Сергиев Посад: руины прошлого
Съездил в июне в Сергиев Посад. Грустное впечатление...
Впервые Маковецкий холм вынырнул передо мной за поворотом Сергиевой улицы в январе 1992 года - вынырнул миражом со дна Светлояра, ожившей русской сказкой. Заснеженный, даже заледенелый - минус 20! Со мною шли двое рясофорных монахов с питерского валаамского подворья. По дороге от электрички молодые ребята превратились в эдаких православных дедов морозов: усы и бороды покрылись инеем. Меня по крайней юности Бог миловал, но была другая беда: ноги в новых хромовых сапогах задубели, да и куртка, в которой я приехал на подворье, была рассчитана на новогоднюю оттепель, а не на крещенские морозы.
В Посад меня бросило внезапно, "абие" - вместо того чтобы ехать домой, я вышел из харьковского поезда в Туле и пересел на московский. Деньги на поездку были: покойный отец Феофан щедро вознаградил меня за то, что Новый год и последние школьные зимние каникулы я с радостью променял на работу в подворской лавке. Одного "старца" я уже посетил - Николая с острова Залита на Псковском озере. Теперь захотелось побывать у "прозорливца" Наума: надеялся, что он мне скажет, идти ли после школы в армию. Ну и ваще, спасусь - не спасусь, :) а если спасусь, то всё-таки в каком монастыре?
- Ничего, у преподобного отогреешься. В столовой для паломников поешь, в гостинице переночуешь, а завтра прямо с утра иди в приёмную к Науму, - наставлял меня молодой инок. - К Кириллу сейчас даже нас с Евфимием не пустят: он совсем разболелся. Но Наум тоже старец, прозорливый. Уж он тебя управит.
Целый день я грелся на богослужениях в лаврских церквях, одна другой краше: пышная трапезная, Троицкий собор, Успенский собор. Больше всего с первого взгляда полюбился Троицкий - древнерусский богатырь в позолоченном шлеме, с дивными фресками и иконами, с непрерывными молебнами перед ракой преподобного Сергия. И разваренная гречка в бесплатной столовой была вкусна с голодухи, и крепкий чай с ржаным хлебом. Так странно теперь вспоминать то время и говорить "я" - тот мальчишка давно умер. А тот, кто жил после него, умер ещё несколько раз. Тогда я был настоящим безумным йогином, хоть и православным: обчитавшийся "Добротолюбия" и патериков старшеклассник мотался по стране с рюкзачком, в котором только буханка бородинского, Евангелие, молитвослов да псалтырь. Дважды покупал билет в один конец...
С утра, отстояв братский молебен и правило в Троицком соборе, пошёл я в приёмную к Науму - и понял, что надо было идти сюда сразу. Две тесные смежные комнатушки уже были битком набиты очумевшими паломницами лет за 50, из тех, кто буквально охотится за "старцами". Наум с царственным видом вершителя судеб явился к народу - в епитрахили, с крестом и Евангелием. За исключением периодических проповедей о скором пришествии антихриста, беседа в основном сводилась к краткой личной исповеди. Говорили вполголоса, но в такой тесноте слышно было всё. Первый и главный вопрос, волновавший "старца": "Ты с кем живёшь и как?" Я с тоской и разочарованием слушал все эти "Ох, батюшка, грешна", "Ох, батюшка, бесноватая я" или "Благословите переехать в село", понимая, что к Науму мне не пробиться, а если и пробьюсь, в лучшем случае получу шаблонное "благословляю". Тут более удачливый и старший вьюнош сумел растолкать бабушек и, пока толпа не успела снова сомкнуться, отчаянно возопил:
- Батюшка, я в монастырь идти собрался, благословите!
- Монастырь - дело серьёзное! А ты как вообще живёшь, да с кем? - заволновался Наум.
Парень встал на колени, и ему на голову опустилась епитрахиль.
- Точно девственник? С бабой не был? А с мужчиной? А с козлом?
