Наблюдатель (продолжение)
- Да он не гражданин России?! - недовольно протянул один из наших вожаков. Мой паспорт пошел по рукам - Да это, это вообще не его паспорт, фотография переклеена!
Паспорт был мой, просто фото небрежно наклеил наш кишлачный паспортист. Не поставил все нужные оттиски на фотографию, с оборотной стороны оттиск не просматривался, у кого был советский паспорт - тот знает. Вместо оттиска на оборотной стороне было мерзкое желтое пятно клея. Ни у кого таких пятен я не видал. Клей какой-то подозрительный, а должен быть специальный, фото отходит, оттиска нет, наклеено плохо и криво… Заподозришь тут.
- Мне приходят повестки на выборы… Я прописан вот… в общежитии, и повестки в комнату приходят, - отбивался я, замыливая вопрос о гражданстве. - А паспорт мой, чей еще? Кому еще нужно такое ФИО? Вот на фото есть штампы, а то, что на обратной стороне нет, я что ли виноват? Такой выдали. Я на самолете летаю, и ничего мне никто не говорил.
Возражал я из принципа. Мне не понравился этот нелепый наезд. Я бы совершенно не расстроился, если бы меня не допустили на эти чертовы выборы. Допустим, они конфискуют у меня сто тысяч, но ведь у меня останутся еще сто. Неплохо за потусоваться и за проезд на автобусе до Юхнова, даже, если я буду обратно добираться за свой счет.
А повестки на выборы мне в комнату приходили. Это была чистая правда. И я имел право на открепительное удостоверение, не взял только потому что было лень и все равно. Но гражданином России я тогда не был, тут они были правы.
- В чем дело? - спросил старший разводящий, мужик лет сорока. Мы толпились в проходе автобуса.
- Не гражданин вот. На двух языках паспорт.
- У моего племянника тоже на двух языках паспорт. Он из Якутии. Что теперь он не россиянин? - примирительно сказал мужик.
В общем, прошел я отбор в наблюдатели, и получил распечатанную на принтере бумагу с печатью, в которой сообщалось, что я наблюдатель от движения НДР, «Наш дом Россия», которую возглавлял Черномырдин. Партия власти, во как. Усиков получил такую же бумажку, только там было написано, что он корреспондент журнала «Огонек». Гей выпятил грудь и загордился.
Нашим участком была школа на отшибе. Мы вошли, поздоровались, осмотрели пустые урны, чинно удостоверились, что они пустые, осмотрели кабинки, информационный стенд с кандидатами. При нас урны опечатали и опломбировали. К нам относились предупредительно, выдали стулья. Вскоре голосование началось, стали заходить первые робкие пенсионеры с авоськами, косились на нас, уважительно здоровались и шли голосовать.
Открылся буфет, и мы радостно купили пирожков, сосисок в тесте и пива. Со стотысячной купюры буфетчица в белом кокошнике с трудом нашла сдачи. Пить пиво на участке было наблюдателям неудобно, и мы решили отойти. Рядом была речка, мостик, и брод на настоящий островок, на нем мы и решили устроить завтрак.
Вокруг зелень, тишина, запах травы, вода, роса. Кажется, что на много километров леса, поля, а не чахлая рощица и речка-вонючка.
Потом вернулись и Усиков по открепительному важно проголосовал за Явлинского. И Завалов тоже был за Явлинского, но проголосовать не мог. Усиков очень смешно ходит, отметил я про себя, пытаясь вчитываться в параграф Gerund. Осанка неестественно прямая, как будто нанизан на штырь, при этом семенит и повиливает бедрами.
А тем временем народ пошел активнее, выборы набирали обороты. Случилось страшное - врубили музончик. Псевдонародный такой, истеричный. Очень громко.
