Запертые. Восьмая серия ( часть третья)
- Так, не буем впадать в панику, - говорю, встряхиваясь от гипноза, в который погружали меня рыбы. - Это просто какое-то колдовство. Так, что нам нужно, чтобы выбраться из хулахлопа ? Что-то с чем-то соединить? Так, кажется?
- Тссс! - шипит Серафима на свой огромный указательный палец.
Я замираю и слышу хриплый голос из того конца коридора, в котором установлен штурвальный люк. Этот голос взывает с мольбой:
- Пить…- просит он. - Пить…пить…
Мы подбираемся к выпуклому люку, беремся вдвоем за круглый металлический штурвал и срываем его с места, раскручивая по часовой. Вскоре люк, скрипя, отворяется, как круглая дверь в хоббитскую нору. Только вместо уютной сказочной хаты мы видим мрачноватое
помещение, сплошь вылитое из темного железа. Под жутким синим светом потолочных ламп очерчиваются подробности. Вдоль стен семью рядами тянуться стальные трубы. К боковым стенам посередке приделаны чугунные шкафы, похожие на саркофаги. Трубы входят в эти саркофаги с одной стороны и выходят с другой.
Пить….пить…пить…
Молящий голос исходит из чугунного изваяния сгорбленного бородатого старика в самом центре комнаты. Он вылит в рубище, в оборванных брюках с узловатыми венами на икрах, с лицом сплошь иссеченным морщинами. Одна рука черной фигуры слита с чугунной клюкой, другая протягивает в нашу сторону чугунную ладонь, в которую помещена жестяная кружка.
Мы забываем о всякой предосторожности и забираемся в мрачное логово друг за другом.
Внутри прохладно.
Пить….пить…пить…
Чугунная статуя стоит на квадратной железной плите. От неё отходят две прозрачные трубы, каждая из которых подсоединена снизу к шкафам- саркафагам. Всё это выглядит более чем странным и очень мне не нравится.
- Славик? - Серафима легонько стукает по фигуре старика обухом топорика. - Это ты?
- Это здесь! - восклицаю я, заглядывая в кружку.
Там на дне проделана небольшая дырка, из которой слабо пробивается желтоватый свет.
- Эй! - кричит в кружку Серафима. - Что ты задумал, паршивец? Выпусти нас отсюда!
Через заметную паузу голос в чугуне отвечает:
- Принеси пить…
- И отпустишь?
- Принеси пить, старая стерва.
- Пошел ты знаешь куда! - Серафима без стеснения заряжает обухом по голове статуи.
- Старая прошмондовка.
В этот раз тетка взбесилась не на шутку и вмазала обухом по чугуну со всей дури. С изваяния не пылинки, зато Серафима получает ответную вибрацию в руку. Топор моментально выпадает из руки. Её пронзает такая боль, которая разом находит выход в трехэтажном мате,
- Дьявол! - орет она, как ошпаренная и трясет кистью от боли. - Будь ты проклят, чертов псих!
Серафима продолжает лить поток брани, пока её слова не поглощаются противным воем сирены, возвещающем об очередном сливе. Но когда вой стихает, я слышу что еще. Это стреляющая дробь печатной машинки.
Не без содрогания, с оружием наготове, мы выбираемся из железного отсека, выглядываем из-за угла в центрально-цветочный коридор.
Машинка, отодвинутая Серафимой к стенным зарослям, печатает сама, без посторонней помощи. Каретка, подгоняемая текстом, скользит справа налево и замирает.
Заинтригованные, с почти детским любопытством, мы подходим ближе, наклоняемся над раритетным «Underwood» с черной облупившейся краской на металлическом корпусе. Белый лист выгибается из-под валика всего на несколько сантиметров, являя нам единственную отпечатанную строчку:
« Пожалуйста, ответьте на наши вопросы для вашей безопасности»
Я кладу ружье на пол, устраиваюсь перед машиной по-турецки. Серафима, взволнованная до крайности, садится рядом. Её оцарапанные щеки горят волнением, рыжие волосы прилипли змейками по щекам и лишь топор в руке дарует ей подобие спокойствия. И все же не женское это дело - по хулахлопам лазить.
Тем временем земля в ванной продолжает сыпаться, вода назойливо журчит, сирена периодически воет, статуя просит пить, а бабочкам и птичкам хоть бы что.
- И чего? - развожу руками с тупой миной на лице - Где эти вопросы?
Тетка, пожевав губу вместе с локоном волос, отодвигает каретку до конца направо. И вдруг тяжелые литеры загромыхали, вылатая со свистом на поверхность листа. Несколько свистяще-стреляющих щелчков и на листе появляется вопрос:
«Кто вы?»
Я смотрю на Серафиму.
- Отвечай, - велит она, как училка. - Ты же у нас умник здесь.
С волнением, неуверенно бью по клавишам древнего механизма.
Печатаю: «Люди».
Жжиик! - Серафима сдвигает каретку на место.
Машинка печатает: «Неверно».
Вместе с этим вся эта чертова квартира с бабочками и рыбинами содрогается, как при пятибальном землетрясении. Серафима падает на пол, ошарашено метая взгляды на зелено-цветочные стены, с которых сыпятся лепестки и слетают десятки бабочек с птицами.
Однако тряска длится недолго и, едва мы успеваем придти в себя, как коридор оглушается гулким металлическим звоном канализационного люка в стене напротив, причем сам люк слегка дергается и сдвигается по кругу, сдерживая под собой нечто мощное.
Затем все стихает. Слышится лишь бульканье воды и глухие отрывистые звуки падающей земли.
- Чё-ё-ёрт… - протягиваю я ошалело, поднимаясь с песка. - Какого хрена?
Серафима, вцепившись глазами в люк на стене, отводит каретку направо. Жжиик!
- Пиши снова, - велит спокойно.
- Может попробовать «Гости»?
- Годиться, - кивает.
Я печатаю: «Гости». Жжиик.
Машинка печатает: «Неверно».
Я зажмуриваю глаза, готовясь к новой тряске. Серафима отползает к стене, сжимая топор и не спуская глаз с канализационного люка.
Висит долгая трехсекундная пауза. Затем, уже без сотрясения, в люк снова ударяется что-то тяжелое. Звон металла еще долго остается в ушах.
Жжиик.
- Что теперь? - спрашиваю, сжимая и разжимая пальцы над клавишами. - Может написать «Запертые»?
Серафима неуверенно кивает.
Я печатаю: «Запертые».
Здесь пауза длиться еще дольше. Серафима в цветы уже почти вся зарылась, предчувствуя что-то, а я как дурак все сижу перед машиной, смотрю, чего она дальше напишет.
Хотел было только каретку назад отвести, а она в этот раз сама откатилась - жжиик!
И тут же печатает: «Неверно».
И дальше: «Вы мой обед».
Пока я пытаюсь осмыслить написанное, Серафима хватает меня за воротник винтажной рубахи, дергает к себе, как пса дворового, захватывает за шею мощной ручищей и прижимает к персям своим необъятным.
Сделала она это очень вовремя. Птичье щебетанье пронзил мощный хлопок. Канализационный люк буквально выстрельнул из стены, будто пневматический заряд. Со скоростью легкового автомобиля вся эта железная дура пронеслась у нас перед носом и звонко брякнулась о блестящие стальные засовы парадной двери.
В воздухе парил пух сшибленных пернатых.