Душа моя смутися зело. Духота стала нестерпимой, духовной духотой. Я поспешно выбрался из приёмной и пошёл в Троицкий собор, к преподобному - отдышаться. Позже я узнал, что вопрос о козле Наум вообще любил задавать мужчинам на исповеди. А по семинарии тогда ходила байка о том, как один смелый шутник спросил у него: "Батюшка, скажите, правда ли, что в 1992 году от жены-блудницы из колена Данова и вас родится антихрист?"
Так или иначе, поездка к Науму оказалась спасительной и стала просто памятным, первым паломничеством в дом преподобного Сергия. Я не удрал в очередной раз ни в какой дальний монастырь, а вернулся домой в Харьков заканчивать школу. Кроме того, образ "старца" и окружающей его беспросветной старушатины впервые заронил в моё сердце сомнение в истинности и православности РПЦ МП, за что я о. Науму в некотором смысле благодарен. Он лучшая антиреклама этой организации и цветущему там мракобесию. Впрочем, на смену мракобесию очень скоро пришёл откровенный культ чистогана, и даже не знаю, что хуже...
Только после 3-го курса университета я нашёл время и деньги на новую поездку. В 1997 году посещение Посада всё ещё было долгожданной радостью, светлой сказкой наподобие шмелёвского "Богомолья". После давней разлуки я заходил в монастырские врата, как в другой мир. Надолго задержался тогда на мосту через речку Кончуру. Причудливые облака неподвижно парили в небе, чистые воды медленно колыхали ярко-зелёную длинную траву, а рядом высились стены лавры. Это был один из тех моментов, которые остаются в памяти навсегда, словно любимый снимок в альбоме. Не считая пары студенческих проб пера, я тогда ещё не заболел поэзией, но почему-то подумал: обязательно когда-нибудь напишу об этом стихи...
Прошло ещё 9 лет, я переехал в Москву и летом, когда выдалось свободное время, сразу отправился в Сергиев Посад - место любимое и родное, невзирая ни на какие духовные странствия, дом самого светлого и тихого русского святого, средоточие древнерусской культуры. "Вот встану на мосту над рекой, вспомню - и сразу напишу", - думал я, радостно сбегая вниз от смотровой площадки. Но что-то было не так... Шашлычные и пивные подобрались вплотную к почти пересохшей речке Кончуре, а в её заросшем травой русле валялась использованная пластиковая посуда.
У подземного перехода две дурацкие улыбающиеся куклы в цветастых рубахах навыпуск показывают: до лавры столько-то метров, до ресторана - столько-то. Переход застроен киосками. Туристический базарчик перед лаврой разросся в несколько раз, хотя товар у всех почти одинаковый.
Вообще деньгами здесь пахнет теперь куда сильнее, чем ладаном. Церковные лавки понатыканы на каждом шагу. В столовой для паломников продаются те же булочки и пироги, что на вокзале, только втридорога и явно вчерашние. Зато под гордым названием "монастырская выпечка". Нищие стали ещё наглей, ещё изобретательней: им теперь даже в нищенскую спецодежду западло нарядиться. Разодетые в пух и прах тётки слёзно рассказывают, что потеряли билет на поезд до Петербурга, а денег нет.
Самое печальное - ощущение ветхости, запущенности материальной и духовной. Унылые, обрюзгшие старые монахи - и молодые с такими же скучными, погасшими лицами. Вспоминаю начало 90-х: какое горение тогда было в людях! С каждого послушника портрет можно было писать, если не икону. Куда всё это делось? Чем кончилось "православное возрождение"??
От внутренней ветхости перейдём ко внешней. В лавре то и дело попадаются обшарпанные стены, которые только недавно кое-где начали ремонтировать, несмотря на внушительный доход монастыря. Духовская церковь, жемчужина древнерусского зодчества, стоит вся в каких-то рыжих потёках, со стен осыпается штукатурка, зато пошлая, сусальная резиденция патриарха блестит, как яйцо Фаберже.
