Тимкины крылья. Продолжение.(Искорка. 1968. № 01)
ТИМКИНЫ КРЫЛЬЯ
К. КУРБАТОВ. Рисунки Ю. Бочкарёва
ПОВЕСТЬ
ПТИЦЫ НЕ УМИРАЮТ
Продолжение. Начало в «Искорке» № 10 за 1967 г.
КАК умирают птицы? И куда они деваются после смерти? Я ни разу не видел на острове ни одного дохлого воробья и ни одной дохлой чайки. Может, они куда-то улетают перед смертью?
- Коты их сжирают, вот куда они деваются. - сказал Эдька.
- Такие, как Альфред? - поинтересовался я. - Да?
Большущего рыжего кота Альфреда, он жил в офицерской столовой, Параня Цитрамоновна называла «тигрой»,
- Кыш отседа, тигра окаянная! - кричала она, когда жирный Альфред забредал в холостяцкую гостиницу.
Параня Цитрамоновна не терпела ленивых. А ленивее кота Альфреда не было кого либо на свете.
Понятно, что такой кот, как Альфред, не поймал за свою жизнь ни одной живой птицы Я вряд ли позарился на дохлую. Остальные коты у нас на острове не очень отличались от Альфреда. Мне вообще казалось, что все они или его родственники или даже дети.
- Как же всё-таки умирают птицы? - недоумевал я. - Куда они деваются? Ведь если мы не достанем птичьего крыла, то о махолёте нам и думать нечего.
- Давайте чайку пристрелим, - предложил Эдька. - Чего нам.
Но рассудительный Кит сказал:
- В чайку нельзя стрелять. В птиц вообще нельзя стрелять. Только совсем худой человек стреляет в птиц.
- Ух, и до чего же ты умный, - перекривился Эдька. - Тебе самому не противно оттого, что ты такой умный?
Мы сидели около заброшенной бани на окраине Сопушков. Внизу журчала речушка. В бане уже давно никто не мылся, потому что в ней подгнила одна стена и прохудилась крыша. Но в предбаннике крыша была ещё надёжная, и мы частенько собирались под ней для обсуждения всяких вопросов.
- Укокошим одну чаечку, и порядок, - сказал Эдька. - Чего мы его слушать будем? Он нам наговорит тут.
- В чайку нельзя стрелять, - упрямо повторил Кит.
- Чего ты забубнил-то? - взорвался Эдька. - Укокошим, и всё!
- Может, одну и правда ничего, - сказал я. - Мы же не просто так. Одну, наверное, можно.
- Ни одной нельзя, - сказал Кит. - Птиц потому и нет дохлых, что они не умирают.
- Что?!-заорал Эдька. - Хо-хо! Видали такого!
- Не умирают, - повторил Кит. - Мне бабушка говорила.
Кит по-турецки сидел на траве и легонько тёр ладонями колени, словно катал на них хлебные шарики. Бабушка была для Китки высшим авторитетом. Бабушка и книги. Если он что-нибудь вычитал из книг или узнал от своей прабабушки, спорить с ним было безполезно.
- Птица Солнце на крыльях приносит, - сказал Кит.- Убьёшь птицу - Солнце убьёшь. Ночь тогда всё время будет, мороз будет. Никто не может Солнце убить, даже последний враг не может солнце убить.
Он покачивался и катал на коленях шарики.
- Знаешь что?! - закричал Эдька. - Пошёл ты... Чего ты за нами таскаешься? Пережиток несчастный! А если нам птицу нужно?
- Птицу? - спросил Кит.
- Нет, бегемота в купальнике!- завопил Эдька.
- Можно у нас во дворе курицу поймать, - как ни в чём не бывало сказал Кит, - Она тоже птица.
Тут даже я не выдержал.
- Как курица, ты можешь сам летать, - сказал я. - Формалист ты. Заладил своё: нельзя и нельзя. Для науки даже собакой жертвуют. А она - лучший друг человека.
Но и этот довод на Китку не подействовал. Мы отправились на охоту без него. Нам нужна была чайка, чтобы исследовать её крыло и по его подобию соорудить крылья для себя.
Из маски от старого противогаза мы с Эдькой вырезали по отличной резинке для рогатки и пошли на берег реки. Мы стреляли по чайкам влёт и на плаву. Мы прятались в кустах и стреляли шрапнелью. Но белокрылые красавицы словно издевались над нами.