Больше всего, хуже самой страшной мигрени, похмелья, тошноты и зубной боли доканывала меня похабная песня: «А сто граммов Любка, а сто граммов бабка, а сто граммов ты моя сизая голубка»! Ее крутили много раз, перемежая другими подобными хитами, и мое сознание, поддавшись стокгольмскому синдрому запело эту хрень у меня в голове. Моим голосом. Я напевал: « А сто граммов Любка…» Ааа ухх ты черт! И выбегал курить. И мозг мой вопреки моей воле пытался разгадать эту бессмыслицу. Какая бабка? Кто такая Любка?
Учить английскую грамматику в таких условиях было никак невозможно. А в понедельник экзамен.
Больше всего меня удивляло, а почему так громко? Почему? Но я поначалу стеснялся спросить, потом риторически вопрошал у кого-то из комиссии, но эффекта никакого не было. Диск-жокей оставался невидим, и казалось музло становилось все громче.
К нам подходили люди и интересовались нами, пытаясь перекричать истеричные, по идее организаторов видимо долженствующие веселить их песни.
- Ух ты… Угу… Из самой Москвы… Из столицы значит будете? - больше из этих скороговорок я ничего не разобрал, но разочаровывать тем, что мы не из столицы я не хотел и кивал. Люди были разные и угрюмые и подшофе слегка, и критически настроенные к властям, и втирающие какие-то нелепости про кандидатов. Как же не пообсуждать Ельцина, а тем более кандидата в президенты Брынцалова?
Нам, а скорее всем окружающим, так сказать миру, риторически жаловались на жизнь в стране и местные проблемы, и мы кивали, ничего не понимая как из-за шума, так и вообще ничего не понимая в этой их жизни.
Местные гопники, алкаши и хулиганы заходили, озирались, кто-то пытался что-то сморозить, но в общем были почтительны к процедуре - местный дядя милиционер на участке, видимо, внушал почтение к себе.
Корреспондентка местной газеты попыталась взять у нас что-то вроде интервью.
Я пробормотал смущенно, что я из НДР, и более уверенно, что никаких нарушений не зарегистрировано, потому что их и вправду не было. Не считать же агитацией бредни отдельных типов, которая и то пресекалась насмешливыми ремарками членов комиссии.
Усиков важно заявил, что он корреспондент журнала «Огонек» из Москвы, и «коллега» даже зарделась, застеснялась его интервьюировать. Впрочем, что-то там он ей все же умудрился наболтать.
Гей куда-то пропал, я бессмысленно корпел над грамматикой. Через некоторое время Усиков явился довольный, улыбающийся.
- Там мужики едут с урной бабок объезжать. Там надо понаблюдать. Можно я с мужиками? - и лицо его сделалось томным.
- Можно, но ты поосторожнее там… Смотри… - покачал я головой. Что с ним поделаешь?
Я вышел с Усиковым, заодно и покурить. Местные солидные, пузатые кабаны в неловко нацепленных галстуках грузились с урной в «уазик». Его зажали на заднем сидении.
Я вернулся к бабке и Любке. Вялый кошмарчик продолжался. Грамматика, ох а попробуйте позубрите про глагольные времена на въедливом советском филологическом английском языке 60-х годов под сто граммов для Любки.
Я думаю пресловутый «носитель языка» бы сдулся даже без музыки. Он не подозревает, что можно написать так сложно про его грамматику. Меня стала одолевать дремота, тем более никаких нарушений процесса волеизъявления граждан, которые могли бы взбодрить меня, не наблюдалось. Разве, что почитатели Жириновского разок громко дружески подискутировали со сторонниками Лебедя.
Усиков вернулся довольный, с целым черепом.
- Меня на заднем сиденье зажали, здоровые такие. А машина на ухабах подпрыгивает ух!
Я его оптимизма не разделял. День показался очень длинным, и я уже хотел, чтоб он кончился наконец. Внутри духота, бабка и Любка, снаружи духота и проселочная пыль.
Наконец долгожданные сумерки, и тетки с начесами поторапливают избирателей и выталкивают зазевавшихся. Закрываемся изнутри, вскрывают урны, всех зовут считать голоса. Нас приглашают. Мы как настоящие ответственные лица наблюдаем во всю. Я наслаждался тишиной, приятно шелестели бюллетени.