И главное: фрески, фрески с иконами... Господа никониане, я гуманист и жидомасон в хорошем смысле слова, но за такое обращение с бесценными памятниками родной старины сослал бы лаврскую братию на Соловки! Языческие сказки о том, что крашеным доскам плохо без молитвы прихожан, рассказывайте каким-нибудь папуасам. На Руси обветшавшие иконы всегда сдавали на хранение в монастырские рухольные, позже - в музеи. Сейчас соборы Троице-Сергиевой лавры - одна большая ветхая икона, и на неё не нужно молиться! Нужно молиться, чтобы она сохранилась для будущих поколений! А для этого надо как минимум прекратить коптить внутри свечами, даже восковыми! Я снова съездил в лавру месяц назад и впервые пришёл в ужас от того, в каком состоянии фрески и иконы Троицкого и Успенского соборов!
http://www.gzt.ru/topnews/culture/-muzeischiki-i-tserkovj-ne-soshlisj-v-voprose-/291209.html
(Всех френдов прошу прочесть и при желании перепостить!)
Я помню 1992 год, есть с чем сравнивать. В Троицком от свечной копоти почернело всё, от росписи до иконостаса, едва могу разобрать на стенах знакомые сюжеты. В Успенском фрески выглядят так, будто вот-вот осыпятся. Идёт медленная реставрация, но по сути это уже не реставрация, а позднейшая запись, хоть и довольно точно воспроизводящая оригинал.
К чему я всё это написал?
1. Всё-таки в меру возраста духовного понимаешь: дело не в камнях и досках, а в тех состояниях сознания, которые с их помощью можно вызвать. Более того, эти состояния изначально живут в каждом человеке, а исторические памятники в обрамлении реки и неба - лишь средство пробудить их и запомнить, "заякорить". Конечно, отпечаток обители Сергия в наших сердцах важнее, чем груда камней на холме у пересохшей реки. Этот оттиск, ОБРАЗ (др.-русск. буквально "резная печать") и есть то, что Даниил Андреев называл "небесным кремлём" и в наивном духовном материализме поместил в какое-то тонкое измерение. На самом деле это высшая и единственная реальность - реальность сердца. "И больше нет ничего, всё находится в нас", - пел Цой. А значит, стихи я всё же напишу, ведь пересохшая река до сих пор течёт во мне. И даже если не напишу, это совсем не важно. Дело сделано.
2. Но без вещественной печати не было бы духовного отпечатка.
Если бы я не увидел той, прежней реки, она не осталась бы в моём сердце. Теперь моим детям останется лишь заполненная мусором канава.
Если бы Троицкий собор разрушили татары, мы бы в лучшем случае прочли о нём пару строк в летописях. Сейчас его, как ни парадоксально, разрушает изнутри церковь. Если толпы с коптящими свечами ещё лет 10 постоят здесь на молитве, сохранится только одна икона из древнего иконостаса - рублёвская "Троица" в Третьяковке; фрески можно будет переписывать заново.
Наконец, если жители Сергиева Посада ещё лет 10 будут засирать окрестные леса такими же темпами, как сейчас, в лес просто нельзя будет войти из-за мусорных завалов.
Шиллер (если не ошибаюсь) говорил, что любит родину, но ненавидит государство. Однако он умолчал о своём отношении к народу, который создаёт то и другое. Один товарисч назвал меня как-то "неприкрытым, циничным русофобом". И вот я глотаю слёзы, глядя на погибающий иконостас работы Андрея Рублёва и Даниила Чёрного, и думаю: так русофоб я или нет, если плакать хочется? Русофоб, по идее, должен радоваться. Придётся выразиться ещё заковыристее, чем Шиллер: я люблю родину, но не народ, который в массе своей на родину плюёт. Исключительно по глупости и невежеству плюёт на родную природу и культуру. И дурная, невежественная религиозность этому совсем не помеха.