- Оптический бы прицельчик сейчас, - пробормотал Эдька, ловя на мушку очередную птицу.
Он намекал на то, что Руслан Барханов задолжал мне за переписку с Феней уже пятьдесят четыре выстрела. Эдька всё время ехидничал про эти выстрелы. Дескать, не видать мне их, как своих ушей.
- Что, может, не даст? - сказал я. - Ты так думаешь? Руслан не такой человек, чтобы трепаться.
- Хурды-мурды, - сказал Эдька.
- Уж штук-то пять патрончиков он мне без всякого даст.
- Хо-хо, - заметил Эдька.
- И даст! - упёрся я. - Раз мне очень нужно, значит даст.
Руслан мелкокалиберку мне не дал. Он как-то очень ловко вывернулся и повернул всё на шутку. Он быстренько выпытал у Эдьки, что нам нужна птица, и спросил:
- Чучело что ли делать?
- Чучело, - буркнул я, боясь, как бы Эдька не проболтался.
Мне почему-то не хотелось, чтобы Руслан знал про нашу затею.
Руслан снял со стены винтовку с оптическим прицелом, пошёл с нами за холостяцкую гостиницу и с трёх выстрелов подстрелил ворону с чёрным клювом и большущими крыльями.
Я смотрел на убитую ворону, и мне было не знаю как обидно. Мне прямо до слёз было обидно. Будто это я придумал, что за каждую писульку от Фени - два патрона, а за каждую от Руслана - один. Сам наобещал, а теперь крутит. И ещё мне было обидно, что вместо шикарной белой чайки мы получили какую-то облезлую ворону.
Но в конце концов у вороны тоже были крылья, и не такие, как у Киткиной курицы. В конце концов у неё были настоящие крылья. Мы с Эдькой взяли ворону за крылья - он за одно крыло, я за другое,- унесли её в нашу баню и спрятали под лавку.
После этого мы приступили к сбору материала на постройку махолёта. Здесь загвоздки не предвиделось. В нашем разпоряжении было целое самолётное кладбище, что находилось на мысе Доброй Надежды.
Мысом Доброй Надежды мы прозвали южную оконечность нашего острова. Она походила на нос огромного парохода. Правда, нос был тупым, как у утки. Но если встать на самый его краешек и смотреть в воду, то кажется, что плывёшь вместе с островом по реке. Широченная водная синева стремительно катилась под ноги, взбивала на песке жёлтую пену и уходила в стороны двумя могучими рукавами. Если ещё дул в лицо ветер, то впечатление, что остров плывёт, было совершенно полным.
Нам нравилось стоять на носу нашего огромного корабля-острова. За нашей спиной садились и взлетали самолёты, готовились к стрельбам учебные торпеды и мины. Мы были вперёдсмотрящими. Мы вели наш корабль с домами и колодцами, с магазинами и детишками опасным фарватером. И никто - ни лётчики и их жёны, ни жители Сопушков и ни кот Альфред - не знал, куда они плывут. Это знали только мы - я, Эдька и Кит.
Название - мыс Доброй Надежды - Кит позаимствовал у южной оконечности Африки. Кит знал всё. Он разсказал нам, что в пятнадцатом столетии этот мыс открыл португалец Диас. В то время у мыса Доброй Надежды останавливались корабли, чтобы пополнить запасы пресной воды. А на берегу под большим камнем моряки оставляли письма. Когда мимо проходили корабли, возвращавшиеся в Европу, они останавливались, брали письма и передавали их адресатам. Кит знал даже, что сейчас этот камень хранится в музее города Кейптауна.
На нашем мысе Доброй Надежды тоже лежал камень - большущий обветренный камень с трещинками и светлыми прожилками. Нам было лишь не к кому класть под него письма.
А за камнем, подальше от берега, громоздилось самолётное кладбище. Сюда свозили поломанные, отлетавшее своё, самолёты. Когда-то, ещё в войну, на острове стоял истребительный полк, и на самолётном кладбище он был представлен «мигами» и «лагами». Здесь зарастали травой ветераны ИЛ-четвёртые, что бомбили Берлин, и американские топмачтовики «Бостоны», переоборудованные у нас под торпедоносцев.
