но именно поэтому оно ставило культуру на надлежащее высокое место, но это место даровалось не человеком, а Богом. Как однажды емко выразился Иосиф Бродский: «Церковь для искусства - это возможность метафизического рывка». Но такой рывок возможен в Церкви только потому, что она есть пространство Откровения. В ней не столько человек говорит с Богом, сколько Бог с человеком.
В русском храме иконостас не поднимается от пола, а спускается к нам ряд за рядом, в порядке хода Священной истории, от венчающего его креста - чин Праотеческий, Пророческий, Апостольский (деисус), Праздничный и, наконец, соединяющий с нами местный. Каждая икона в старинных русских иконостасах - художественный шедевр, а все вместе они через себя являют силу и славу Божию.
Статья опубликована в печатном номере газеты «Культура» № 3 от 25 марта 2021 года в рамках темы номера «Церковь и культура: возможен ли новый союз?».
https://portal-kultura.ru/articles/symbol-of-faith/332631-tserkov-v-mire-posle-kultury/?utm_referrer=https%3A%2F%2Fzen.yandex.com