Гебор бен Гог, цадик из Арля: 22 абзаца о самом главном
Винсент (лат. "побеждающий", др.-евр. Гебор) ван Гог - один из самых выдающихся в истории человечества "евреев" (в смысле "напрямую к Творцу", а не то, что вы подумали). Этот тайный каббалист, при жизни почти никем не понятый, изложил самые сокровенные свои мысли и учения в письмах к брату Тео (!). Людям, понимающим хоть немного греческий язык, не нужно объяснять, кого ребе бен Гог подразумевал под "братом", который якобы его содержал, снабжая всем необходимым. Кстати, обо всей этой истории мы знаем только из этих самых писем - а можно ли буквально воспринимать каббалистические тексты? Разумеется, нет!
Бен Гог рано пережил глубокий духовный опыт, в результате которого стал изгоем в родной поповской семье и потерпел целый ряд неудач, пытаясь под маской протестантизма проповедовать чистое учение любви, исходящее прямо из сфиры хесед. Убедившись в бесполезности этих попыток, он взял в руки краски, надеясь хотя бы таким способом суметь донести до людей интуитивное знание, полученное им от самой Природы. Опасаясь, что его послание не будет понято миром, тогда ещё более далёким от исправления, чем сейчас, цадик много лет вёл дневник под видом переписки. Это уникальный документ - многолетняя, тайная, страстная беседа с Б-гом, иносказательно выведенным в образе всемогущего и милосердного брата (надо отметить, весьма нетрадиционный приём, по-видимому, вынужденный: всем было известно, что отношения с родным отцом у бен Гога не ладились).
Должно быть, не случайно, что талант Гебора бен Гога полностью раскрылся только после переезда в Прованс - древний край каббалистов, ходивших в гости к катарам с "Книгой Баир" под мышкой. Здесь, в Арле, под благодатными лучами южного солнца бен Гог обрёл полное просветление на благо всех живых существ - его встреча со Шхиной описана в известном романе Ирвинга Стоуна "Жажда жизни" (часть 6-я, глава 6-я и страница главы, кажется, тоже 6-я). Здесь же бен Гог попытался создать что-то вроде подпольного каббалистического кружка, членами которого предположительно были его гость Гоген (что как бы намекает нам!), почтальон Рулен с семьёй, проститутка Рашель и несколько солдат-зуавов. Однажды в порыве безумной мудрости бен Гог написал мелом на стене: "Я Святой Дух". Собирая пленённые искры из всех религиозных традиций, он увлекался японским искусством и буддизмом и даже сделал автопортрет в образе "бонзы, поклонника вечного Будды".
Понятно, что в арльской биографии бен Гога Гоген - аллегорическое обозначение тёмной стороны души самого цадика, именно это и символизирует его бегство после известного случая с отрезанием якобы уха. Между тем очевидно, что бен Гог, мечтая о полноценном приобщении к еврейству и отчаявшись найти моэля, просто попытался самостоятельно провести обряд брит мила у себя на дому. То ли ухо было забинтовано для отвода глаз, то ли из каких-то ритуальных соображений практической каббалы цадик решил отрезать себе не только крайнюю плоть, но и мочку уха... Именно после этой выходки "благочестивые" горожане подали жалобу в мэрию, и художника упекли в психиатрическую лечебницу при католическом монастыре (судя по всему, в надежде на исправление "отступника"). Год спустя "брат Тео" (то есть милостивый Б-г) вызволил его оттуда, но вскоре в полях близ Овера-на-Уазе прогремел роковой выстрел... Официальная версия о самоубийстве нелепа: скорее всего, Гебор бен Гог пал жертвой преследовавших его всю жизнь христиан-антисемитов. Не менее загадочна история внезапной посмертной славы нищего неудачника. Очевидно, и здесь дело не обошлось без еврейского заговора, направленного на подрыв христианской культуры Европы.
Как вы понимаете, это лишь одна из возможных конспирологических версий биографии художника. А теперь серьёзно. Перейдём к делу - почитаем, что же он писал своему брату Тео...
_______________________________________
Человек испытывает потребность в немалом - в бесконечности и чуде - и правильно поступает, когда не довольствуется меньшим и не чувствует себя в мире как дома, пока эта потребность не удовлетворена.
Это и есть кредо, которое выразили в своих произведениях все хорошие люди; все, кто думал глубже, искал чего-то более высокого, работал и любил больше, чем остальные; все, кто проник в самые глубины моря житейского. Проникать в глубины должны и мы, если хотим что-то поймать; а если иногда нам случается проработать всю ночь и ничего не поймать, то и тогда лучше не отступаться и еще раз закинуть сеть в утренние часы.
Будем же спокойно идти вперед, и пусть каждый на своем пути всегда стремится к свету: sursum corda, зная, что мы - такие же, как другие, что другие - такие же, как мы, и что человеку хорошо жить среди себе подобных, твердо веруя, нерушимо надеясь, все претерпевая и всегда стремясь избежать гибели.
