18 февраля. 85 лет Олегу Дмитриевичу Берлеву
http://www.spbiiran.nw.ru/berlev_o_d/
http://www.orientalstudies.ru/rus/index.php?option=com_personalities&Itemid=74&person=439
Что я о нем помню?
Осенью 1992 г. меня представили человеку в костюме сине-стального отлива, в свитере под горло, с необычайно синими глазами. Я давно искал того, с кем можно обсудить религиозную сторону надписей на жертвенниках и Текстов Пирамид. А занимался я тогда сравнением месопотамских и египетских представлений о святой воде. Прочитанные мною египетские тексты с грамматической точки зрения смотрел А.С.Четверухин. И тот же Четверухин сказал, что пришло время обратиться к Берлеву.
Олег Дмитриевич выслушал меня очень внимательно и предложил пройти в читальный зал библиотеки Института востоковедения, где у него был постоянный рабочий стол с окном на Дворцовую набережную. Там он бывал чаще, чем в кабинете древнего Востока, где у него тоже был рабочий стол, весь заваленный книгами и письмами от коллег. Но за ним он работал редко, предпочитая читальный зал библиотеки. Берлев сел за свой стол, усадил меня рядом, и мы проговорили часа полтора (времена были такие, что народ в читальный зал приходил редко и мы сидели одни). С этого началось наше общение. В ту первую встречу Берлев неожиданно сказал: "Хорошо, что вы идете к нам в аспирантуру. В нашем институте не бывает склок". К чему он это тогда сказал - не знаю. До этих слов мы говорили исключительно о египетских словах и текстовых формулах, а не о научной жизни.
Каждый раз, когда я приходил в институт, на стендах читального зала были выставлены новейшие издания по ассириологии, и на всех требованиях стояла фамилия Берлева. Оказалось, что книги он выписывал для меня, потом брал на свой номер и передавал мне для работы. Такая неожиданная забота о том, чтобы я не пропустил ни одного нового издания, глубоко отдалась во мне. Я почувствовал, что меня опекают, и что нашелся человек, которому стали интересны мои научные поиски. Периодически Олег Дмитриевич приносил для меня книги и из своего дома. Но он никогда не давал их на руки. Читать можно было только при нем в течение рабочего дня. Если я не дочитывал, он приносил и на следующий день. Но не держал своих книг в институте и не передавал для чтения на дом.
Когда Олег Дмитриевич работал, с левой стороны от него всегда лежали осьмушки тетрадного листа, служившие карточками. Он каждый день записывал на эти кусочки имена египтян (в его произношении, егИптян) и краткое название издания, где встретились эти имена. Так собиралась у него полная картотека жителей Египта в эпоху Среднего царства. Нередко он записывал и их должности, и названия профессий. Особенно было ему приятно увидеть филиацию и распознать родственников и потомков тех, о ком он уже знал ранее.
Олег Дмитриевич свято верил в то, что античные источники точно передают информацию об истории и религии Египта. Он постоянно говорил, что необходимо посадить студентов-классиков за многотомную антологию греко-римских сведений о Египте. И когда встречал сведения о каких-нибудь обычаях египтян или об устройстве их общества, то всегда припоминал цитаты из античной литературы.
Во время заседаний диссертационного совета в Институте востоковедения Берлев всегда читал книгу и писал свои карточки. Он не принимал участия в обсуждении работ. Хорошо был виден его птичий нос, выделявшийся из числа сидевших за большим зеленым столом постоянством своего положения. Берлев сидел абсолютно спокойно, и видна была только мелкая работа рук, держащих и перелистывающих книгу. Мелким был и его почерк. Наблюдая за Берлевым, можно было заметить совершенство мелкой моторики во всем его теле. Он был очень точен в движениях и в слове, его пальцы ловко манипулировали с предметами, его сознание уместно подмечало детали.
Когда Берлев читал доклады, то он подавался вперед и старался убедить слушателей интонацией своего голоса. Представлял самые мелкие детали своих доказательств, подводил аудиторию к выводам, но самих выводов прямо старался не делать. Однако все понимали, что именно следует из его докладов. Таковы же были и его печатные труды, также редко содержащие прямые выводы из исследований.
За пределами института Берлев был беспомощен. Оказывалось, что он плохо видит вдаль. Он очень сильно щурился (но при этом не носил очков). В своем желтом полосатом пальто и со своим птичьим носом он был похож на какую-то диковинную тигроптицу. Мы шли к метро. Он говорил мне: "Как Вам повезло, что у Вас трехкомнатная квартира! Сколько ящиков с карточками можно поставить, сколько полок!" Выходил на Удельной, потому что жил на Рашетова.