В покорёженных фюзеляжах и пустых кабинах с дырками на приборной доске гулко отзывался каждый звук. Самолёты стояли на шасси со снятыми колёсами, и их ноги напоминали культяпки инвалидов. Самолёты торчали хвостами в небо,
Мы нарезали на свалке столько дюраля и разных труб, что еле дотащили до своей бани. Тщательно исследовав воронье крыло и начертив чертёж, мы приступили к сооружению махолёта.
По Киткиным подсчётам, каждое крыло должно было быть длиной полтора метра и шириной сорок сантиметров. От концов крыльев к ботинкам шла содранная с самолётов перкаль. Из той же перкали мы сшили специальные штаны, похожие на длинную, как у Киткиной прабабушки, юбку.
Мы очень торопились. Мы так спешили, словно в соседней бане мастерили такие же крылья наши конкуренты. Нам не терпелось скорее подняться в воздух. Я почему-то был абсолютно уверен, что поднимусь в воздух. Дядин Жорин отец не успел подняться, а я поднимусь. Он, наверное, когда умирал, думал о тех, кто взлетит на его крыльях.
Отношение площади крыльев вороны к её весу было точно таким, как отношение наших крыльев к моему весу. Почему же ворона летает, а я не смогу? Конечно, я смогу тоже.
Я подпрыгну, взмахну крыльями и начну подниматься, Я наберу высоту и заложу вираж над офицерской столовой. Я спланирую к санчасти и пройдусь над ДОСом. Потом на бреющем полёте, словно ласточка перед дождём, я пронесусь по нашей улице и уйду через реку к Калининскому посёлку, к нашей, закрытой на лето, школе.
Мы сделаем точно такие же крылья Эдьке с Киткой и будем летать втроём. Весной перед ледоходом и осенью перед ледоставом мы не станем перебираться на жильё в холодную пустую школу. Зачем? Теперь нам река не помеха. Портфель - к поясу и полетел на уроки. Внизу трещит лёд, лезут друг на дружку льдины, а нам хоть бы что! Машем себе крыльями и посмеиваемся.
Мы дадим своим крыльям имя Горбовского. Пусть все знают Горбовского. И тот, кто забрал его чертежи, пусть знает. Он небось хотел сам построить махолёт. Да у него не получилось. На чужой беде никогда ничего не получается. А крылья Горбовского будут .жить.
Мы обязательно пошлём чертежи крыльев в Москву, во Всесоюзный комитет машущего полёта. Нас вызовут в столицу, чтобы испытать крылья. Испытывать их будут в Кремле. Мы взлетим над Спасской башней, над Красной площадью, над Университетом, и миллионы москвичей, задрав головы, будут искать нас в небе. И все убедятся, что крылья Горбовского могут парить в воздухе сколько угодно. И каждый москвич захочет иметь такие крылья. В ГУМе выстроится очередь. А мне позвонит по телефону Юрий Гагарин и скажет: «Послушай, Тимофей, мне очень нужно пару крыльев Горбовского, но совершенно нету времени стоять в очереди...»
- Послушай, - сказал мне Кит, - зачем ты, так же само, сюда заклёпку колотишь? Сюда совсем не нужно заклёпку. Тут и так крепко.
- А в какой цвет мы их покрасим? - спросил Эдька.
Я вдруг ни с того ни с сего разозлился:
- Ни в какой!
- Мы звёзды на них нарисуем, - сказал Кит. - На звёзды краски мало нужно. А без звёзд нельзя. Я сам нарисую красные звёзды. Я знаю, как их рисовать.
Наш Кит знал всё. Не знал он только одного: готовясь к полёту, никогда не нужно торопиться.
ПОМЫЛСЯ, ЗАКРОЙ ДУШ
НАДЕВАЛИСЬ крылья вместе со штанами-юбкой. Старая перкаль шелушилась кусочками зелёной краски. За плечи накидывались ремни. Кисти рук тоже продевались в ремни.
- Дуй давай, - шёпотом проговорил Эдька, когда меня снарядили.
Я посмотрел в синее небо над закопчённой крышей нашей бани и для разминки легонько помахал крыльями. Я, наверное, напоминал петуха, того, кто перед тем как закукарекать, взбивает крыльями пыль и гордо выпячивает грудь.
- Дуй давай, - сказал Эдька,
Они с Киткой отбежали в сторонку, чтобы освободить мне место.
- За кусты, так же само, не зацепись смотри! - крикнул Кит.