Впервые Маковецкий холм вынырнул передо мной за поворотом Сергиевой улицы в январе 1992 года - вынырнул миражом со дна Светлояра, ожившей русской сказкой. Заснеженный, даже заледенелый - минус 20! Со мною шли двое рясофорных монахов с питерского валаамского подворья. По дороге от электрички молодые ребята превратились в эдаких православных дедов морозов: усы и бороды покрылись инеем. Меня по крайней юности Бог миловал, но была другая беда: ноги в новых хромовых сапогах задубели, да и куртка, в которой я приехал на подворье, была рассчитана на новогоднюю оттепель, а не на крещенские морозы.
В Посад меня бросило внезапно, "абие" - вместо того чтобы ехать домой, я вышел из харьковского поезда в Туле и пересел на московский. Деньги на поездку были: покойный отец Феофан щедро вознаградил меня за то, что Новый год и последние школьные зимние каникулы я с радостью променял на работу в подворской лавке. Одного "старца" я уже посетил - Николая с острова Залита на Псковском озере. Теперь захотелось побывать у "прозорливца" Наума: надеялся, что он мне скажет, идти ли после школы в армию. Ну и ваще, спасусь - не спасусь, :) а если спасусь, то всё-таки в каком монастыре?
- Ничего, у преподобного отогреешься. В столовой для паломников поешь, в гостинице переночуешь, а завтра прямо с утра иди в приёмную к Науму, - наставлял меня молодой инок. - К Кириллу сейчас даже нас с Евфимием не пустят: он совсем разболелся. Но Наум тоже старец, прозорливый. Уж он тебя управит.
Целый день я грелся на богослужениях в лаврских церквях, одна другой краше: пышная трапезная, Троицкий собор, Успенский собор. Больше всего с первого взгляда полюбился Троицкий - древнерусский богатырь в позолоченном шлеме, с дивными фресками и иконами, с непрерывными молебнами перед ракой преподобного Сергия. И разваренная гречка в бесплатной столовой была вкусна с голодухи, и крепкий чай с ржаным хлебом. Так странно теперь вспоминать то время и говорить "я" - тот мальчишка давно умер. А тот, кто жил после него, умер ещё несколько раз. Тогда я был настоящим безумным йогином, хоть и православным: обчитавшийся "Добротолюбия" и патериков старшеклассник мотался по стране с рюкзачком, в котором только буханка бородинского, Евангелие, молитвослов да псалтырь. Дважды покупал билет в один конец...
С утра, отстояв братский молебен и правило в Троицком соборе, пошёл я в приёмную к Науму - и понял, что надо было идти сюда сразу. Две тесные смежные комнатушки уже были битком набиты очумевшими паломницами лет за 50, из тех, кто буквально охотится за "старцами". Наум с царственным видом вершителя судеб явился к народу - в епитрахили, с крестом и Евангелием. За исключением периодических проповедей о скором пришествии антихриста, беседа в основном сводилась к краткой личной исповеди. Говорили вполголоса, но в такой тесноте слышно было всё. Первый и главный вопрос, волновавший "старца": "Ты с кем живёшь и как?" Я с тоской и разочарованием слушал все эти "Ох, батюшка, грешна", "Ох, батюшка, бесноватая я" или "Благословите переехать в село", понимая, что к Науму мне не пробиться, а если и пробьюсь, в лучшем случае получу шаблонное "благословляю". Тут более удачливый и старший вьюнош сумел растолкать бабушек и, пока толпа не успела снова сомкнуться, отчаянно возопил:
- Батюшка, я в монастырь идти собрался, благословите!
- Монастырь - дело серьёзное! А ты как вообще живёшь, да с кем? - заволновался Наум.
Парень встал на колени, и ему на голову опустилась епитрахиль.
- Точно девственник? С бабой не был? А с мужчиной? А с козлом?