Еле живые от страха, мы еще битую минуту слушаем, как люк, словно огромная монета, дребезжит по полу. Под это синусоидное дребезжание из открывшейся норы в квартиру выскользнуло, словно испорченная торпеда, длинное мускулистое тело белесо-серого цвета, согнутое в три погибели, как насекомое, и склизкое, как после живых родов. Слизь растянутыми нитевидными соплями еще несколько долгих минут продолжала сочиться с круглого края каменной утробы, закручиваясь желеобразными слоями на мерзкой голой коже.
Из-за эмбрионной позы трудно было определить таксономическую принадлежность существа, однако я явственно различил линии согнутых нижних конечностей, панцирные пластинки вдоль хребта и длинные клешни, хищно выпирающие по бокам этой живой торпеды.
- Что еще за нежить… - с ненавистью Серафима шепчет, забыв уж, что меня придушила.
- Отпусти, - хриплю.- Задушишь же.
С недоуменным взором тетка отпускает меня, явно не понимая, как я оказался в её руках.
Я по-быстрому к противоположной стене отполз, ружье сейчас же на цель направил и жду, не вставая. Серафима тоже сидит и то к твари неподвижной взор обращает, то на меня с немой тревогой смотрит.
- Чего ждешь? - вдруг на меня наезжает.- Стреляй!
А на меня вроде как ступор напал. Вот хоть убей, не могу выстрелить в то, что мне ничего плохого не делает.
- Сейчас, - говорю, а сам все сомневаюсь.
В то самое время, пока я вопрос морали решал, новорожденная мерзость зашевелилась, заерзала в слизи родовой и давай хлюпать и распаковываться во все конечности, что мать природа задумала.
Тварь, шатаясь, встала на две длинных жилистых ноги с коленями внутрь и продолжила разгибаться во весь рост, как сложный органический трансформер. Она оказалась гораздо больше, чем я предполагал. По бокам грушевидного туловища, замурованного в хитиновые горизонтальные полосы, извивались одна над другой три пары щупалец. Их присоски на концах стремительно приклеивались к потолку, к полу и стенам, чтобы неуклюжее тело на тонких ногах обрело большую устойчивость. Поверх щупалец громоздились непропорционально вытянутые громадные клешни, которые грозно клацали ароматный воздух между цветочными стенами. Головы как таковой не было вовсе. Грудь к верху сужалась, продолжаясь вытянутой вперед телескопической шеей с зияющим нутром, в котором рядами по кругу между собой перетирались многочисленные зубы полукруглой формы. Из шейных глубин, откуда то из глотки, наружу выглядывали и убирались обратно два фасеточных глаза.
Чудовище сковало меня ледяным страхом. Теперь я был готов стрелять безотлагательно, но мне понадобилось время, чтобы переварить увиденное. Это гигантское членистоногое, занявшее многие кубометры пространства оранжерейного коридора, выглядело таким непредсказуемым и жутким, что я не был уверен, насколько мы выиграем от агрессивной атаки.
Онемешвая Серафима перестала подавать мне сигналы. Она лишь вцепилась в топор покрепче и инстинктивно, задом, отползала к запертой парадной.
Безголовой твари понадобилось всего две-три секунды, чтобы адаптироваться к новому миру квартиры №25. Одним мощным хуком правая клешня ювелирно точно схватила бедную канарейку и жадно отправила её в глубокую шейную пасть. Круговые челюсти заработали, как механическая дробилка. Наружу вылетело лишь облачко пуха и несколько перьев.
Чудовище отрыгнуло, выдвинуло фасеточные глаза из укрытия и, вдруг, уставилось прямо на меня.
Бабаах! - это я, наконец, вышел из ступора и выпустил прицельный заряд в голово-шею ракообразного.
Как и следовало ожидать, заряд не достиг цели, но грохот выстрела спровоцировал птичий хаос.
Суматоха из летающих желто-оранжевых существ на несколько минут послужила нам маскировкой, но бежать было некуда, а монстр немедленно выдвинулся в наступление. Чудовище стрекотало глубокими гортанными звуками и двигалось, как хорошо отлаженная машина, на пути срезая клешнями буйных канареек и кромсая неугомонных бабочек. Каждый шаг вызывал сокращение сотен мускулов. Пара щупалец все время держалась за подвесной пластик потолка, оставляя на нем сопливые следы, еще пара опиралась о пол, а третья пара глубоко погружалась в листву, отыскивая неизвестную опору за пышным цветочным слоем. При движении щупальца отлеплялись и снова прилеплялись к новым местам.
Две огромные клешни заполняли почти все пространство меж зелеными стенами.
- Целься в рыло! - кричит Серафима, забившись в тупик из стальных засовов.
Я нашел в себе силы подняться и, отступая, бабахнул второй раз. Я снес монстру один фасеточный глаз и возможно повредил десяток зубок.
Монстр, ощутив отпор, взбесился, гневно заклокотал и едва не грохнулся, замахав враз всеми щупальцами. Молниеносный взмах клешни вырвал у меня ремингтон, вторая клешня попробовала отсечь голову, но теснота и плохая видимость из-за летающих тварей заставила врага промахнуться, прошив мне вскользь рубаху между лопаток.
Вместе с клешней, зацепленный за рубаху, я мигом взлетаю в воздух. Ружье, прикладом вперед, отправляется в зубодробилку. Скрежет дерева и металла напоминает мне, что я следующий.
Болтаясь в воздухе на кончике клешни, я вытаскиваю из-за спины меч. Несколько ударов по хитиновой броне оставляет даже царапины на вражеской длани.
- Серафима, твою ж ты мать! - кричу я в ужасе от перспективы быть заживо размельченным. - Есть какие-то идеи!?
- Меч! - кричит тетка. - Меч вперед выстави!
Я взял на вооружение её совет и приготовился умереть быстро, утешаясь, что мозг раздавят первым.
Вот зубастая шейная пасть приоткрылась шире, предвкушая свежее мясо. Как только острие стали погрузилось в ротовую полость, я сделал резкий выпад вперед, всаживая клинок в розовую плоть меж рядами дробильных зубов.
Тварь взвыла, выхаркивая на пол крупные сгустки крови. Свободная клешня раздвинулась, чтобы располовинить меня в районе поясницы и вот тут, Серафима, крича , как амазонка, прыгнула на меня с распахнутыми руками. Она буквально повисла на нижней части моего тела, обнимая меня, как страстного любовника. Винтажная рубаха затрещала тканью и мы разом грохнулись в свежие лужи крови.
Серафима приземлилась на спину головой к парадной двери. Я же упал на спину в другую сторону. Я был почти под самым чудовищем, между его тонких рахитичных ног. Серафима метнула взгляд на временно дезориентированные клешни, на зубастое глубокое рыло монстра, затем встретилась глазами со мной.
- Убей эту суку! - бросает она и отталкивает меня пятками в пятки.
Я скольжу спиной по кровяному слою между ног зверя, внезапно оказываясь в самом тылу.
Чудовище бьёт клешней в рыжую бестию, но Серафима перекатывается вбок энергичной горой и спасается от смерти. Она бьет в ответ топором по броне, покрывающей клешню, но тот лишь отскакивает, как резиновый.
- Уходи! - кричу я, поднимаясь на ноги с той стороны чудовища.
Серафима в ужасе, перебирая ногами и руками, как каракатица вновь отползает к тупиковым засовам. Разъяренный зверь, забыв обо мне, хлюпая и клокоча движется на тетку, как хорошо отлаженная машина смерти. Лишь благодаря возне с присоскам- щупальцами Серафиму не растерзали за считанные секунды.