Я снова поработал крыльями. Держались они хорошо, и ветер из-под них шёл сильный. Я поработал ещё. Мне было никак не решиться. Всю жизнь ходил пешком, а туг вдруг полечу. У меня противно посасывало в животе, словно я уже висел над пропастью.
- Слушай, ты или дуй давай или раздевайся! - крикнул Эдька. - Мы с Китом тоже хотим.
Кит в подтверждение закивал головой. Его, видите ли, «так же само» тянуло в небо.
Я вспомнил, как взлетают воробьи. Я присел, подпрыгнул и побежал. Я работал крыльями, но они только мешали разбегу. И ещё мешала бежать юбка. Я вдруг понял, что стоит мне споткнуться, как из моего носа получится блин, и вообще я стану смахивать на Китку. Мне не на что было опереться при падении. Мои руки находились в плену у крыльев.
- Нет, - сказал я, останавливаясь,- так дело не пойдёт. Во-первых, взлетать нужно против ветра. А в-следующих, не на ровном месте, а с какого либо возвышения,,
Эдька послюнил палец, повертел им над головой и определил, что ветер дует со стороны Сопушков.
- Чеши с бани, - предложил он. - Вон в ту сторону.
С бани я чесать не согласился. Она была трухлявая и низкая. Сквозь такую крышу в два счёта можно провалиться. И потом попробуй заберись на баню с крыльями и в юбке.
- С нашего дома тогда, - сказал Эдька.
Я сказал, что ДОС тоже не подойдёт. Больно уж там народу всегда много.
- Во!- закричал Эдька.- С обрыва в Калининском посёлке. Прямо на реку. Лучше не придумаешь.
На это я заметил, что мне жить ещё не надоело. Крылья надо сначала испытать, а потом уже кидаться на них с обрывов.
- Тогда валяй с ясеня у Гнилого пруда.
- С дерева вообще нельзя, - сказал я. - Ветви будут мешать. Нужно чистую площадку.
- Послушай, - ехидно поинтересовался Эдька, - а отдельное купе в мягком вагоне тебе случайно не нужно?
- У нас, так же само, за огородом ещё можно, - вставил Кит. - Где овраг.
Я знал этот овраг. Высоты над ним не больше метра. С такой высоты не очень-то разпрыгаешься.
Освободив руки от ремней, я сидел на траве. Крылья с красными звёздами торчали у меня за спиной, как у гигантской бабочки.
Мы перебрали все высокие места на острове и в конце концов остановились на Доме офицеров. Стартовать там можно было с крыши над запасным входом - и высоко и безлюдно. Этим входом пользовались приезжие артисты. Перед крыльцом запасного входа открывалась довольно большая, окружённая деревьями и кустарником, поляна. Она выходила к стадиону. Взял чуть правее - и полный тебе простор.
На крышу Дома офицеров я забрался по пожарной лестнице. За спиной у меня звонко хлопали крылья. Крыша была покрыта волнистым шифером. По её острому хребту я на четвереньках добрался до торца здания и заглянул вниз. Эдька и Кит наблюдали за мной с открытыми ртами. Я лежал на животе и соображал: полечу я или не полечу? Мне начинало казаться, что я больше рождён ползать, чем летать.
- Давай, - сказал снизу Эдька. - Чего ты разлёгся там?
- Сейчас, - проговорил я, боясь разжать руки, они уцепились за край крыши.
Дюралевые крылья лежали каждое на своём скате: правое - на правом, левое - на левом. Со стадиона дул ветер. Листья на тополе шумели и тянулись ко мне, словно хотели поддержать меня.
- Если ты не уверен, - сказал Кит, -то лучше не лети. Нельзя лететь, если ты не уверен. Это как на охоту нельзя идти, если боишься.
- Кто это боится-то? - спросил Я. - Это я, что ли, боюсь?
- Нет, я, - сказал Эдька.
- Тогда, может, и по канату с дебаркадера ты съехал? - спросил я.
- Ты кончай лалакать! - закричал Эдька. - Ты лети давай!
- Может, и зуб выдернул ты? - спросил я, держась за край крыши.
- Во демагог, - вздохнул Эдька. - Разлёгся там, как на перине.
Мне очень захотелось, чтобы на перине разлёгся не я, а Эдька. А я бы посмотрел, какой он смелый. Что-то он на язык только больно смелый.