Избирательная комиссия действовала очень ловко и споро. Каждому кандидату полагалась отдельная стопочка, быстро росли стопочки Зюганова, Лебедя и Ельцина. У Явлинского и Жириновского тоже были солидные кучки, а вот голоса за всех остальных можно было сосчитать на пальцах. Дело шло без запинок, только один разок комиссия смутилась. Дело в том, что в одном из бюллетеней напротив фамилии Лебедя была нарисована ручкой миниатюрная птичка, точно, однако поместившаяся в нужный квадрат. Как будто ребенок нарисовал…
- Да эт же Витька-алкаш, он за Лебедя, вот он птичку и нарисовал, - сказала одна из женщин. - Точно он.
- Так засчитываем голос?
- Вот дает! Что не мог как все нормальные люди птичку поставить?
- Так он и поставил птичку.
- В законе говорится знак. А тут и есть знак, и если знак один, то голос засчитываем - важно сказал мужик.
Мы тоже в знак согласия покивали. Наконец все сосчитали, составили протоколы, мы их подписали. Темнело. На нашем участке победил Зюганов. На втором месте был Лебедь, и только на третьем - Ельцин.
За нами заехали и приятной летней ночью повезли назад, в город. Привезли в центр, но и попросили не расходиться - в кинотеатре «Центральный» нас ждал банкет. Хотелось спать, сказывалась бессонная ночь накануне, но не посетить халявный банкет - было бы неправильно.
Зал украшен шариками и всякой символикой. Рассадили за столы, где сначала ничего не было, а потом появилось «шампанское» и какие-то овощные салатики, которые проснувшегося зверского голода все равно бы не утолили, а пробовать их было неудобно. За столом кроме нас еще человека, и сидят как смущенные истуканы. Шампанское у меня вызвало тоску. Хотелось водки и пожрать. Усиков улыбался, держал хорошую мину. Так продолжалось довольно долго. Мы изнывали от голода, я мечтал то о жареной картошке то о макаронах с тушенкой, приготовленных на нашей вонючей кухне. Можно было купить консервов в ночной палатке. Я уже подумывал, что надо валить, когда начался шум и гвалт. Наши соседи по столу устало, но с энтузиазмом заулыбались.
Какой-то парень, молодежный активист правящей партии, с микрофоном в руке, стал орать: «По результатам выборов побеждает Борис Николаевич Ельцин! Ураа!».
«Ельцин, Ельцин! Россия, Ельцин, победа!», - подхватили остальные активисты-энтузиасты. Сидящие за столами смущенно поулыбались, похлопали для проформы и бросились открывать шампанское, как при бое новогодних курантов.
Выключили свет, включили светомузыку, принесли долгожданную водку и еду. Разомлевшие мы выпивали с нашими соседями по столу. Болтать особо не было сил, да и музыка мешала.
Oh, Max, don't have sex with your ex. Ля-ля, бумс-бумс!
- Что-то так хочется потанцевать! Дискотека вон началась. Пойдем потанцуем, - задрыгался Усиков.
- Сиди уже…
- Ну один танец.
- Ладно… Поди спляши, только осторожно.
Я опасался, что поднабравшийся Усиков начнет по своему обыкновению приставать к парням в танце. Радостный, он метнулся к танцующим. Я развалился на стуле, очень устал, мне хотелось уйти, но лень было встать, и обрывать чувство какого-никакого, но праздника.
На третий выход на танцпол я Усикова не пустил.
- На нас уже косятся. Надо валить, а то кренделей навешают! Точно навешают.
Усиков валить не хотел, и пришлось для убеждения ткнуть его кулаком под ребра. Оставлять его с такими лихорадочно блестевшими глазами в этом цветнике было нельзя.
Мы вышли в пустой, сонный город. Светало. Самое хорошее время, гопники уже спят. Ко мне Усиков никогда не приставал, я был не в его вкусе. О чем он мне когда-то сообщил.