Дрожащими руками я проталкиваю лезвие меча между нижними пластинами брони , добираюсь до мягкой плоти, и всаживаю катану по самую рукоятку. Кончик стали выходит в том месте, где у животных располагаются детородные органы. Тварь судорожно взмахивает клешней в потолок, пробивает его , а после оседает, словно многоэтажное здание, у которого срезали два нижних этажа.
Здоровенная туша заваливается на цветочную стену, сдирая её зеленые покровы. За пышным слоем зеленой растительности проглядывает прозрачная стена, за которой скрывается еще один бассейн, залитый ярким светом.
- Серафима, ты как там? - кричу , пытаясь меч из монстра обратно достать
Я взбираюсь на хитиновую тушу в рубахе, висящей на мне лоскутами. Я пытаюсь достать из монстра меч, но тот застрял так, что не туда не сюда больше не двинуть.
Серафима, приваленная клешней, размером с навороченный холодильник, пыхтит и корчится от боли.
-Сейчас, сейчас помогу.
Я прыгаю вниз и двумя руками приподнимаю клешню весом в полтора центнера.
Освобожденная, Серафима отползает к полуободранной зеленой стене
- Чертов Славик, - ругается она тихо без особой злобы. - Убьет он нас тут, ей богу убьет.
- Не убьет, - говорю, присаживаясь рядом, спиной к стеклянной стене. - Хотел бы давно убил.
Внезапно, едва только наметившуюся тишину нарушает знакомая пулеметная очередь печатающей машинки. Этот звук отзывается в нас условным рефлексом. Мы враз обретаем подвижность и в считанные секунды перелазим через труп на ту сторону, где был оставлен раритетный Андервуд.
Машинка лежит на боку в луже крови, рядом с мертвым щупальцем. Клавиши отбивают ритм со скоростью опытной стенографистки. Лист ползет вверх, шурша по песку.
Мы жадно читаем отпечатанные строчки:
«Возьмите антидот…………….Пошла прочь, сучка……..Возьмите антидот… …..Я тебе сейчас свой антидот засуну в рот………Возьмите антидот………Уберись с моих земель, сука…..Я их съем… они мои, мои ..мои, мои…м..
Я нервно выдираю лист из каретки, чтобы прекратить перепалку незримых духов двадцать пятой квартиры. Машинка продолжает работать вхолостую, но скоро замолкает.
- Антидот…- произношу я с таким видом, будто мне открылась тайна мира. - Виталя!
- Что «антидот Виталя»? - хмурит брови Серафима.
- Ольга сказала, он отравлен жабьими ядами. Поняла?
- Ты мне голову не морочь, - кривит гримасу Серафима. - Скажи прямо, что за антидот и причем тут Виталя?
- Антидот это противоядие, - говорю весь такой воодушевленный. - Нас направили в двадцать пятую, чтобы мы взяли противоядие для Витали. Ты была права! Это наверняка Петровна! Она помогает нам.
- И где же антидот? - Серафима бровь вопросительно поднимает.
Вместо ответа я оборачиваюсь к цветочным зарослям, на которых все еще висит одна клешня.
Следующую минуту мы, как два садовника-варвара, сдираем со стены остатки цветущих растений. Постепенно перед нами открывается панорама второго бассейна. Сияющий белым кафелем, он был много просторнее, а его дно проваливалось на пару метров ниже уровня коридорных полов. Вода, как я и предполагал, обрушивалась длинным водопадом сквозь продолговатое отверстие из кухни-бассейна.
В центре водоема, затопленного примерно на полтора метра, стоял кубический постамент из серого мрамора. Над ним на высоте двадцати сантиметров прямо в воздухе левитировало сложное механическое устройство кубической конфигурации, напичканное медными трубками, шестеренкам, поршнями и роторами. Сверху из самой середины этого механического куба торчала большая медная воронка, а над ней вразброс висело десяток водяных шариков примерно с мячик для гольфа. Вся эта сложная махина напоминала некий инопланетный двигатель, вырванный с потрохами из недр космического корабля.
Каждая деталь, подчиняясь диковиной механике, отбивала ритмичный такт. Десятки зубчатых шестеренок, соединенные с кривошипами, толкали изящные поршни в прозрачных цилиндрических сосудах, в которых то наполнялась, то сливалась в трубки красная и синяя жидкость.
Прямо под диковинным агрегатом на мраморе поблескивала прозрачная полулитровая бутылочка с открытым горлышком. В таких раньше грудное молоко держали. Над бутылочкой нависала медная трубка слива. Из этой трубки ничего не капало, хотя горизонтальный сосуд, из которого она выходила, был на одну четверть заправлен зеленой жидкостью.
- Что еще за чертовщина? - изумляюсь весь на пределе.
- Микрохулахлоп, - отвечает Серафима с каменным лицом.
- Микро… хула? - я весь сейчас лицом извернулся, будто меня вот-вот вывернет. - Какого черта, Серафима, ты прикалываешься что ли?
- Никаких приколов, Леша - говорит, внимательно за аппаратом наблюдая. - Бог не даст соврать, истину говорю, микрохулахлоп это.
- И чем он отличается от обычного хулахлопа?
- Тем, что он внутри первого хулахлопа.
Я молча смотрю в голубые глаза Серафимы.
- Ну, это как яйцо в яйце,- силится она объяснить своими словами. - Это производные первого энергетического узла, созданные под контролем разумной сущности. Слушай, я в этих делах не шибко кумекаю, ты лучше потом у Ольги поспрашивай.
- Ладно, черт с ним, - говорю.
Мы снова смотрим на интересную бандуру. Несколько секунд просто молчим и смотрим.
- А я, кажется, понял, -говорю, - что это значит.
- И что же ты понял?
- А ваш Славик ведь про какой-то самогонный аппарат писал.
- Ну и?
- Там противоядие, - говорю, лбом к стеклу прижавшись. - Видишь бутылочку? Думаю в ту бутылочку его надо слить.
- Чертов Леша, - тетка улыбается и хлопает меня по плечу, - А ведь и правда. А ну-ка отойди.
Я отодвинулся и Серафима прицельно со всей дури вмазывала по стене обухом топора.
Стекло даже не звякнуло. Ни трещинки на нем, ни царапинки. Но она сразу то, конечно, не сдалась. Продолжала вмазывать, всю свою ненависть в удар впрягая.
- Ладно, хватит, - говорю, как она выдохлась немного. - Не изводи себя. Бесполезно это. Ясно же, что через кухню идти придется.
Вернулись мы к перегородке с лестницей, а рыбины тут как тут. В стекло мордами стукаются и нас вожделеют. И шумно тут от воды бурлящей, а вот земли сыпучей не слышно уже, зато она из всех щелей дверных постепенно наружу прёт.
Я на лесенку взобрался, голову в лаз под потолком просунул, чтобы оценить обстановку ближе. Шум внутри такой, как на гидростанции, а рыбы сразу к водной поверхности всплыли.
Проем в соседний бассейн, куда стекала вода, был широким, но высота его была едва больше тридцати сантиметров.
- Плохо дело, - Серафима мне снизу сообщает, на дверь кивая. - Не сдержит ведь.
- Ладно, - говорю с лесенки. - Сам полезу. Ты толстая слишком.
Сказал, а сам чую, сердце то дрыгаться пустилось. Страшно же к таким здоровенным дурам лезть.