По правде говоря, я действительно не очень был уверен, что смогу полететь. Раньше я был уверен, а теперь нет. Теперь я ни капельки не был уверен, что полечу. Я чувствовал, что маршрут моего полёта возможен только в одном направлении - к земле. А лететь к земле с железками за спиной и в юбке значительно опаснее, чем без всех этих приспособлений. Лучше бы я без всего десять раз спрыгнул с Дома офицеров, чем с этими крыльями.
Но отступить я тоже не мог. Я лучше бы свернул себе шею, чем позволил Эдьке посмеиваться надо мной.
- Эй вы, слабаки! - закричал я, поднимаясь на четвереньки. - Внимание! Приготовились! Знаменательный момент! Наш путь к звёздам!
Я сел на конёк крыши и вдел в ремни руки. Потом я поднялся на широко разставленные ноги. Бодрым голосом я выкрикивал лозунги. Наверное, если бы я замолчал, то не смог бы заставить себя разстаться с крышей.
- Нам разум дал стальные руки-крылья! - орал я. - Мы завоюем всё околоземное пространство! Мы построим города на Марсе! Приготовились! Пять, четыре, три...
Я, словно в угаре, досчитал до нуля, крикнул: «Поехали!»- и осторожно подпрыгнул. По бокам у меня сами собой лихорадочно заколотились крылья. Я почувствовал, что поднимаюсь. Я взлетел!. Меня потянуло вверх! Меня потянуло по самому настоящему! Я даже привстал на цыпочки, чтобы продлить миг расставания с крышей.
- Пошёл! -завопили внизу Эдька с Китом.
Но я не пошёл. Меня лишь какую-то долю секунды тянуло вверх, а потом швырнуло вниз. И тут я с ужасом заметил, что пикирую левым крылом точно на спины двум офицерам, они неожиданно появились из запасного входа.
Кажется, я заорал, чтобы они посторонились. Крыло я отвёл в сторону. Если бы я не отвёл крыло, им бы пришлось худо. Алюминий хоть и мягкий, но всё же металл. Тот, кто шёл на полшага сзади, услышал мой крик и отскочил. Другой отскочить не успел, Я ударил его грудью в спину, сшиб с ног и, с хрустом смяв левое крыло, растянулся на тёплой траве.
Меня трясло. Трясло где-то внутри, в животе. Я лежал с закрытыми глазами и понимал, что остался жив благодаря чуду. Чудом оказалась чья-то спина.
Вокруг было так тихо, словно ничего особенного не произошло. Чирикали птицы. Шелестел листвой тополь. Сквозь закрытые веки кроваво-красным пожаром горело Солнце. И ещё я чувствовал, как медленно и упрямо набухает болью левая рука.
Мне показалось, что я пролежал так целую вечность. Но на самом деле я, наверное, открыл глаза почти сразу. Потому что тот, кого я сшиб, только поднимался. И я мгновенно узнал его. Это был подполковник Серкиз!
Он выпрямился и, медленно похлопывая перчатками по ладони, уставился на меня рачьими глазами. Его синеватые губы дёргались и ползли к правой скуле.
И под этим застывшим взглядом меня, как всегда, обуял ужас. Упираясь каблуками в землю, я пополз на спине к кустам. Мне хотелось спрятаться от этого человека, провалиться, исчезнуть.
- Раз-гиль-дяй, - по слогам произнёс подполковник и ударил носком ботинка в звякнувшее правое крыло. - Встать!
Команда прозвучала, как выстрел. Я почувствовал, что сейчас вскочу и вытянусь перед ним в струнку. Это было как гипноз. Это было хуже гипноза.
- Встать! - рявкнул он.
Я разжал потные кулаки, всё ещё не выпускавшие ремни в крыльях. Разжал и вскрикнул. Острая боль из левой руки плеснула в плечо и сдавила сердце.
Ко мне бросился начальник клуба лейтенант Тудвасов. Это он шёл на полшага сзади и успел отскочить.
- Нога? - проговорил Тудвасов, наклоняясь надо мной.
Я не ответил. Я лежал на спине и не мог отвести взгляда от подполковника Серкиза.
- Лоботряс! - отчётливо выговорил подполковник и махнул в воздухе перчатками. - Кто это из вас додумался? Сам?