Душа моя смутися зело. Духота стала нестерпимой, духовной духотой. Я поспешно выбрался из приёмной и пошёл в Троицкий собор, к преподобному - отдышаться. Позже я узнал, что вопрос о козле Наум вообще любил задавать мужчинам на исповеди. А по семинарии тогда ходила байка о том, как один смелый шутник спросил у него: "Батюшка, скажите, правда ли, что в 1992 году от жены-блудницы из колена Данова и вас родится антихрист?"
Click to viewТак или иначе, поездка к Науму оказалась спасительной и стала просто памятным, первым паломничеством в дом преподобного Сергия. Я не удрал в очередной раз ни в какой дальний монастырь, а вернулся домой в Харьков заканчивать школу. Кроме того, образ "старца" и окружающей его беспросветной старушатины впервые заронил в моё сердце сомнение в истинности и православности РПЦ МП, за что я о. Науму в некотором смысле благодарен. Он лучшая антиреклама этой организации и цветущему там мракобесию. Впрочем, на смену мракобесию очень скоро пришёл откровенный культ чистогана, и даже не знаю, что хуже...
Только после 3-го курса университета я нашёл время и деньги на новую поездку. В 1997 году посещение Посада всё ещё было долгожданной радостью, светлой сказкой наподобие шмелёвского "Богомолья". После давней разлуки я заходил в монастырские врата, как в другой мир. Надолго задержался тогда на мосту через речку Кончуру. Причудливые облака неподвижно парили в небе, чистые воды медленно колыхали ярко-зелёную длинную траву, а рядом высились стены лавры. Это был один из тех моментов, которые остаются в памяти навсегда, словно любимый снимок в альбоме. Не считая пары студенческих проб пера, я тогда ещё не заболел поэзией, но почему-то подумал: обязательно когда-нибудь напишу об этом стихи...
Прошло ещё 9 лет, я переехал в Москву и летом, когда выдалось свободное время, сразу отправился в Сергиев Посад - место любимое и родное, невзирая ни на какие духовные странствия, дом самого светлого и тихого русского святого, средоточие древнерусской культуры. "Вот встану на мосту над рекой, вспомню - и сразу напишу", - думал я, радостно сбегая вниз от смотровой площадки. Но что-то было не так... Шашлычные и пивные подобрались вплотную к почти пересохшей речке Кончуре, а в её заросшем травой русле валялась использованная пластиковая посуда.
У подземного перехода две дурацкие улыбающиеся куклы в цветастых рубахах навыпуск показывают: до лавры столько-то метров, до ресторана - столько-то. Переход застроен киосками. Туристический базарчик перед лаврой разросся в несколько раз, хотя товар у всех почти одинаковый.
Вообще деньгами здесь пахнет теперь куда сильнее, чем ладаном. Церковные лавки понатыканы на каждом шагу. В столовой для паломников продаются те же булочки и пироги, что на вокзале, только втридорога и явно вчерашние. Зато под гордым названием "монастырская выпечка". Нищие стали ещё наглей, ещё изобретательней: им теперь даже в нищенскую спецодежду западло нарядиться. Разодетые в пух и прах тётки слёзно рассказывают, что потеряли билет на поезд до Петербурга, а денег нет.
Самое печальное - ощущение ветхости, запущенности материальной и духовной. Унылые, обрюзгшие старые монахи - и молодые с такими же скучными, погасшими лицами. Вспоминаю начало 90-х: какое горение тогда было в людях! С каждого послушника портрет можно было писать, если не икону. Куда всё это делось? Чем кончилось "православное возрождение"??
От внутренней ветхости перейдём ко внешней. В лавре то и дело попадаются обшарпанные стены, которые только недавно кое-где начали ремонтировать, несмотря на внушительный доход монастыря. Духовская церковь, жемчужина древнерусского зодчества, стоит вся в каких-то рыжих потёках, со стен осыпается штукатурка, зато пошлая, сусальная резиденция патриарха блестит, как яйцо Фаберже.