- Понятно ты полезешь, - усмехается Серафима, - Я к этим тварям близко не подпущусь.
- Зубов вроде нет, - сам себя успокаиваю - Ты как думаешь?
Серафима к стеклу прижалась, постучала костяшками пальцев, чтобы рыбины на неё оглянулись.
- Нет, зубов не видать, - говорит. - Тебе тут всего-то два взмаха и там уже.
Угу, думаю про себя, два взмаха. Посмотрел бы я на тебя с этими взмахами.
- Ты не бойся, - добавляет Серафима, чуя мою измену, - Я вытащу, если совсем люто будет.
В общем, забрался я на лаз, высунулся над бассейном на пол туловища, вынул нож из ножен и жду, когда очередной раз слив сработает, чтобы успеть сделать свои два взмаха.
Серафима сначала меня снизу подбодряла, а потом услышала какой-то шум в коридоре и пошла проверить.
Как раз в этот момент сливной люк в бассейне закрылся и я неуклюже, боком бухнул в воду. Одновременно с этим ванную дверь вынесло под напором могильной земли. Я услышал обвал уже под водой. Серафиму спасла лишь счастливая случайность. Земля завалила весь левый рукав коридора. Крупными комьями могильная грязь высыпалась через лаз в бассейн, отчего в кристально чистой воде взбухали облака земляной мути.
Забарахтался я, в общем, от паники так, что пены взбил столько, что не видать ничего. В ушах шумит от крови да от воды, ногами вроде пол то достал и давай прыгать по направлению к горизонтальному лазу в соседний бассейн. А в воде то прыгать сами знаете как. Не особо резво получается. Вода мне почти до рта достает, а уровень все поднимается. Мне бы плыть, а я от страха совсем соображать перестал. И уже почти добрался до лаза то. Осталось только зацепиться и подтянуться, но в последнюю секунду мне под ребра тараном врезается тварь кистеперая. Припечатывает меня к кафелю, как настоящий боров. Я от боли едва не взвыл и не успел опомниться, как вторая рыбина живой торпедой мне в спину ударяет, да так что позвоночник трещит. Так, толкая в спину, меня протащили к другой стене.
Я от злости закричал, развернулся и давай под водой беспорядочно молоть ножом, но всё бестолку. Бестии уже отплыли и не видно, где они. Воду от земли сплошь мутью заволокло.
- Ну, - кричу, оглушаемый водопадом. - Идите сюда, твари!
А сам смотрю, до лаза то совсем рукой подать. Шаг всего, и подтянуться. Рванулся, короче, подпрыгнул, руки верх вскидывая. Но перед самой целью из воды тяжелой налитой бомбой выныривает этот морской синюшный поросенок. И прямо на меня падает.
Я под рыбьим весом весь в воду ухожу. Нахлебался, вынырнул почти под самым водопадом и наугад ножом взмахнул. Чую, острие пронзило упругую рыбью шкуру, вошло глубоко. Пенистая вода заалела рядом с рукой, и тут рыба рванулась, вспарывая себе бок, да так резко, что ушла вместе с моим ножом в боку.
- Чёрт! - кричу.
Теперь из оружия только мертвая крыса на поясе осталась.
Спрятался я за водопад и смотрю оттуда, как раненная рыба алые зигзаги в воде рисует. С такой раной ей долго конечно не протянуть. Но вот где вторая?
Смотрю снова на лаз в соседний бассейн. Он в противоположной стене, в трех прыжках от меня, только прыгать теперь трудно, плыть придется. Я уже на балетных носочках стою, с закинутой головой, а вода выше носа поднялась.
Ладно, думаю, пора. Оторвался, поплыл. Вдоль самого кафеля. Взмах, другой, и тут правая пятка целиком во влажный рыбий рот проваливается. Ощущение такое, будто к ноге разом сотню килограмм прицепили. Я в воду сразу пошел, как подбитый корабль. Как назло зацепиться рядом не за что, один скользкий кафель вокруг.
Задрыгался я под водой, как черт на сковородке. Хорошо рот рыбий без зубов оказался, а то давно бы нечего рассказывать было. А рыба, хитрая сволочь: как якорь на дно с моей ногой опустилась и давай там извилистые танцы крутить, дожидаясь, покуда у меня кислород не кончится. Мотала она меня из стороны в стороны так, будто она охотничья собака, а я утка. Я все извернуться пытался, пинал её свободной ногой, если доставал, а после вымотался вконец. Вышли силы у меня. Да и рыба вымоталась: замерла на дне и просто ждет, когда я сдохну. Вот у меня и воздух иссяк почти, лежу и грустно о жизни думаю. Ни черта не успел. Ни жениться, ни детей завести, ни книгу написать, ни Скарлет Йохонсон приобнять, ни лекарство против рака открыть, ни на Марс слетать, ни раскрыть тайну этого чертова дома. Всё насмарку. Вот она моя никчемная жизнь. Кончается здесь, в этом кустарном бассейне, с тварями, у которых и мозгов то толком нет. Бог, счёт, пожалуйста, где расписаться.
Но только Бог не торопился в тот день счет выписывать.
Загудела сирена, сливной люк на дне открылся и рыбину мою мощным течением к центру бассейна потащило. Ей вроде и меня жалко отпускать и в дыру сливную нырять никакого желания нету. И все же в последний миг она, дура, поняла, что оба желания сразу удовлетворить не получится. Выплюнула ногу мою, да поздно уже. Вошла она в критический радиус, откуда нет выхода. И потащило её, а с ней и меня к пуповине черной дыры, всасывающей тонны воды.
Я, как и рыба, грести пытаюсь, да куда уж там, ни воздуха, ни сил. Одно спасло, что рыбина всей своей тушей в сливной дыре застряла. Меня разом течение отпустило и я всплыл, раскрыв рот так широко, будто от воздуха кусок побольше откусить намеревался. Вдыхал я долго, прям чувствовал физически, как легкие набухают. Здесь и голос Серафимы сквозь водный гул послышался. Не померла, значит, улыбнулся я, живехонька.
Свободный, в два счета я до лаза добрался и только зацепился, как сзади хлопок чудовищный раздается, а следом за ним фонтан кровавый весь кафель с потолком гранатовым цветом окропил. Вот так и кончилась рыба. Не на крючке, но повсюду.
Втащился я в лаз снова бочиной, повис на нем, как мокрая кошка на заборе, и так же неуклюже в смежный бассейн плюхнулся.
Вода тут, как я и предполагал, только до грудков мне достает. Внутри сразу простор чувствуется, место раза в три больше, чем в соседнем водохранилище. Да и торжественность здесь особая из-за чудного агрегата на мраморном возвышением в центре.
Но я не столько этим зрелищем сначала очаровался, сколько Серафимой, что прижималась с той стороны к прозрачной, будто к гигантскому аквариуму в океанариуме. По уши в земляной грязи, взлохмаченная, она помахивала победно топором и орала счастливо о том, что думала, что я уже окочурился и как она рада, что я еще жив и все такое. Несмотря на бурлящий гул воды, падающей сразу с трех круглых отверстий в дальней фронтальной стене и льющей водопадом с бокового лаза, откуда я только что выпал, Серафимин голос за стеклом слышался отчетливо, хотя и как будто со дна колодца.
- Слушай, Леша, плохо дело! - кричит Серафима, когда от радости слегка успокоилась. - Земля весь левый коридор завалила! Я рою тебе проход руками вот, но земля все пребывает!