В 1993 г. произошли два события, связанных с Берлевым. Первое - защита диссертации египетской арабки по автобиографиям вельмож Старого царства. Я видел, как Олег Дмитриевич сидит и правит что-то прямо в тексте диссертации, уже выложенной на обсуждение. Арабка почти не говорила по-русски, не была замечена в научной работе, и многие заподозрили, что ее диссертацию написал сам руководитель. Проверить это можно только при наличии черновиков этой работы в архиве Берлева. Но судя по тому, что мнимый автор диссертации после ее защиты ничем не прославилась в науке, написал ее именно Олег Дмитриевич. В том же году осенью был грандиозный скандал с докторской диссертацией А.В.Эдакова о Позднем Египте. Дандамаев и Якобсон были категорически против защиты, потому что автор-де не учел какие-то их работы. Дьяконов устранился от обсуждения, заявив, что он не египтолог и никогда этим периодом не занимался. Среди оппонентов Эдакова египтологов не было. Защита срывалась. Но тут Берлев неожиданно дал на нее не просто положительный, а восторженный отзыв. Он писал, что «многолетняя работа А.В. Эдакова в области социально-экономической истории Саисского и Персидского времени уже поставила его в ряд с исследователями, известными в мировой египтологии» и что «его мнение по всем затронутым вопросам становится уже настолько весомым, что его придется учитывать всем специалистам, работающим по тому же кругу вопросов, и многим, так сказать, "смежникам", в особенности исследователям следующей эпохи в истории Египта - периода Птолемеев, постоянно жалующимся на неизученность доптолемеевского материала». Когда Берлев пришел в институт, на него накинулись с претензиями, как он мог восторженно отозваться о такой плохой работе, где нет цитат из Дандамаева и Якобсона. На что Берлев сказал, что автору удалось верно прочесть демотический правовой папирус из Гермополя и дать его исторический анализ, чего вообще никто не мог сделать, и только за это ему следует дать докторскую степень. Возразить неегиптологам было нечего - и Эдаков защитился.
Но Берлеву не простили. В конце 1993 г. был его доклад по египто-персидской тематике, и после доклада его стали обвинять в каких-то ошибках в толковании иранских слов. Но делали это не так, как обычно обсуждаются доклады коллег, а гораздо злее и с переходом на личности. У Олега Дмитриевича случился сердечный приступ. И через несколько дней его супруга А.И.Еланская заявила всем сотрудникам, что в институт он больше не придет.
С января 1994 г. Берлев в институте не появлялся. Говорить с ним по телефону тоже удавалось не каждый раз, а только в отсутствии Еланской. В остальное время снимала трубку она и говорила, что все передаст. У Берлева начались странные сосудистые явления: внезапно падало давление и учащалось сердцебиение. Он не мог никуда выходить, хотя жил на первом этаже. Их квартира была двухкомнатной. Обе комнаты были забиты книгами и карточками. Форточка всегда открыта (Еланская следила, чтобы к Олегу Дмитриевичу постоянно шел свежий воздух).
В 1998 г. мы узнали, что произошло невероятное: Берлев туристом поехал в Египет! Будучи тяжело больным, он пренебрег советами врачей. Человек, который даже не выходил гулять во двор своего дома, внезапно сорвался с места и поменял климат. Об этой египетской поездке он говорил очень немногим знакомым. Но узнали об этом все.
Дома Берлев занимался тем, что читал фотографии и прорисовки египетских памятников, которые ему присылали из всех музеев бывшего СССР, слушал в большом количестве классическую музыку (преобладали Моцарт и Вивальди) и - для души - писал иератикой на листах ватмана, совершенствуя свою египетскую каллиграфию.
В последние его годы мы общались по разным вопросам. То он советовал мне выпустить монографию по сравнению месопотамских и египетских текстов с обрядом отверзания уст (чем я тоже занимался в конце 90-х). То говорил о том, как несовершенна наука египтология и как мало мы знаем о египетской жизни. То сообщал мне свои идеи насчет культа Гора. То что-то совершенно космическое, чего не буду разглашать, не получив на то его согласия.
Особенно ему были приятны почему-то поздравления под православное Рождество. В этот вечер он сам подходил к телефону и с ним можно было долго говорить.
Никто не догадался записать его на магнитофон или снять на кинокамеру. Он очень редко фотографировался. Никогда не говорил о себе, о своей жизни, ускользал от слишком прямых вопросов.
Детей у них не было.
Когда Олег Дмитриевич умер, я был на конференции. И узнал о случившемся уже после похорон. Его положили на Южном кладбище у церкви. Алла Ивановна через два года покрестилась, чтобы на том свете быть рядом с ним. Возможно, что так и произошло. Однако тело ее хоть и погребли на Южном через четыре года, но рядом с могилой матери, далеко от мужа.
http://www.orientalstudies.ru/rus/index.php?option=com_personalities&Itemid=74&person=439
Что я о нем помню?
