Утро туманное, утро седое... (альтернативная история).
...Шёл ноябрь 1938 года. Президент Российской Демократической Федеративной Республики Виктор Чернов из окна своего кремлёвского кабинета наблюдал два молчаливых шествия. Вверху, над Москвой, медленно плыли серо-синие снеговые облака. А под стенами генерал-губернаторского дворца маршировали республиканские гвардейцы. Рота чеканила шаг, за двойными стёклами едва слышались команды. Дальше, за кремлёвской стеной, под облаками угадывались заводские дымы. Тускло мерцал купол Храма Христа Спасителя...
Уже много ночей президент просыпался от собственного надсадного, лающего кашля. Звонил в колокольчик, и приносили кислородную подушку.
В минуты, когда каждый глоток воздуха давался с трудом, сознание почему-то работало особенно напряжённо, а воспоминания становились более отчётливыми. На утро в голове гудело, молоточки стучали в висках. Так было и сегодня, в день накануне очередной годовщины победы над германцами, их пособниками большевиками и другими противниками Учредительного Собрания. Военный министр, генерал Архангельский, давеча докладывал о готовящемся грандиозном параде - с танками, новыми самолётами Сикорского, тяжёлой воздухобойной артиллерией (так называли ракеты). "Настроение в частях отличное!".
А как это совместить, подумал Чернов, с донесением министра внутренних дел Джунковского - о резком недовольстве среди отставных, да и действующих офицеров - из бывших ВСЮР и армии Каппеля, о волнениях в Преображенском полку - всё это было связанно с августовским арестом командира, генерала Дроздовского?
Но как можно было оставлять Дроздовского на свободе после его громовой речи против республиканской конституции? Что скажут в Думе? В правительстве?
Чернов поднёс к глазам очки и ещё раз взглянул на колонку "Из Государственной Думы" газеты "Биржевые ведомости". Речь депутата от народно-социалистической партии Чембулова: "Как раньше задачей партии была борьба с уклоном к демагогии слева, так сейчас, когда угроза и уклон направо, партия будет стараться помешать этому". Партия входит в правительственную коалицию. Так кому, спросил шёпотом Чернов, адресует свои упрёки Чембулов? Премьеру Коновалову? Министру юстиции Старынкевичу, отведавшему в царское время каторги?
"Ясное дело, кому. Тем, кто Дроздовскому сочувствует". А таких - сотни тысяч, если не миллионы.
Вошёл секретарь, как обычно, с пачкой телеграмм, пришедших за ночь.
Речь, в основном, шла об иностранных делах. В Брюсселе состоялась встреча рейхсканцлера Брюнинга, французского премьера Лаваля и его английского коллеги Чемберлена. Главный вопрос, конечно - Польша. Господа буржуазные министры собрались "во что бы то ни стало" защитить драгоценную польскую государственность от враждебных "поползновений" России и союзной ей Чехо-Словакии. Муссолини по поводу это встречи разразился громовым спичем, потребовав "предупредительных мер" против Праги со стороны Рима, Вены и Будапешта. В Риме - грандиозная демонстрация в поддержку "незыблемых прав" Польши на Вильно, Минск, Тарнополь, Тешин и Львов. Чернорубашечники и кардиналы в одном строю. Рузвельт хранит молчание, но акции чешских концернов на Нью-Йоркской бирже в начале сессии резко упали.
"Вот так, ещё войны нам не хватало!"
Телеграммы о внутренних делах производили двойственное впечатление. Съезд промышленников Донбасса договорился с профсоюзами о повышении пособий по утрате кормильца и о двухмесячных оплачиваемых отпусках. А вот во Владивостоке местная дума провалила переговоры с рабочими-портовиками, продолжающими забастовку.
В общежитии Острогожского университета, в Воронежской губернии, найдены монархические прокламации. А в Томске на дверях домов рабочих кто-то расклеил листовки с агитацией в стиле скандально известного думского депутата Владимира Ульянова. "Этот - из крайних левых, двадцать лет назад чуть не захватил власть," - вспомнил Чернов.
В дверь постучали. Секретарь по знаку Чернова, зашедшегося в совсем не подходящем моменту приступе кашля, отворил дверь.