А знаешь ли ты, что может разрушить тюрьму? Любая глубокая и серьезная привязанность. Дружба, братство, любовь - вот верховная сила, вот могущественные чары, отворяющие дверь темницы. Тот, кто этого лишен, мертв. Там же, где есть привязанность, возрождается жизнь.
Бог, быть может, по-настоящему начинается тогда, когда мы произносим слова, которыми заканчивает у Мультатули свою молитву неверующий: «О Господи, Бога нет!» Этот пасторский Бог для меня мертв. Но делает ли это меня атеистом? Священники считают меня таковым - пусть. Но я люблю, а как бы я мог испытывать любовь, если бы не жил я и не жили другие; а раз мы живем, это уже само по себе чудо. Называй это Богом, или человеческой природой, или чем хочешь, но существует нечто, что я не могу ни определить, ни уложить в систему, хотя это нечто - чрезвычайно жизненно и реально; оно и есть мой Бог или все равно что Бог.
По существу, священники - самые безбожные люди и самые сухие материалисты на свете, хотя, вероятно, не непосредственно на кафедре, а в личной жизни.
Я все больше прихожу к убеждению, что о Боге нельзя судить по созданному им миру: это лишь неудачный этюд.
Согласись: любя художника, не станешь очень критиковать его неудачные вещи, а просто промолчишь. Но зато имеешь право ожидать от него чего-то лучшего.
Нам следовало бы посмотреть и другие произведения Творца, поскольку наш мир, совершенно очевидно, был сотворен им на скорую руку и в неудачную минуту, когда он сам не понимал, что делает, или просто потерял голову.
Правда, легенда утверждает, что этот этюд мира стоил Господу Богу бесконечного труда.
Склонен думать, что легенда не лжет, но этюд, тем не менее, плох во многих отношениях. Разумеется, такие ошибки совершают лишь мастера - и это, пожалуй, самое лучшее утешение, так как оно дает основание надеяться, что Творец еще сумеет взять реванш. Следовательно, нужно принимать нашу земную, столь сильно и столь заслуженно критикуемую жизнь такой, как она есть, и утешаться надеждой на то, что мы увидим нечто лучшее в ином мире.
Кончается ли все со смертью, нет ли после нее еще чего-то? Быть может, для художника расстаться с жизнью вовсе не самое трудное?
Мне, разумеется, обо всем этом ничего не известно, но всякий раз, когда я вижу звезды, я начинаю мечтать так же непроизвольно, как я мечтаю, глядя на черные точки, которыми на географической карте обозначены города и деревни.
Почему, спрашиваю я себя, светлые точки на небосклоне должны быть менее доступны для нас, чем черные точки на карте Франции?
Подобно тому, как нас везет поезд, когда мы едем в Руан или Тараскон, смерть уносит нас к звездам.
Впрочем, в этом рассуждении бесспорно лишь одно: пока мы живем, мы не можем отправиться на звезду, равно как, умерев, не можем сесть в поезд.
Вполне вероятно, что холера, сифилис, чахотка, рак суть не что иное, как небесные средства передвижения, играющие ту же роль, что пароходы, омнибусы и поезда на земле. А естественная смерть от старости равнозначна пешему способу передвижения.
Но не будем забывать, что Земля тоже планета, иначе говоря, небесное тело или звезда. Что, если и остальные звезды похожи на нее? Это было бы не очень весело, потому что все пришлось бы начинать сначала. Впрочем, с точки зрения искусства, которое требует времени, прожить больше, чем одну жизнь, совсем не плохо.
В своем сочинении «В чем моя вера?» Толстой, как мне представляется, выдвигает следующую мысль: независимо от насильственной, социальной революции должна произойти внутренняя, невидимая революция в сердцах, которая вызовет к жизни новую религию или, вернее, нечто совершенно новое, безымянное, но такое, что будет так же утешать людей и облегчать им жизнь, как когда-то христианство.
Мне думается, книга эта очень интересна; кончится тем, что людям надоест цинизм, скепсис, насмешка и они захотят более гармоничной жизни. Как это произойдет и к чему они придут? Было бы смешно пытаться это предугадать, но уж лучше надеяться на это, чем видеть в будущем одни катастрофы, которые и без того неизбежно, как страшная гроза, разразятся над цивилизованным миром в форме революции, войны или банкротства прогнившего государства. Изучая искусство японцев, мы неизменно чувствуем в их вещах умного философа, мудреца, который тратит время - на что? На измерение расстояния от Земли до Луны? На анализ политики Бисмарка? Нет, просто на созерцание травинки.
Но эта травинка дает ему возможность рисовать любые растения, времена года, ландшафты, животных и, наконец, человеческие фигуры. Так проходит его жизнь, и она еще слишком коротка, чтобы успеть сделать все.
Разве то, чему учат нас японцы, простые, как цветы, растущие на лоне природы, не является религией почти в полном смысле слова?