(no subject)
Когда каждый день сталкиваешься с человеческим горем, порой жутким, которое невозможно себе даже представить, начинаешь постепенно привыкать к горю. И относишься уже как к какому-то фильму ужасов, только понимаешь, что в отличие от кино, здесь ты можешь вмешаться в ход событий и у тебя в руках есть инструменты, рубанок и наждачная бумага в ячеистых упаковках, которыми ты можешь немножко выровнять чужие эмоциональные реакции. И совсем другая ситуация, когда ты не защищен от горя своим белым халатом. И стоишь перед этим горем абсолютно голый, беззащитный, ничтожный.
Четыре дня назад при весьма странных обстоятельствах умер один из моих одногруппников. Друзьями мы, конечно, никогда не были. Но как человека думающего, понимающего и способного, я уважал его больше, нежели других своих парней-одногруппников. И, думается мне, что уважение это было взаимным. А когда уважаешь человека, всегда немного его боишься. Но я не об этом. Наш выпускной вечер навел меня на множество довольно стандартных мыслей. Я представлял, как мы все встречаемся через 10 лет, уже большие и серьезные дядьки и тетки, рассказываем друг другу кто чего добился. Венера, например, стала заведовать какой-нибудь навороченной реанимацией, в свободное время преподает, и ее ненавидят студенты. Таня уехала в Москву, открыла частную клинику и ее пациентками являются самые успешные женщины России, Альбина ушла из медицины… Алик тоже… Марат стал главным врачом ЦРБ, получил премию, наверное, «Призвание» за сложнейшую операцию, впервые выполненную в мире, да еще и в условиях сельской больницы… Стоп. А Марата нет. Он же умер через год после нашего выпуска… Шесть лет преподаватели путали нас, потому что я есть Марат Расимович, а он был Марат Рашидович.
Приходя на прощание с покойным, переживаешь целый ряд внутренних возмущений. Первое - страх. Сейчас ты зайдешь в ритуальный зал, а там лежит тот, кого ты знал много лет, кем в той или иной степени дорожил и кому хоть сколько-то доверял. Страх перед смертью, абстрактный, не имеющий точки приложения, приходящий из детства, знакомый еще с тех пор, когда в твоем подъезде убили соседа и ты каждый день, возвращаясь из школы домой, закрывал глаза и старался быстрее пробежать мимо стены со следами крови. Войдя в зал страх уступает место двум чувствам - отвращению перед неживым и стыду за это отвращение, стыду за то, что сейчас ты, в силу каких-то физиологических процессов можешь просто выйти на свежий воздух, а люди, стоящие вокруг тебя, примут это за неуважение к покойному. Эти чувства тут же раздавливаются жалостью. Видишь родственников, эмоции которых готовы съесть их самих, рыдающую над гробом мать, в действительности, готовую от своей беды провалиться на этом же месте, на мгновения теряющего всякое мужество отца, но берущего тут же себя в руки. И хочется им помочь, и… Потом ты выходишь, садишься в машину, разговариваешь на отвлеченные темы, куришь, покрываешь всю ситуацию клише вроде «Смерть ближе, чем кажется»… или пишешь в журнал что-то, считая, что проанализировал собственное переживание чужого горя…
Много событий. Мне одному кажется, что в мире что-то сломалось?
ПС. А на следующий день ты снова надеваешь халат, но уже чувствуешь, что он - дырявый.
Четыре дня назад при весьма странных обстоятельствах умер один из моих одногруппников. Друзьями мы, конечно, никогда не были. Но как человека думающего, понимающего и способного, я уважал его больше, нежели других своих парней-одногруппников. И, думается мне, что уважение это было взаимным. А когда уважаешь человека, всегда немного его боишься. Но я не об этом. Наш выпускной вечер навел меня на множество довольно стандартных мыслей. Я представлял, как мы все встречаемся через 10 лет, уже большие и серьезные дядьки и тетки, рассказываем друг другу кто чего добился. Венера, например, стала заведовать какой-нибудь навороченной реанимацией, в свободное время преподает, и ее ненавидят студенты. Таня уехала в Москву, открыла частную клинику и ее пациентками являются самые успешные женщины России, Альбина ушла из медицины… Алик тоже… Марат стал главным врачом ЦРБ, получил премию, наверное, «Призвание» за сложнейшую операцию, впервые выполненную в мире, да еще и в условиях сельской больницы… Стоп. А Марата нет. Он же умер через год после нашего выпуска… Шесть лет преподаватели путали нас, потому что я есть Марат Расимович, а он был Марат Рашидович.
Приходя на прощание с покойным, переживаешь целый ряд внутренних возмущений. Первое - страх. Сейчас ты зайдешь в ритуальный зал, а там лежит тот, кого ты знал много лет, кем в той или иной степени дорожил и кому хоть сколько-то доверял. Страх перед смертью, абстрактный, не имеющий точки приложения, приходящий из детства, знакомый еще с тех пор, когда в твоем подъезде убили соседа и ты каждый день, возвращаясь из школы домой, закрывал глаза и старался быстрее пробежать мимо стены со следами крови. Войдя в зал страх уступает место двум чувствам - отвращению перед неживым и стыду за это отвращение, стыду за то, что сейчас ты, в силу каких-то физиологических процессов можешь просто выйти на свежий воздух, а люди, стоящие вокруг тебя, примут это за неуважение к покойному. Эти чувства тут же раздавливаются жалостью. Видишь родственников, эмоции которых готовы съесть их самих, рыдающую над гробом мать, в действительности, готовую от своей беды провалиться на этом же месте, на мгновения теряющего всякое мужество отца, но берущего тут же себя в руки. И хочется им помочь, и… Потом ты выходишь, садишься в машину, разговариваешь на отвлеченные темы, куришь, покрываешь всю ситуацию клише вроде «Смерть ближе, чем кажется»… или пишешь в журнал что-то, считая, что проанализировал собственное переживание чужого горя…
Много событий. Мне одному кажется, что в мире что-то сломалось?
ПС. А на следующий день ты снова надеваешь халат, но уже чувствуешь, что он - дырявый.