Вошёл министр промышленности и земледелия Чаянов.
- Доброе утро, гражданин президент!
- Доброе, Александр Васильевич. Принесли чертежи образцового тракторного завода? Дайте-ка посмотреть...
Чернов тяжеловесно встал с мягкого дивана и, поддерживаемый секретарём, подошёл к большому круглому столу.
На зелёное, побледневшее от времени сукно легли, словно рассыпавшийся букет, цветные чертежи. Чернов узнал подпись - "Вучетич".
- А наш ваятель и в архитектуре толк знает... Чертежи были прекрасны. Конвейерные линии искусно вписывались в почти дворцовые интерьеры, лестницы и светильники не утомляли ног и глаз. Тысячи рабочих мест были распределены в гармонии пчелиных сот. Чернов представил себе потоки людей, не соприкасающихся даже взглядами, людские волны, ритмично вздымающиеся внутри огромных корпусов - ульев из бетона, стекла и стали... Вдруг его раздумья прервал звон колоколов.
- Обедня у Константина-Елены, - полушёпотом произнёс секретарь и украдкой перекрестился.
Чернов ещё раз бросил взгляд на чертежи. И вдруг... скорее не заметил, а почувствовал какое-то странное шевеление в груди. Что-то цепляло взгляд на этих безупречных ватманах, что-то не давало покоя.
"Где-то я это уже видел".
Но долго думать не пришлось. У дверей ждали другие посетители.
Подписав чертежи, Чернов тепло попрощался со старым другом и предложил секретарю пригласить следующего докладчика... Весь этот день президент был словно сам не свой. После обеда, задремав в кресле, он вдруг увидел сдвоенные арочные проёмы, но не на чертеже Вучетича, где им положено было оставаться, будь это реальность ноябрьского дня, а на другом здании, разрушенном в конце войны - во время авианалёта. Вокруг здания цвела сирень... "Фёдоровский городок..." - подумал Чернов в полусне. И внутри одного из пролётов вдруг явственно проступило лицо. Пронзительные голубые глаза, ироничная усмешка под лихо закрученным усом. Георгиевский белый крестик и полковничьи погоны...
Чернов застонал и проснулся.
Секретарь разговаривал с адъютантом московского генерал-губернатора. Уже окончательно проснувшись, Чернов понял, о чём они говорили. Дроздовский бежал из-под стражи.
А.П.
Уже много ночей президент просыпался от собственного надсадного, лающего кашля. Звонил в колокольчик, и приносили кислородную подушку.
В минуты, когда каждый глоток воздуха давался с трудом, сознание почему-то работало особенно напряжённо, а воспоминания становились более отчётливыми. На утро в голове гудело, молоточки стучали в висках. Так было и сегодня, в день накануне очередной годовщины победы над германцами, их пособниками большевиками и другими противниками Учредительного Собрания. Военный министр, генерал Архангельский, давеча докладывал о готовящемся грандиозном параде - с танками, новыми самолётами Сикорского, тяжёлой воздухобойной артиллерией (так называли ракеты). "Настроение в частях отличное!".
А как это совместить, подумал Чернов, с донесением министра внутренних дел Джунковского - о резком недовольстве среди отставных, да и действующих офицеров - из бывших ВСЮР и армии Каппеля, о волнениях в Преображенском полку - всё это было связанно с августовским арестом командира, генерала Дроздовского?
Но как можно было оставлять Дроздовского на свободе после его громовой речи против республиканской конституции? Что скажут в Думе? В правительстве?
Чернов поднёс к глазам очки и ещё раз взглянул на колонку "Из Государственной Думы" газеты "Биржевые ведомости". Речь депутата от народно-социалистической партии Чембулова: "Как раньше задачей партии была борьба с уклоном к демагогии слева, так сейчас, когда угроза и уклон направо, партия будет стараться помешать этому". Партия входит в правительственную коалицию. Так кому, спросил шёпотом Чернов, адресует свои упрёки Чембулов? Премьеру Коновалову? Министру юстиции Старынкевичу, отведавшему в царское время каторги?
"Ясное дело, кому. Тем, кто Дроздовскому сочувствует". А таких - сотни тысяч, если не миллионы.