Осенью 1992 г. меня представили человеку в костюме сине-стального отлива, в свитере под горло, с необычайно синими глазами. Я давно искал того, с кем можно обсудить религиозную сторону надписей на жертвенниках и Текстов Пирамид. А занимался я тогда сравнением месопотамских и египетских представлений о святой воде. Прочитанные мною египетские тексты с грамматической точки зрения смотрел А.С.Четверухин. И тот же Четверухин сказал, что пришло время обратиться к Берлеву.
Олег Дмитриевич выслушал меня очень внимательно и предложил пройти в читальный зал библиотеки Института востоковедения, где у него был постоянный рабочий стол с окном на Дворцовую набережную. Там он бывал чаще, чем в кабинете древнего Востока, где у него тоже был рабочий стол, весь заваленный книгами и письмами от коллег. Но за ним он работал редко, предпочитая читальный зал библиотеки. Берлев сел за свой стол, усадил меня рядом, и мы проговорили часа полтора (времена были такие, что народ в читальный зал приходил редко и мы сидели одни). С этого началось наше общение. В ту первую встречу Берлев неожиданно сказал: "Хорошо, что вы идете к нам в аспирантуру. В нашем институте не бывает склок". К чему он это тогда сказал - не знаю. До этих слов мы говорили исключительно о египетских словах и текстовых формулах, а не о научной жизни.
Каждый раз, когда я приходил в институт, на стендах читального зала были выставлены новейшие издания по ассириологии, и на всех требованиях стояла фамилия Берлева. Оказалось, что книги он выписывал для меня, потом брал на свой номер и передавал мне для работы. Такая неожиданная забота о том, чтобы я не пропустил ни одного нового издания, глубоко отдалась во мне. Я почувствовал, что меня опекают, и что нашелся человек, которому стали интересны мои научные поиски. Периодически Олег Дмитриевич приносил для меня книги и из своего дома. Но он никогда не давал их на руки. Читать можно было только при нем в течение рабочего дня. Если я не дочитывал, он приносил и на следующий день. Но не держал своих книг в институте и не передавал для чтения на дом.
Когда Олег Дмитриевич работал, с левой стороны от него всегда лежали осьмушки тетрадного листа, служившие карточками. Он каждый день записывал на эти кусочки имена египтян (в его произношении, егИптян) и краткое название издания, где встретились эти имена. Так собиралась у него полная картотека жителей Египта в эпоху Среднего царства. Нередко он записывал и их должности, и названия профессий. Особенно было ему приятно увидеть филиацию и распознать родственников и потомков тех, о ком он уже знал ранее.
Олег Дмитриевич свято верил в то, что античные источники точно передают информацию об истории и религии Египта. Он постоянно говорил, что необходимо посадить студентов-классиков за многотомную антологию греко-римских сведений о Египте. И когда встречал сведения о каких-нибудь обычаях египтян или об устройстве их общества, то всегда припоминал цитаты из античной литературы.
Во время заседаний диссертационного совета в Институте востоковедения Берлев всегда читал книгу и писал свои карточки. Он не принимал участия в обсуждении работ. Хорошо был виден его птичий нос, выделявшийся из числа сидевших за большим зеленым столом постоянством своего положения. Берлев сидел абсолютно спокойно, и видна была только мелкая работа рук, держащих и перелистывающих книгу. Мелким был и его почерк. Наблюдая за Берлевым, можно было заметить совершенство мелкой моторики во всем его теле. Он был очень точен в движениях и в слове, его пальцы ловко манипулировали с предметами, его сознание уместно подмечало детали.
Когда Берлев читал доклады, то он подавался вперед и старался убедить слушателей интонацией своего голоса. Представлял самые мелкие детали своих доказательств, подводил аудиторию к выводам, но самих выводов прямо старался не делать. Однако все понимали, что именно следует из его докладов. Таковы же были и его печатные труды, также редко содержащие прямые выводы из исследований.
За пределами института Берлев был беспомощен. Оказывалось, что он плохо видит вдаль. Он очень сильно щурился (но при этом не носил очков). В своем желтом полосатом пальто и со своим птичьим носом он был похож на какую-то диковинную тигроптицу. Мы шли к метро. Он говорил мне: "Как Вам повезло, что у Вас трехкомнатная квартира! Сколько ящиков с карточками можно поставить, сколько полок!" Выходил на Удельной, потому что жил на Рашетова.
