Про отцовские стихи...
Раз уж возникли вопросы по поводу отцовской книги, расскажу чуть подробнее.
Сколько себя помню, отец всегда писал стихи. Начал, как и многие, еще в ранней юности. Продолжал уже в лит.объединении «Спектр», возникшем при МИХМе. Тогда, в 60-х произошел всплеск интереса к новой поэзии, породивший целую плеяду поэтов, часть из которых «вознеслась», став новыми «иконами» российской литературы, но бОльшая часть, к сожалению, либо исчерпала себя очень быстро, либо не смогла пробить дорогу наверх и так и осталась известной только ближнему своему кругу. К сожалению, отец попал именно в последнюю категорию. На мой взгляд, дело тут не в уровне поэзии, а скорее в неумении «работать локтями», завязывать нужные знакомства и пробивать свое творчество в массы. А 60-е быстро закончились, и наступила рутина 70-80х, в которой нужно было либо писать про «удои и надои», либо - в стол.
История не такая уж редкая, в общем-то…
Отец не пошел по пути «профессионального поэта» (хотя и стал членом Союза писателей России), работал много лет инженером. Сидя между своих трубопроводов и воздуховодов, в то же время витал в собственном мире и продолжал писать.
Публиковаться он начал довольно поздно, когда с печатаньем стихов в России началась ситуация «любой каприз за ваши деньги». Теперь стало можно печатать хоть тома стихов, независимо от их качества, вот только спрос на эти книги, увы, мизерный (не говоря уж о качестве многих таких стихов).
Понятное дело, что в потоке хлынувшего на читателей «творчества» стало сложно выловить «жемчужины», но проблема еще и в том, что количество людей, желающих почитать поэзию на ночь (причем не привычного Блока или Гумилева, а чего-то нового, требующего напряжения при восприятии), сильно сократилось.
В итоге, книги по сути издаются для себя и круга своих знакомых, изредка случайно попадая в руки людей «вне круга». А жаль…
Вот такое, не очень веселое предисловие. А теперь, собственно про книжку.
...С полудня снег пошёл торжественно и пышно.
Одежды белые окутали дома.
Спокойный, тихий день послал Всевышний.
Какая чистая и кроткая зима!
Светло как в храме перед главной службой.
Легка немая исповедь моя.
В лицо струится хрупкий свет жемчужный,
Не ранят голубые острия.
Никто пока небесный пух не тронул,
Над ним колдует только тишина.
Огнистую, искристую корону
Перебирает заново она.
И получив прощенье за былое,
Всё темное ушло под белизну.
Тепло душе под снежно-белой мглою!
...Не буду больше торопить весну...
ГОРОД
...Вечер. На стёклах закатные полосы.
Улиц тенета в игре речевой.
Город бы взять за чугунные волосы,
В небо лицом запрокинув его!
Как он ребрится под самое облако,
Тянется башнями в синий провал,
Тяжко гудит головы его колокол,
Мерно шуршит механический вал.
Жарких машин сардонический хохот
Клонит под вечер к тяжелому сну,
Нынче неспешно пройтись бы неплохо,
Линзу гипербол в глазницу воткнув!
...Час на исходе. Под склепом подножий
Тлеют незримо святые места,
Над потемнелой асфальтовой кожей
Низко вибрирует автометалл.
Площади множат, плюсуют и числят
Лица, всечённые в глыбу толпы,
Лица, застывшие в сумерках мысли,
Лица, вобравшие грохот и пыль.
Дело привычное - к прорубям окон,
Штольней замков и дверных галерей,
Вскроется телестеклянное око,
Звонница грянет на крытом столе.
Здравица. Жест. Полувзгляд обещания.
Ранит бесцельно шутливая месть.
Шелест шагов. Затруднённость прощания.
Форточный люк в полусонную весь.
Не убежать от всеобщей погони
Узкоколейкой мирского добра,
Только по памяти душу затронет
Исповедальное пламя костра.
...Красная пляска. Багровые блики.
Уханье белое медленных сов.
Губ опалённость - следы ежевики.
Чаша Судьбы, на созвездьи Весов. ...
Манит еловыми лапами леший,
Но не уйти в заповедность лесов -
Рая не сыщет ни конный, ни пеший,
Даже за степью, за взлаями псов.
Бродит луна среди мягких игрушек,
Завтрашний день лаконичен и крут,
День ото дня все труднее разрушить
Прочный, годами накатанный круг!
Круг деловой, возведённый в привычку,
Круг стародавних знакомых, родных,
Круг торопливый метро, электрички,
Круг, глубоко замурованный в сны...
Город! Как властно ты лепишь породу
Гордых, решительно жёстких людей!
...Грустная музыка у перехода,
Танец над пеплом сгоревших идей...
Что в голове у поезда? Сквозняк в пустой трубе!