Вошёл секретарь, как обычно, с пачкой телеграмм, пришедших за ночь.
Речь, в основном, шла об иностранных делах. В Брюсселе состоялась встреча рейхсканцлера Брюнинга, французского премьера Лаваля и его английского коллеги Чемберлена. Главный вопрос, конечно - Польша. Господа буржуазные министры собрались "во что бы то ни стало" защитить драгоценную польскую государственность от враждебных "поползновений" России и союзной ей Чехо-Словакии. Муссолини по поводу это встречи разразился громовым спичем, потребовав "предупредительных мер" против Праги со стороны Рима, Вены и Будапешта. В Риме - грандиозная демонстрация в поддержку "незыблемых прав" Польши на Вильно, Минск, Тарнополь, Тешин и Львов. Чернорубашечники и кардиналы в одном строю. Рузвельт хранит молчание, но акции чешских концернов на Нью-Йоркской бирже в начале сессии резко упали.
"Вот так, ещё войны нам не хватало!"
Телеграммы о внутренних делах производили двойственное впечатление. Съезд промышленников Донбасса договорился с профсоюзами о повышении пособий по утрате кормильца и о двухмесячных оплачиваемых отпусках. А вот во Владивостоке местная дума провалила переговоры с рабочими-портовиками, продолжающими забастовку.
В общежитии Острогожского университета, в Воронежской губернии, найдены монархические прокламации. А в Томске на дверях домов рабочих кто-то расклеил листовки с агитацией в стиле скандально известного думского депутата Владимира Ульянова. "Этот - из крайних левых, двадцать лет назад чуть не захватил власть," - вспомнил Чернов.
В дверь постучали. Секретарь по знаку Чернова, зашедшегося в совсем не подходящем моменту приступе кашля, отворил дверь.
Вошёл министр промышленности и земледелия Чаянов.
- Доброе утро, гражданин президент!
- Доброе, Александр Васильевич. Принесли чертежи образцового тракторного завода? Дайте-ка посмотреть...
Чернов тяжеловесно встал с мягкого дивана и, поддерживаемый секретарём, подошёл к большому круглому столу.
На зелёное, побледневшее от времени сукно легли, словно рассыпавшийся букет, цветные чертежи. Чернов узнал подпись - "Вучетич".
- А наш ваятель и в архитектуре толк знает... Чертежи были прекрасны. Конвейерные линии искусно вписывались в почти дворцовые интерьеры, лестницы и светильники не утомляли ног и глаз. Тысячи рабочих мест были распределены в гармонии пчелиных сот. Чернов представил себе потоки людей, не соприкасающихся даже взглядами, людские волны, ритмично вздымающиеся внутри огромных корпусов - ульев из бетона, стекла и стали... Вдруг его раздумья прервал звон колоколов.
- Обедня у Константина-Елены, - полушёпотом произнёс секретарь и украдкой перекрестился.
Чернов ещё раз бросил взгляд на чертежи. И вдруг... скорее не заметил, а почувствовал какое-то странное шевеление в груди. Что-то цепляло взгляд на этих безупречных ватманах, что-то не давало покоя.
"Где-то я это уже видел".
Но долго думать не пришлось. У дверей ждали другие посетители.
Подписав чертежи, Чернов тепло попрощался со старым другом и предложил секретарю пригласить следующего докладчика... Весь этот день президент был словно сам не свой. После обеда, задремав в кресле, он вдруг увидел сдвоенные арочные проёмы, но не на чертеже Вучетича, где им положено было оставаться, будь это реальность ноябрьского дня, а на другом здании, разрушенном в конце войны - во время авианалёта. Вокруг здания цвела сирень... "Фёдоровский городок..." - подумал Чернов в полусне. И внутри одного из пролётов вдруг явственно проступило лицо. Пронзительные голубые глаза, ироничная усмешка под лихо закрученным усом. Георгиевский белый крестик и полковничьи погоны...
Чернов застонал и проснулся.
Секретарь разговаривал с адъютантом московского генерал-губернатора. Уже окончательно проснувшись, Чернов понял, о чём они говорили. Дроздовский бежал из-под стражи.
А.П.