Вот гадство, думаю, а сам страха не показываю.
- Ладно! - кричу. - Продолжай рыть....
- Тссс! - шипит Серафима на свой огромный указательный палец.
Я замираю и слышу хриплый голос из того конца коридора, в котором установлен штурвальный люк. Этот голос взывает с мольбой:
- Пить…- просит он. - Пить…пить…
Мы подбираемся к выпуклому люку, беремся вдвоем за круглый металлический штурвал и срываем его с места, раскручивая по часовой. Вскоре люк, скрипя, отворяется, как круглая дверь в хоббитскую нору. Только вместо уютной сказочной хаты мы видим мрачноватое
помещение, сплошь вылитое из темного железа. Под жутким синим светом потолочных ламп очерчиваются подробности. Вдоль стен семью рядами тянуться стальные трубы. К боковым стенам посередке приделаны чугунные шкафы, похожие на саркофаги. Трубы входят в эти саркофаги с одной стороны и выходят с другой.
Пить….пить…пить…
Молящий голос исходит из чугунного изваяния сгорбленного бородатого старика в самом центре комнаты. Он вылит в рубище, в оборванных брюках с узловатыми венами на икрах, с лицом сплошь иссеченным морщинами. Одна рука черной фигуры слита с чугунной клюкой, другая протягивает в нашу сторону чугунную ладонь, в которую помещена жестяная кружка.
Мы забываем о всякой предосторожности и забираемся в мрачное логово друг за другом.
Внутри прохладно.
Пить….пить…пить…
Чугунная статуя стоит на квадратной железной плите. От неё отходят две прозрачные трубы, каждая из которых подсоединена снизу к шкафам- саркафагам. Всё это выглядит более чем странным и очень мне не нравится.
- Славик? - Серафима легонько стукает по фигуре старика обухом топорика. - Это ты?
- Это здесь! - восклицаю я, заглядывая в кружку.
Там на дне проделана небольшая дырка, из которой слабо пробивается желтоватый свет.
- Эй! - кричит в кружку Серафима. - Что ты задумал, паршивец? Выпусти нас отсюда!
Через заметную паузу голос в чугуне отвечает:
- Принеси пить…
- И отпустишь?
- Принеси пить, старая стерва.
- Пошел ты знаешь куда! - Серафима без стеснения заряжает обухом по голове статуи.
- Старая прошмондовка.
В этот раз тетка взбесилась не на шутку и вмазала обухом по чугуну со всей дури. С изваяния не пылинки, зато Серафима получает ответную вибрацию в руку. Топор моментально выпадает из руки. Её пронзает такая боль, которая разом находит выход в трехэтажном мате,
- Дьявол! - орет она, как ошпаренная и трясет кистью от боли. - Будь ты проклят, чертов псих!
Серафима продолжает лить поток брани, пока её слова не поглощаются противным воем сирены, возвещающем об очередном сливе. Но когда вой стихает, я слышу что еще. Это стреляющая дробь печатной машинки.
Не без содрогания, с оружием наготове, мы выбираемся из железного отсека, выглядываем из-за угла в центрально-цветочный коридор.
Машинка, отодвинутая Серафимой к стенным зарослям, печатает сама, без посторонней помощи. Каретка, подгоняемая текстом, скользит справа налево и замирает.
Заинтригованные, с почти детским любопытством, мы подходим ближе, наклоняемся над раритетным «Underwood» с черной облупившейся краской на металлическом корпусе. Белый лист выгибается из-под валика всего на несколько сантиметров, являя нам единственную отпечатанную строчку:
« Пожалуйста, ответьте на наши вопросы для вашей безопасности»
Я кладу ружье на пол, устраиваюсь перед машиной по-турецки. Серафима, взволнованная до крайности, садится рядом. Её оцарапанные щеки горят волнением, рыжие волосы прилипли змейками по щекам и лишь топор в руке дарует ей подобие спокойствия. И все же не женское это дело - по хулахлопам лазить.
Тем временем земля в ванной продолжает сыпаться, вода назойливо журчит, сирена периодически воет, статуя просит пить, а бабочкам и птичкам хоть бы что.
- И чего? - развожу руками с тупой миной на лице - Где эти вопросы?
Тетка, пожевав губу вместе с локоном волос, отодвигает каретку до конца направо. И вдруг тяжелые литеры загромыхали, вылатая со свистом на поверхность листа. Несколько свистяще-стреляющих щелчков и на листе появляется вопрос:
«Кто вы?»
Я смотрю на Серафиму.
- Отвечай, - велит она, как училка. - Ты же у нас умник здесь.
С волнением, неуверенно бью по клавишам древнего механизма.
Печатаю: «Люди».
Жжиик! - Серафима сдвигает каретку на место.
Машинка печатает: «Неверно».
Вместе с этим вся эта чертова квартира с бабочками и рыбинами содрогается, как при пятибальном землетрясении. Серафима падает на пол, ошарашено метая взгляды на зелено-цветочные стены, с которых сыпятся лепестки и слетают десятки бабочек с птицами.
Однако тряска длится недолго и, едва мы успеваем придти в себя, как коридор оглушается гулким металлическим звоном канализационного люка в стене напротив, причем сам люк слегка дергается и сдвигается по кругу, сдерживая под собой нечто мощное.
Затем все стихает. Слышится лишь бульканье воды и глухие отрывистые звуки падающей земли.
- Чё-ё-ёрт… - протягиваю я ошалело, поднимаясь с песка. - Какого хрена?
Серафима, вцепившись глазами в люк на стене, отводит каретку направо. Жжиик!
- Пиши снова, - велит спокойно.
- Может попробовать «Гости»?
- Годиться, - кивает.
Я печатаю: «Гости». Жжиик.
Машинка печатает: «Неверно».
Я зажмуриваю глаза, готовясь к новой тряске. Серафима отползает к стене, сжимая топор и не спуская глаз с канализационного люка.
Висит долгая трехсекундная пауза. Затем, уже без сотрясения, в люк снова ударяется что-то тяжелое. Звон металла еще долго остается в ушах.
Жжиик.
- Что теперь? - спрашиваю, сжимая и разжимая пальцы над клавишами. - Может написать «Запертые»?
Серафима неуверенно кивает.
Я печатаю: «Запертые».
Здесь пауза длиться еще дольше. Серафима в цветы уже почти вся зарылась, предчувствуя что-то, а я как дурак все сижу перед машиной, смотрю, чего она дальше напишет.
Хотел было только каретку назад отвести, а она в этот раз сама откатилась - жжиик!
И тут же печатает: «Неверно».
И дальше: «Вы мой обед».
Пока я пытаюсь осмыслить написанное, Серафима хватает меня за воротник винтажной рубахи, дергает к себе, как пса дворового, захватывает за шею мощной ручищей и прижимает к персям своим необъятным.
Сделала она это очень вовремя. Птичье щебетанье пронзил мощный хлопок. Канализационный люк буквально выстрельнул из стены, будто пневматический заряд. Со скоростью легкового автомобиля вся эта железная дура пронеслась у нас перед носом и звонко брякнулась о блестящие стальные засовы парадной двери.
В воздухе парил пух сшибленных пернатых.