Ущербна степень рельсовой свободы.
И электронные мерцают коды,
И подземельные струятся воды,
И машинист немного не в себе.
Ну как уехать в новые края
По линии с названьем "Кольцевая"?
Но всё же едем! И не унываем!
Вагон прогнил, провалена скамья,
И пахнет плесенью из сумрака туннеля,
Да и маршрут - секрет Полишинеля!
Скорей на выход! Вечно для народа
Так остро не хватает кислорода!
...Остался только пульс для марш-броска,
Да вера в бесконечность тупика...
...Вот эта улица с промятыми снегами,
С нечищеным навеки фонарём,
Измотанная нашими шагами,
Исхлёстанная путаным рытьём.
Вот этот дом, где днём и ночью водят
Житейски объяснимый хоровод.
Я к этим танцам с детства непригоден,
А ведь танцую - жизнь своё берёт!
Вот эта комната с зелёным абажуром,
В которой ты, да я, да мы с тобой,
В тисках извечных серых дел дежурных,
Но ради редкой искры голубой!
Вот это я, в котором гордость правит,
И совесть примостилась на приют...
Горбатого могила не исправит,
А жизнь одна - другую не дают...
...Какое странное веселье
В меня вселяет этот дом!
Как на чужом пиру похмелье
Легко смеётся, дышится с трудом,
И тянет к односложным разговорам,
Иносказаниям, ненужным спорам...
Чьё там лицо качается в стекле,
Оттаявшее в ласковом тепле?
И вроде бы моё, да малость поглупей!
И глаз, как влаги жаждущий репей,
Цепляется за полноту стакана...
Ты странный тип!
Я пить с тобой не стану,
Покуда не ответишь на вопрос -
Ты что же, до седых волос
Намерен оставаться человеком,
Играющим сомнительную роль
В запутанной, незавершённой пьесе?
И что за чушь - тебе не интересен
Её исход? И зрителей хлопки
Воспринимаешь ты как легкий шум,
Мешающий невидимой работе.
Но ты молчишь, и воздух сух и плотен.
И пальцы сигарету теребят...
И кто так изуродовал тебя,
Один твой глаз оборотив в себя,
Другой подвесив где-то над мирами,
И подарив недремлющую память,
Совместно с любопытством дикаря!
Но раз уж сделано, то сделано не зря.
Подвинь стакан!
Мы пьём за этот дом,
За эту невозвышенную встречу,
За пьесу, все в которой чередом...
О, только б режиссёр был человечен!
Сколько себя помню, отец всегда писал стихи. Начал, как и многие, еще в ранней юности. Продолжал уже в лит.объединении «Спектр», возникшем при МИХМе. Тогда, в 60-х произошел всплеск интереса к новой поэзии, породивший целую плеяду поэтов, часть из которых «вознеслась», став новыми «иконами» российской литературы, но бОльшая часть, к сожалению, либо исчерпала себя очень быстро, либо не смогла пробить дорогу наверх и так и осталась известной только ближнему своему кругу. К сожалению, отец попал именно в последнюю категорию. На мой взгляд, дело тут не в уровне поэзии, а скорее в неумении «работать локтями», завязывать нужные знакомства и пробивать свое творчество в массы. А 60-е быстро закончились, и наступила рутина 70-80х, в которой нужно было либо писать про «удои и надои», либо - в стол.
История не такая уж редкая, в общем-то…
Отец не пошел по пути «профессионального поэта» (хотя и стал членом Союза писателей России), работал много лет инженером. Сидя между своих трубопроводов и воздуховодов, в то же время витал в собственном мире и продолжал писать.
Публиковаться он начал довольно поздно, когда с печатаньем стихов в России началась ситуация «любой каприз за ваши деньги». Теперь стало можно печатать хоть тома стихов, независимо от их качества, вот только спрос на эти книги, увы, мизерный (не говоря уж о качестве многих таких стихов).
Понятное дело, что в потоке хлынувшего на читателей «творчества» стало сложно выловить «жемчужины», но проблема еще и в том, что количество людей, желающих почитать поэзию на ночь (причем не привычного Блока или Гумилева, а чего-то нового, требующего напряжения при восприятии), сильно сократилось.
В итоге, книги по сути издаются для себя и круга своих знакомых, изредка случайно попадая в руки людей «вне круга». А жаль…
Вот такое, не очень веселое предисловие. А теперь, собственно про книжку.
...С полудня снег пошёл торжественно и пышно.
Одежды белые окутали дома.
Спокойный, тихий день послал Всевышний.
Какая чистая и кроткая зима!
Светло как в храме перед главной службой.
Легка немая исповедь моя.
В лицо струится хрупкий свет жемчужный,
Не ранят голубые острия.
Никто пока небесный пух не тронул,
Над ним колдует только тишина.
Огнистую, искристую корону
Перебирает заново она.