В 1993 г. произошли два события, связанных с Берлевым. Первое - защита диссертации египетской арабки по автобиографиям вельмож Старого царства. Я видел, как Олег Дмитриевич сидит и правит что-то прямо в тексте диссертации, уже выложенной на обсуждение. Арабка почти не говорила по-русски, не была замечена в научной работе, и многие заподозрили, что ее диссертацию написал сам руководитель. Проверить это можно только при наличии черновиков этой работы в архиве Берлева. Но судя по тому, что мнимый автор диссертации после ее защиты ничем не прославилась в науке, написал ее именно Олег Дмитриевич. В том же году осенью был грандиозный скандал с докторской диссертацией А.В.Эдакова о Позднем Египте. Дандамаев и Якобсон были категорически против защиты, потому что автор-де не учел какие-то их работы. Дьяконов устранился от обсуждения, заявив, что он не египтолог и никогда этим периодом не занимался. Среди оппонентов Эдакова египтологов не было. Защита срывалась. Но тут Берлев неожиданно дал на нее не просто положительный, а восторженный отзыв. Он писал, что «многолетняя работа А.В. Эдакова в области социально-экономической истории Саисского и Персидского времени уже поставила его в ряд с исследователями, известными в мировой египтологии» и что «его мнение по всем затронутым вопросам становится уже настолько весомым, что его придется учитывать всем специалистам, работающим по тому же кругу вопросов, и многим, так сказать, "смежникам", в особенности исследователям следующей эпохи в истории Египта - периода Птолемеев, постоянно жалующимся на неизученность доптолемеевского материала». Когда Берлев пришел в институт, на него накинулись с претензиями, как он мог восторженно отозваться о такой плохой работе, где нет цитат из Дандамаева и Якобсона. На что Берлев сказал, что автору удалось верно прочесть демотический правовой папирус из Гермополя и дать его исторический анализ, чего вообще никто не мог сделать, и только за это ему следует дать докторскую степень. Возразить неегиптологам было нечего - и Эдаков защитился.
Но Берлеву не простили. В конце 1993 г. был его доклад по египто-персидской тематике, и после доклада его стали обвинять в каких-то ошибках в толковании иранских слов. Но делали это не так, как обычно обсуждаются доклады коллег, а гораздо злее и с переходом на личности. У Олега Дмитриевича случился сердечный приступ. И через несколько дней его супруга А.И.Еланская заявила всем сотрудникам, что в институт он больше не придет.
С января 1994 г. Берлев в институте не появлялся. Говорить с ним по телефону тоже удавалось не каждый раз, а только в отсутствии Еланской. В остальное время снимала трубку она и говорила, что все передаст. У Берлева начались странные сосудистые явления: внезапно падало давление и учащалось сердцебиение. Он не мог никуда выходить, хотя жил на первом этаже. Их квартира была двухкомнатной. Обе комнаты были забиты книгами и карточками. Форточка всегда открыта (Еланская следила, чтобы к Олегу Дмитриевичу постоянно шел свежий воздух).
В 1998 г. мы узнали, что произошло невероятное: Берлев туристом поехал в Египет! Будучи тяжело больным, он пренебрег советами врачей. Человек, который даже не выходил гулять во двор своего дома, внезапно сорвался с места и поменял климат. Об этой египетской поездке он говорил очень немногим знакомым. Но узнали об этом все.
Дома Берлев занимался тем, что читал фотографии и прорисовки египетских памятников, которые ему присылали из всех музеев бывшего СССР, слушал в большом количестве классическую музыку (преобладали Моцарт и Вивальди) и - для души - писал иератикой на листах ватмана, совершенствуя свою египетскую каллиграфию.
В последние его годы мы общались по разным вопросам. То он советовал мне выпустить монографию по сравнению месопотамских и египетских текстов с обрядом отверзания уст (чем я тоже занимался в конце 90-х). То говорил о том, как несовершенна наука египтология и как мало мы знаем о египетской жизни. То сообщал мне свои идеи насчет культа Гора. То что-то совершенно космическое, чего не буду разглашать, не получив на то его согласия.
Особенно ему были приятны почему-то поздравления под православное Рождество. В этот вечер он сам подходил к телефону и с ним можно было долго говорить.
Никто не догадался записать его на магнитофон или снять на кинокамеру. Он очень редко фотографировался. Никогда не говорил о себе, о своей жизни, ускользал от слишком прямых вопросов.
Детей у них не было.
Когда Олег Дмитриевич умер, я был на конференции. И узнал о случившемся уже после похорон. Его положили на Южном кладбище у церкви. Алла Ивановна через два года покрестилась, чтобы на том свете быть рядом с ним. Возможно, что так и произошло. Однако тело ее хоть и погребли на Южном через четыре года, но рядом с могилой матери, далеко от мужа.