Еле живые от страха, мы еще битую минуту слушаем, как люк, словно огромная монета, дребезжит по полу. Под это синусоидное дребезжание из открывшейся норы в квартиру выскользнуло, словно испорченная торпеда, длинное мускулистое тело белесо-серого цвета, согнутое в три погибели, как насекомое, и склизкое, как после живых родов. Слизь растянутыми нитевидными соплями еще несколько долгих минут продолжала сочиться с круглого края каменной утробы, закручиваясь желеобразными слоями на мерзкой голой коже.
Из-за эмбрионной позы трудно было определить таксономическую принадлежность существа, однако я явственно различил линии согнутых нижних конечностей, панцирные пластинки вдоль хребта и длинные клешни, хищно выпирающие по бокам этой живой торпеды.
- Что еще за нежить… - с ненавистью Серафима шепчет, забыв уж, что меня придушила.
- Отпусти, - хриплю.- Задушишь же.
С недоуменным взором тетка отпускает меня, явно не понимая, как я оказался в её руках.
Я по-быстрому к противоположной стене отполз, ружье сейчас же на цель направил и жду, не вставая. Серафима тоже сидит и то к твари неподвижной взор обращает, то на меня с немой тревогой смотрит.
- Чего ждешь? - вдруг на меня наезжает.- Стреляй!
А на меня вроде как ступор напал. Вот хоть убей, не могу выстрелить в то, что мне ничего плохого не делает.
- Сейчас, - говорю, а сам все сомневаюсь.
В то самое время, пока я вопрос морали решал, новорожденная мерзость зашевелилась, заерзала в слизи родовой и давай хлюпать и распаковываться во все конечности, что мать природа задумала.
Тварь, шатаясь, встала на две длинных жилистых ноги с коленями внутрь и продолжила разгибаться во весь рост, как сложный органический трансформер. Она оказалась гораздо больше, чем я предполагал. По бокам грушевидного туловища, замурованного в хитиновые горизонтальные полосы, извивались одна над другой три пары щупалец. Их присоски на концах стремительно приклеивались к потолку, к полу и стенам, чтобы неуклюжее тело на тонких ногах обрело большую устойчивость. Поверх щупалец громоздились непропорционально вытянутые громадные клешни, которые грозно клацали ароматный воздух между цветочными стенами. Головы как таковой не было вовсе. Грудь к верху сужалась, продолжаясь вытянутой вперед телескопической шеей с зияющим нутром, в котором рядами по кругу между собой перетирались многочисленные зубы полукруглой формы. Из шейных глубин, откуда то из глотки, наружу выглядывали и убирались обратно два фасеточных глаза.
Чудовище сковало меня ледяным страхом. Теперь я был готов стрелять безотлагательно, но мне понадобилось время, чтобы переварить увиденное. Это гигантское членистоногое, занявшее многие кубометры пространства оранжерейного коридора, выглядело таким непредсказуемым и жутким, что я не был уверен, насколько мы выиграем от агрессивной атаки.
Онемешвая Серафима перестала подавать мне сигналы. Она лишь вцепилась в топор покрепче и инстинктивно, задом, отползала к запертой парадной.
Безголовой твари понадобилось всего две-три секунды, чтобы адаптироваться к новому миру квартиры №25. Одним мощным хуком правая клешня ювелирно точно схватила бедную канарейку и жадно отправила её в глубокую шейную пасть. Круговые челюсти заработали, как механическая дробилка. Наружу вылетело лишь облачко пуха и несколько перьев.
Чудовище отрыгнуло, выдвинуло фасеточные глаза из укрытия и, вдруг, уставилось прямо на меня.
Бабаах! - это я, наконец, вышел из ступора и выпустил прицельный заряд в голово-шею ракообразного.
Как и следовало ожидать, заряд не достиг цели, но грохот выстрела спровоцировал птичий хаос.
Суматоха из летающих желто-оранжевых существ на несколько минут послужила нам маскировкой, но бежать было некуда, а монстр немедленно выдвинулся в наступление. Чудовище стрекотало глубокими гортанными звуками и двигалось, как хорошо отлаженная машина, на пути срезая клешнями буйных канареек и кромсая неугомонных бабочек. Каждый шаг вызывал сокращение сотен мускулов. Пара щупалец все время держалась за подвесной пластик потолка, оставляя на нем сопливые следы, еще пара опиралась о пол, а третья пара глубоко погружалась в листву, отыскивая неизвестную опору за пышным цветочным слоем. При движении щупальца отлеплялись и снова прилеплялись к новым местам.
Две огромные клешни заполняли почти все пространство меж зелеными стенами.
- Целься в рыло! - кричит Серафима, забившись в тупик из стальных засовов.
Я нашел в себе силы подняться и, отступая, бабахнул второй раз. Я снес монстру один фасеточный глаз и возможно повредил десяток зубок.
Монстр, ощутив отпор, взбесился, гневно заклокотал и едва не грохнулся, замахав враз всеми щупальцами. Молниеносный взмах клешни вырвал у меня ремингтон, вторая клешня попробовала отсечь голову, но теснота и плохая видимость из-за летающих тварей заставила врага промахнуться, прошив мне вскользь рубаху между лопаток.
Вместе с клешней, зацепленный за рубаху, я мигом взлетаю в воздух. Ружье, прикладом вперед, отправляется в зубодробилку. Скрежет дерева и металла напоминает мне, что я следующий.
Болтаясь в воздухе на кончике клешни, я вытаскиваю из-за спины меч. Несколько ударов по хитиновой броне оставляет даже царапины на вражеской длани.
- Серафима, твою ж ты мать! - кричу я в ужасе от перспективы быть заживо размельченным. - Есть какие-то идеи!?
- Меч! - кричит тетка. - Меч вперед выстави!
Я взял на вооружение её совет и приготовился умереть быстро, утешаясь, что мозг раздавят первым.
Вот зубастая шейная пасть приоткрылась шире, предвкушая свежее мясо. Как только острие стали погрузилось в ротовую полость, я сделал резкий выпад вперед, всаживая клинок в розовую плоть меж рядами дробильных зубов.
Тварь взвыла, выхаркивая на пол крупные сгустки крови. Свободная клешня раздвинулась, чтобы располовинить меня в районе поясницы и вот тут, Серафима, крича , как амазонка, прыгнула на меня с распахнутыми руками. Она буквально повисла на нижней части моего тела, обнимая меня, как страстного любовника. Винтажная рубаха затрещала тканью и мы разом грохнулись в свежие лужи крови.
Серафима приземлилась на спину головой к парадной двери. Я же упал на спину в другую сторону. Я был почти под самым чудовищем, между его тонких рахитичных ног. Серафима метнула взгляд на временно дезориентированные клешни, на зубастое глубокое рыло монстра, затем встретилась глазами со мной.
- Убей эту суку! - бросает она и отталкивает меня пятками в пятки.
Я скольжу спиной по кровяному слою между ног зверя, внезапно оказываясь в самом тылу.
Чудовище бьёт клешней в рыжую бестию, но Серафима перекатывается вбок энергичной горой и спасается от смерти. Она бьет в ответ топором по броне, покрывающей клешню, но тот лишь отскакивает, как резиновый.
- Уходи! - кричу я, поднимаясь на ноги с той стороны чудовища.
Серафима в ужасе, перебирая ногами и руками, как каракатица вновь отползает к тупиковым засовам. Разъяренный зверь, забыв обо мне, хлюпая и клокоча движется на тетку, как хорошо отлаженная машина смерти. Лишь благодаря возне с присоскам- щупальцами Серафиму не растерзали за считанные секунды.