Он посмотрел на крышу, откуда я только что свалился. Ко мне подбежал Кит, чтобы помочь мне подняться. А Эдьки не было. Эдька куда-то исчез. Кит и лейтенант Тудвасов помогли мне встать на ноги. Ноги у меня тряслись и дико ныло плечо. У лейтенанта Тудвасова было такое лицо, словно он прыгал с крыши вместе со мной. И у Китки тоже было ничего лицо.
Крыло смялось гармошкой. Изломы в нём торчали острыми рваными концами. Китка осторожно отстёгивал за моей спиной ремни.
А к месту происшествия уже сбежались Люба-парикмахерша в белом халате, Юхан Паю в засаленных подтяжках и ещё несколько человек.
- Так кто же это додумался всё-таки? - проговорил подполковник, взглядом измеряя разстояние от конька крыши до земли.
И все вслед за подполковником посмотрели на крышу и на мои ноги. И я тоже посмотрел на крышу и на свои ноги.
- Ну? -рявкнул Подполковник, и Юхан Паю с перепугу сделал несколько шагов назад. - Изобретатели! Вундеркинды! Разве это крыло? Корыто, а не крыло! Махолётчики безголовые! А если бы ты разбился? Кто за тебя, проходимца, отвечать должен? Ну?
Я молча разглядывал зелёные подтяжки Юхана Паю. На круглом животе они заканчивались двумя, похожими на циркуль, ножками. Ножки держали штаны.
- А с отцом твоим что прикажешь делать? - кричал подполковник.- В шею вас прикажешь гнать из гарнизона, да?
Руку у меня от боли выкручивало и дёргало. Но я был даже доволен, что у меня гудит и пухнет рука. Мне было не так страшно с рукой.
Юхан Паю смотрел на меня с состраданием. Его косые глаза сузились в щёлки. Под стёклами очков были лишь две припухлые тёмные полоски. И парикмахерша Люба жалела меня. И Кит. Но подполковник Серкиз был сильнее всех, и никто не смел перечить ему. Ни один человек на острове.
- Молчишь? - крикнул подполковник. - Налетался и теперь хвост поджал, прохиндей!
Относительно хвоста он был неправ. Я медленно поднял на него глаза и, замирая от какого-то незнакомого мне чувства, тихо спросил:
- Кто поджал, я?
- Что?- рявкнули откуда-то издалека.
- Помылся, закрой душ,- сказал я.
Боль из левого плеча сверлом вгрызлась в голову.
- Душ? - недоуменно переспросил подполковник, оглядываясь на Любу-парикмахершу. - Какой душ?
- Обыкновенный, - сказал я. - Мокрый, чтобы не разплескивался. Привет супруге...
Страх исчез. Мне сделалось легко и весело. Последнее, что я увидел, были глаза Любы-парикмахерши. Глаза у неё были и вправду красивые - продолговатые, с красной капелькой в лунке у переносицы.
Кто-то крикнул врача. Красная капелька растеклась, завертелась разноцветными кругами. Сильные крылья подняли меня, понесли над островом, над рекой, над комбинатом, из труб его вытекал горячий рыжий дым.
- Ничего страшного, - произнёс голос капитана медицинской службы Суслова. - Небольшой вывих. Вот тут. Это мы... мигом.
Я с маху зацепился левым крылом за трубу, свалился в штопор и, холодея от ужаса, понёсся прямо на подполковника Серкиза.
- Разгильдяй! - кричал подполковник, отмахиваясь от меня перчатками. - Прохиндей! Гнать нужно таких с острова! Гнать! Гнать!
***
Тимкины крылья. Продолжение.(Искорка. 1968. № 01)
К. КУРБАТОВ. Рисунки Ю. Бочкарёва
ДОК: Тимкины крылья. Продолжение.(Искорка. 1968. № 01)
therearehangingon
https://disk.yandex.ru/i/jOO9_wObm0lecQ
balamutchumag001@mail.ru
https://cloud.mail.ru/public/qTCH/pwvkVfmmH
НЭДБ: Искорка. 1968. № 01. Стр. 35
https://arch.rgdb.ru/xmlui/handle/123456789/52956#page/35/mode/2up
https://youtu.be/oXRxS3iWIsM
[Spoiler (click to open)]#НЭДБ #нэдб #Тимкниы #крылья #Курбатов #Бочкарёв #баламутчума
НЭДБ, нэдб, Тимкниы, крылья, Курбатов, Бочкарёв, баламутчума