И главное: фрески, фрески с иконами... Господа никониане, я гуманист и жидомасон в хорошем смысле слова, но за такое обращение с бесценными памятниками родной старины сослал бы лаврскую братию на Соловки! Языческие сказки о том, что крашеным доскам плохо без молитвы прихожан, рассказывайте каким-нибудь папуасам. На Руси обветшавшие иконы всегда сдавали на хранение в монастырские рухольные, позже - в музеи. Сейчас соборы Троице-Сергиевой лавры - одна большая ветхая икона, и на неё не нужно молиться! Нужно молиться, чтобы она сохранилась для будущих поколений! А для этого надо как минимум прекратить коптить внутри свечами, даже восковыми! Я снова съездил в лавру месяц назад и впервые пришёл в ужас от того, в каком состоянии фрески и иконы Троицкого и Успенского соборов!
http://www.gzt.ru/topnews/culture/-muzeischiki-i-tserkovj-ne-soshlisj-v-voprose-/291209.html
(Всех френдов прошу прочесть и при желании перепостить!)
Я помню 1992 год, есть с чем сравнивать. В Троицком от свечной копоти почернело всё, от росписи до иконостаса, едва могу разобрать на стенах знакомые сюжеты. В Успенском фрески выглядят так, будто вот-вот осыпятся. Идёт медленная реставрация, но по сути это уже не реставрация, а позднейшая запись, хоть и довольно точно воспроизводящая оригинал.
К чему я всё это написал?
1. Всё-таки в меру возраста духовного понимаешь: дело не в камнях и досках, а в тех состояниях сознания, которые с их помощью можно вызвать. Более того, эти состояния изначально живут в каждом человеке, а исторические памятники в обрамлении реки и неба - лишь средство пробудить их и запомнить, "заякорить". Конечно, отпечаток обители Сергия в наших сердцах важнее, чем груда камней на холме у пересохшей реки. Этот оттиск, ОБРАЗ (др.-русск. буквально "резная печать") и есть то, что Даниил Андреев называл "небесным кремлём" и в наивном духовном материализме поместил в какое-то тонкое измерение. На самом деле это высшая и единственная реальность - реальность сердца. "И больше нет ничего, всё находится в нас", - пел Цой. А значит, стихи я всё же напишу, ведь пересохшая река до сих пор течёт во мне. И даже если не напишу, это совсем не важно. Дело сделано.
2. Но без вещественной печати не было бы духовного отпечатка.
Если бы я не увидел той, прежней реки, она не осталась бы в моём сердце. Теперь моим детям останется лишь заполненная мусором канава.
Если бы Троицкий собор разрушили татары, мы бы в лучшем случае прочли о нём пару строк в летописях. Сейчас его, как ни парадоксально, разрушает изнутри церковь. Если толпы с коптящими свечами ещё лет 10 постоят здесь на молитве, сохранится только одна икона из древнего иконостаса - рублёвская "Троица" в Третьяковке; фрески можно будет переписывать заново.
Наконец, если жители Сергиева Посада ещё лет 10 будут засирать окрестные леса такими же темпами, как сейчас, в лес просто нельзя будет войти из-за мусорных завалов.
Шиллер (если не ошибаюсь) говорил, что любит родину, но ненавидит государство. Однако он умолчал о своём отношении к народу, который создаёт то и другое. Один товарисч назвал меня как-то "неприкрытым, циничным русофобом". И вот я глотаю слёзы, глядя на погибающий иконостас работы Андрея Рублёва и Даниила Чёрного, и думаю: так русофоб я или нет, если плакать хочется? Русофоб, по идее, должен радоваться. Придётся выразиться ещё заковыристее, чем Шиллер: я люблю родину, но не народ, который в массе своей на родину плюёт. Исключительно по глупости и невежеству плюёт на родную природу и культуру. И дурная, невежественная религиозность этому совсем не помеха.