Дрожащими руками я проталкиваю лезвие меча между нижними пластинами брони , добираюсь до мягкой плоти, и всаживаю катану по самую рукоятку. Кончик стали выходит в том месте, где у животных располагаются детородные органы. Тварь судорожно взмахивает клешней в потолок, пробивает его , а после оседает, словно многоэтажное здание, у которого срезали два нижних этажа.
Здоровенная туша заваливается на цветочную стену, сдирая её зеленые покровы. За пышным слоем зеленой растительности проглядывает прозрачная стена, за которой скрывается еще один бассейн, залитый ярким светом.
- Серафима, ты как там? - кричу , пытаясь меч из монстра обратно достать
Я взбираюсь на хитиновую тушу в рубахе, висящей на мне лоскутами. Я пытаюсь достать из монстра меч, но тот застрял так, что не туда не сюда больше не двинуть.
Серафима, приваленная клешней, размером с навороченный холодильник, пыхтит и корчится от боли.
-Сейчас, сейчас помогу.
Я прыгаю вниз и двумя руками приподнимаю клешню весом в полтора центнера.
Освобожденная, Серафима отползает к полуободранной зеленой стене
- Чертов Славик, - ругается она тихо без особой злобы. - Убьет он нас тут, ей богу убьет.
- Не убьет, - говорю, присаживаясь рядом, спиной к стеклянной стене. - Хотел бы давно убил.
Внезапно, едва только наметившуюся тишину нарушает знакомая пулеметная очередь печатающей машинки. Этот звук отзывается в нас условным рефлексом. Мы враз обретаем подвижность и в считанные секунды перелазим через труп на ту сторону, где был оставлен раритетный Андервуд.
Машинка лежит на боку в луже крови, рядом с мертвым щупальцем. Клавиши отбивают ритм со скоростью опытной стенографистки. Лист ползет вверх, шурша по песку.
Мы жадно читаем отпечатанные строчки:
«Возьмите антидот…………….Пошла прочь, сучка……..Возьмите антидот… …..Я тебе сейчас свой антидот засуну в рот………Возьмите антидот………Уберись с моих земель, сука…..Я их съем… они мои, мои ..мои, мои…м..
Я нервно выдираю лист из каретки, чтобы прекратить перепалку незримых духов двадцать пятой квартиры. Машинка продолжает работать вхолостую, но скоро замолкает.
- Антидот…- произношу я с таким видом, будто мне открылась тайна мира. - Виталя!
- Что «антидот Виталя»? - хмурит брови Серафима.
- Ольга сказала, он отравлен жабьими ядами. Поняла?
- Ты мне голову не морочь, - кривит гримасу Серафима. - Скажи прямо, что за антидот и причем тут Виталя?
- Антидот это противоядие, - говорю весь такой воодушевленный. - Нас направили в двадцать пятую, чтобы мы взяли противоядие для Витали. Ты была права! Это наверняка Петровна! Она помогает нам.
- И где же антидот? - Серафима бровь вопросительно поднимает.
Вместо ответа я оборачиваюсь к цветочным зарослям, на которых все еще висит одна клешня.
Следующую минуту мы, как два садовника-варвара, сдираем со стены остатки цветущих растений. Постепенно перед нами открывается панорама второго бассейна. Сияющий белым кафелем, он был много просторнее, а его дно проваливалось на пару метров ниже уровня коридорных полов. Вода, как я и предполагал, обрушивалась длинным водопадом сквозь продолговатое отверстие из кухни-бассейна.
В центре водоема, затопленного примерно на полтора метра, стоял кубический постамент из серого мрамора. Над ним на высоте двадцати сантиметров прямо в воздухе левитировало сложное механическое устройство кубической конфигурации, напичканное медными трубками, шестеренкам, поршнями и роторами. Сверху из самой середины этого механического куба торчала большая медная воронка, а над ней вразброс висело десяток водяных шариков примерно с мячик для гольфа. Вся эта сложная махина напоминала некий инопланетный двигатель, вырванный с потрохами из недр космического корабля.
Каждая деталь, подчиняясь диковиной механике, отбивала ритмичный такт. Десятки зубчатых шестеренок, соединенные с кривошипами, толкали изящные поршни в прозрачных цилиндрических сосудах, в которых то наполнялась, то сливалась в трубки красная и синяя жидкость.
Прямо под диковинным агрегатом на мраморе поблескивала прозрачная полулитровая бутылочка с открытым горлышком. В таких раньше грудное молоко держали. Над бутылочкой нависала медная трубка слива. Из этой трубки ничего не капало, хотя горизонтальный сосуд, из которого она выходила, был на одну четверть заправлен зеленой жидкостью.
- Что еще за чертовщина? - изумляюсь весь на пределе.
- Микрохулахлоп, - отвечает Серафима с каменным лицом.
- Микро… хула? - я весь сейчас лицом извернулся, будто меня вот-вот вывернет. - Какого черта, Серафима, ты прикалываешься что ли?
- Никаких приколов, Леша - говорит, внимательно за аппаратом наблюдая. - Бог не даст соврать, истину говорю, микрохулахлоп это.
- И чем он отличается от обычного хулахлопа?
- Тем, что он внутри первого хулахлопа.
Я молча смотрю в голубые глаза Серафимы.
- Ну, это как яйцо в яйце,- силится она объяснить своими словами. - Это производные первого энергетического узла, созданные под контролем разумной сущности. Слушай, я в этих делах не шибко кумекаю, ты лучше потом у Ольги поспрашивай.
- Ладно, черт с ним, - говорю.
Мы снова смотрим на интересную бандуру. Несколько секунд просто молчим и смотрим.
- А я, кажется, понял, -говорю, - что это значит.
- И что же ты понял?
- А ваш Славик ведь про какой-то самогонный аппарат писал.
- Ну и?
- Там противоядие, - говорю, лбом к стеклу прижавшись. - Видишь бутылочку? Думаю в ту бутылочку его надо слить.
- Чертов Леша, - тетка улыбается и хлопает меня по плечу, - А ведь и правда. А ну-ка отойди.
Я отодвинулся и Серафима прицельно со всей дури вмазывала по стене обухом топора.
Стекло даже не звякнуло. Ни трещинки на нем, ни царапинки. Но она сразу то, конечно, не сдалась. Продолжала вмазывать, всю свою ненависть в удар впрягая.
- Ладно, хватит, - говорю, как она выдохлась немного. - Не изводи себя. Бесполезно это. Ясно же, что через кухню идти придется.
Вернулись мы к перегородке с лестницей, а рыбины тут как тут. В стекло мордами стукаются и нас вожделеют. И шумно тут от воды бурлящей, а вот земли сыпучей не слышно уже, зато она из всех щелей дверных постепенно наружу прёт.
Я на лесенку взобрался, голову в лаз под потолком просунул, чтобы оценить обстановку ближе. Шум внутри такой, как на гидростанции, а рыбы сразу к водной поверхности всплыли.
Проем в соседний бассейн, куда стекала вода, был широким, но высота его была едва больше тридцати сантиметров.
- Плохо дело, - Серафима мне снизу сообщает, на дверь кивая. - Не сдержит ведь.
- Ладно, - говорю с лесенки. - Сам полезу. Ты толстая слишком.
Сказал, а сам чую, сердце то дрыгаться пустилось. Страшно же к таким здоровенным дурам лезть.
- Понятно ты полезешь, - усмехается Серафима, - Я к этим тварям близко не подпущусь.