И получив прощенье за былое,
Всё темное ушло под белизну.
Тепло душе под снежно-белой мглою!
...Не буду больше торопить весну...
ГОРОД
...Вечер. На стёклах закатные полосы.
Улиц тенета в игре речевой.
Город бы взять за чугунные волосы,
В небо лицом запрокинув его!
Как он ребрится под самое облако,
Тянется башнями в синий провал,
Тяжко гудит головы его колокол,
Мерно шуршит механический вал.
Жарких машин сардонический хохот
Клонит под вечер к тяжелому сну,
Нынче неспешно пройтись бы неплохо,
Линзу гипербол в глазницу воткнув!
...Час на исходе. Под склепом подножий
Тлеют незримо святые места,
Над потемнелой асфальтовой кожей
Низко вибрирует автометалл.
Площади множат, плюсуют и числят
Лица, всечённые в глыбу толпы,
Лица, застывшие в сумерках мысли,
Лица, вобравшие грохот и пыль.
Дело привычное - к прорубям окон,
Штольней замков и дверных галерей,
Вскроется телестеклянное око,
Звонница грянет на крытом столе.
Здравица. Жест. Полувзгляд обещания.
Ранит бесцельно шутливая месть.
Шелест шагов. Затруднённость прощания.
Форточный люк в полусонную весь.
Не убежать от всеобщей погони
Узкоколейкой мирского добра,
Только по памяти душу затронет
Исповедальное пламя костра.
...Красная пляска. Багровые блики.
Уханье белое медленных сов.
Губ опалённость - следы ежевики.
Чаша Судьбы, на созвездьи Весов. ...
Манит еловыми лапами леший,
Но не уйти в заповедность лесов -
Рая не сыщет ни конный, ни пеший,
Даже за степью, за взлаями псов.
Бродит луна среди мягких игрушек,
Завтрашний день лаконичен и крут,
День ото дня все труднее разрушить
Прочный, годами накатанный круг!
Круг деловой, возведённый в привычку,
Круг стародавних знакомых, родных,
Круг торопливый метро, электрички,
Круг, глубоко замурованный в сны...
Город! Как властно ты лепишь породу
Гордых, решительно жёстких людей!
...Грустная музыка у перехода,
Танец над пеплом сгоревших идей...
Что в голове у поезда? Сквозняк в пустой трубе!
Ущербна степень рельсовой свободы.
И электронные мерцают коды,
И подземельные струятся воды,
И машинист немного не в себе.
Ну как уехать в новые края
По линии с названьем "Кольцевая"?
Но всё же едем! И не унываем!
Вагон прогнил, провалена скамья,
И пахнет плесенью из сумрака туннеля,
Да и маршрут - секрет Полишинеля!
Скорей на выход! Вечно для народа
Так остро не хватает кислорода!
...Остался только пульс для марш-броска,
Да вера в бесконечность тупика...
...Вот эта улица с промятыми снегами,
С нечищеным навеки фонарём,
Измотанная нашими шагами,
Исхлёстанная путаным рытьём.
Вот этот дом, где днём и ночью водят
Житейски объяснимый хоровод.
Я к этим танцам с детства непригоден,
А ведь танцую - жизнь своё берёт!
Вот эта комната с зелёным абажуром,
В которой ты, да я, да мы с тобой,
В тисках извечных серых дел дежурных,
Но ради редкой искры голубой!
Вот это я, в котором гордость правит,
И совесть примостилась на приют...
Горбатого могила не исправит,
А жизнь одна - другую не дают...
...Какое странное веселье
В меня вселяет этот дом!
Как на чужом пиру похмелье
Легко смеётся, дышится с трудом,
И тянет к односложным разговорам,
Иносказаниям, ненужным спорам...
Чьё там лицо качается в стекле,
Оттаявшее в ласковом тепле?
И вроде бы моё, да малость поглупей!
И глаз, как влаги жаждущий репей,
Цепляется за полноту стакана...
Ты странный тип!
Я пить с тобой не стану,
Покуда не ответишь на вопрос -
Ты что же, до седых волос
Намерен оставаться человеком,
Играющим сомнительную роль
В запутанной, незавершённой пьесе?
И что за чушь - тебе не интересен
Её исход? И зрителей хлопки
Воспринимаешь ты как легкий шум,
Мешающий невидимой работе.
Но ты молчишь, и воздух сух и плотен.
И пальцы сигарету теребят...
И кто так изуродовал тебя,
Один твой глаз оборотив в себя,
Другой подвесив где-то над мирами,
И подарив недремлющую память,
Совместно с любопытством дикаря!
Но раз уж сделано, то сделано не зря.
Подвинь стакан!
Мы пьём за этот дом,
За эту невозвышенную встречу,
За пьесу, все в которой чередом...
О, только б режиссёр был человечен!