- Зубов вроде нет, - сам себя успокаиваю - Ты как думаешь?
Серафима к стеклу прижалась, постучала костяшками пальцев, чтобы рыбины на неё оглянулись.
- Нет, зубов не видать, - говорит. - Тебе тут всего-то два взмаха и там уже.
Угу, думаю про себя, два взмаха. Посмотрел бы я на тебя с этими взмахами.
- Ты не бойся, - добавляет Серафима, чуя мою измену, - Я вытащу, если совсем люто будет.
В общем, забрался я на лаз, высунулся над бассейном на пол туловища, вынул нож из ножен и жду, когда очередной раз слив сработает, чтобы успеть сделать свои два взмаха.
Серафима сначала меня снизу подбодряла, а потом услышала какой-то шум в коридоре и пошла проверить.
Как раз в этот момент сливной люк в бассейне закрылся и я неуклюже, боком бухнул в воду. Одновременно с этим ванную дверь вынесло под напором могильной земли. Я услышал обвал уже под водой. Серафиму спасла лишь счастливая случайность. Земля завалила весь левый рукав коридора. Крупными комьями могильная грязь высыпалась через лаз в бассейн, отчего в кристально чистой воде взбухали облака земляной мути.
Забарахтался я, в общем, от паники так, что пены взбил столько, что не видать ничего. В ушах шумит от крови да от воды, ногами вроде пол то достал и давай прыгать по направлению к горизонтальному лазу в соседний бассейн. А в воде то прыгать сами знаете как. Не особо резво получается. Вода мне почти до рта достает, а уровень все поднимается. Мне бы плыть, а я от страха совсем соображать перестал. И уже почти добрался до лаза то. Осталось только зацепиться и подтянуться, но в последнюю секунду мне под ребра тараном врезается тварь кистеперая. Припечатывает меня к кафелю, как настоящий боров. Я от боли едва не взвыл и не успел опомниться, как вторая рыбина живой торпедой мне в спину ударяет, да так что позвоночник трещит. Так, толкая в спину, меня протащили к другой стене.
Я от злости закричал, развернулся и давай под водой беспорядочно молоть ножом, но всё бестолку. Бестии уже отплыли и не видно, где они. Воду от земли сплошь мутью заволокло.
- Ну, - кричу, оглушаемый водопадом. - Идите сюда, твари!
А сам смотрю, до лаза то совсем рукой подать. Шаг всего, и подтянуться. Рванулся, короче, подпрыгнул, руки верх вскидывая. Но перед самой целью из воды тяжелой налитой бомбой выныривает этот морской синюшный поросенок. И прямо на меня падает.
Я под рыбьим весом весь в воду ухожу. Нахлебался, вынырнул почти под самым водопадом и наугад ножом взмахнул. Чую, острие пронзило упругую рыбью шкуру, вошло глубоко. Пенистая вода заалела рядом с рукой, и тут рыба рванулась, вспарывая себе бок, да так резко, что ушла вместе с моим ножом в боку.
- Чёрт! - кричу.
Теперь из оружия только мертвая крыса на поясе осталась.
Спрятался я за водопад и смотрю оттуда, как раненная рыба алые зигзаги в воде рисует. С такой раной ей долго конечно не протянуть. Но вот где вторая?
Смотрю снова на лаз в соседний бассейн. Он в противоположной стене, в трех прыжках от меня, только прыгать теперь трудно, плыть придется. Я уже на балетных носочках стою, с закинутой головой, а вода выше носа поднялась.
Ладно, думаю, пора. Оторвался, поплыл. Вдоль самого кафеля. Взмах, другой, и тут правая пятка целиком во влажный рыбий рот проваливается. Ощущение такое, будто к ноге разом сотню килограмм прицепили. Я в воду сразу пошел, как подбитый корабль. Как назло зацепиться рядом не за что, один скользкий кафель вокруг.
Задрыгался я под водой, как черт на сковородке. Хорошо рот рыбий без зубов оказался, а то давно бы нечего рассказывать было. А рыба, хитрая сволочь: как якорь на дно с моей ногой опустилась и давай там извилистые танцы крутить, дожидаясь, покуда у меня кислород не кончится. Мотала она меня из стороны в стороны так, будто она охотничья собака, а я утка. Я все извернуться пытался, пинал её свободной ногой, если доставал, а после вымотался вконец. Вышли силы у меня. Да и рыба вымоталась: замерла на дне и просто ждет, когда я сдохну. Вот у меня и воздух иссяк почти, лежу и грустно о жизни думаю. Ни черта не успел. Ни жениться, ни детей завести, ни книгу написать, ни Скарлет Йохонсон приобнять, ни лекарство против рака открыть, ни на Марс слетать, ни раскрыть тайну этого чертова дома. Всё насмарку. Вот она моя никчемная жизнь. Кончается здесь, в этом кустарном бассейне, с тварями, у которых и мозгов то толком нет. Бог, счёт, пожалуйста, где расписаться.
Но только Бог не торопился в тот день счет выписывать.
Загудела сирена, сливной люк на дне открылся и рыбину мою мощным течением к центру бассейна потащило. Ей вроде и меня жалко отпускать и в дыру сливную нырять никакого желания нету. И все же в последний миг она, дура, поняла, что оба желания сразу удовлетворить не получится. Выплюнула ногу мою, да поздно уже. Вошла она в критический радиус, откуда нет выхода. И потащило её, а с ней и меня к пуповине черной дыры, всасывающей тонны воды.
Я, как и рыба, грести пытаюсь, да куда уж там, ни воздуха, ни сил. Одно спасло, что рыбина всей своей тушей в сливной дыре застряла. Меня разом течение отпустило и я всплыл, раскрыв рот так широко, будто от воздуха кусок побольше откусить намеревался. Вдыхал я долго, прям чувствовал физически, как легкие набухают. Здесь и голос Серафимы сквозь водный гул послышался. Не померла, значит, улыбнулся я, живехонька.
Свободный, в два счета я до лаза добрался и только зацепился, как сзади хлопок чудовищный раздается, а следом за ним фонтан кровавый весь кафель с потолком гранатовым цветом окропил. Вот так и кончилась рыба. Не на крючке, но повсюду.
Втащился я в лаз снова бочиной, повис на нем, как мокрая кошка на заборе, и так же неуклюже в смежный бассейн плюхнулся.
Вода тут, как я и предполагал, только до грудков мне достает. Внутри сразу простор чувствуется, место раза в три больше, чем в соседнем водохранилище. Да и торжественность здесь особая из-за чудного агрегата на мраморном возвышением в центре.
Но я не столько этим зрелищем сначала очаровался, сколько Серафимой, что прижималась с той стороны к прозрачной, будто к гигантскому аквариуму в океанариуме. По уши в земляной грязи, взлохмаченная, она помахивала победно топором и орала счастливо о том, что думала, что я уже окочурился и как она рада, что я еще жив и все такое. Несмотря на бурлящий гул воды, падающей сразу с трех круглых отверстий в дальней фронтальной стене и льющей водопадом с бокового лаза, откуда я только что выпал, Серафимин голос за стеклом слышался отчетливо, хотя и как будто со дна колодца.
- Слушай, Леша, плохо дело! - кричит Серафима, когда от радости слегка успокоилась. - Земля весь левый коридор завалила! Я рою тебе проход руками вот, но земля все пребывает!
Вот гадство, думаю, а сам страха не показываю.
- Ладно! - кричу. - Продолжай рыть....