Взгляд и Нечто, или Славяно-Росское фэнтези им.тов.Сталина
В недобрый (для них) час обитатели Нефонтанки опубликовали у себя репродукцию довольно известной картины лауреата Сталинской премии (II-го сорта) А.П.Бубнова "Утро в сосновом лесу на Куликовом поле" (1947 г.).
Картина сия представляет собой яркий пример того, что, вопреки распространённому мнению, толкиенизм отнюдь не чужд советскому человеку, а вовсе даже наоборот.
Сосчитать визуально-исторические перлы этого, прости Господи, анахренизма не представляется возможным - за великим изобилием оных.
Слева на сём эпическом полотне мы видим князя Димитрия Донского, только что вышедшего из тумана.
И, натурально, вынувшего из кармана ножик - фамильный скандинавский скрамасакс X века, заметно короче меча, но длиннее обычного ножа.
Рюрикович же!
Этим ножиком князь указывает в степь, где, по-видимому, прячется Мамай. Дескать, буду резать - буду бить, выходи, подлый трус!
Князь облачён в мифрильную кольчугу калантарь с позолотою XVI века, невозбранно украденный А.П.Бубновым из Оружейной палаты. На голове князя шелом со сдвижным золочёным наносником, наушами, козырьком и бармицей - того же времени и происхождения. Чисто эльф!
Действие картины происходит в 1380 г.
Над князем реет "Весёлый Роджер" знамя грядущей победы - чОрный прапор о двух хвостах с ликом Спаса.
Всё бы ничего, и даже знамя московского Большого (княжеского) полка Дм.Донского, согласно летописям, и впрямь было чёрным, вот только шились русские знамёна этого времени т.н. "косыней" - без всяких хвостов ("хоботов").
Прапоры завезли на Русь из Польши только в XVI веке.
Можно понять, почему князь на картине нисколько не беспокоится за исход битвы - судя по его облачению, он прибыл из будущего.
Жмущееся к князю войско настроено не столь оптимистично.
В центре картины мы видим копьё, в поисках опоры прислонившееся к могучему чернобородому старцу лет этак 35-и. Старец облачён в смирительную белую рубаху с красными крестами, кольчугу и лапти.
Поверх кольчуги старец подпоясан завязанным кокетливым бантиком физкультурным канатом, за который заткнут пожарный топор, невозбранно украденный А.П.Бубновым из той же Оружейной палаты - с пожарного щита.
С другой стороны старца из-за каната торчат боевые рукавицы красного брезента с вышивкой гладью. Тоже, видимо, пожарные.
На голове у старца, в подражание князю, шлем XVI века. На локте, для пущего кокетства, висит малый круглый щит, утыканный 13-ю умбонами.
По-видимому, перед нами мастер древнего славянского воинского искусства - фехтования рогатиной с пафосным баклером.
Слева от старца стоит в позе пьяного журавля, ищущего в траве чем бы закусить, другой старец, постарше. Лет этак 45-и.
Левой рукой старец поддерживает совсем упавшее духом копьё, правой, в рваном кольчужном рукаве - тянется к тщетно старающемуся зарыться в бурьян древнему варяжскому каплевидному щиту. Арматура явно пытается откосить от армии!
На голове старца надет очередной краденый из Оружейной палаты артефакт XVI века - шапка бумажная.
Зад старца прикрывает трофейный татарский сайдак с луком и стрелами.
По-видимому, перед нами аллегория Времени - сверху светлое Будущее (в лице шапки), снизу прекрасное Прошлое (в лице щита), а посреди жопа со стрелами. То есть Настоящее.
Слева от этого старца, и, одновременно, от князя, в бурьяне торчит остолбеневший добрый мОлодец в буйных кудрях и одной, зато очень большой золотой серьге колечком. Средневековый неформал одет в косуху кольчугу с чужого плеча и вооружён гигантским плотницким топором и крышкой от парового котла с торчащими болтами и гайками.
Сочетание серьги, топора и обалделого выражения лица невольно вызывает мысль о неудачной попытке юного металлиста скрыться от призыва.
За мастером стиля "пьяного журавля" плечом к плечу стоят чернобородый красавец в калантаре (опять. Других видов пластинчатого доспеха Бубнову не попалось), кожаном хайратнике и карпатской овечьей безрукавке (гуцул, штоле?) и сопливый красноносый пацан с лицом малолетнего маньяка. Оба многозначительно поигрывают топорами - чисто группа "Лесоповал".
Между ними настойчиво лезет вперёд самостоятельный варяжский щит - неладно скроен, криво сшит, вовсе не обшит. Левее яростно пытается продраться сквозь толпу и поскорее кого-нибудь подстрелить одинокий юный арбалетчик. Там и сям торчат (на уровне задниц и плеч) чьи-то копья. Носители бердышей и сферических железных шапок на босу голову благоразумно ховаются в задних рядах.На левом фланге кто-то поспешно крестится.
Этот сброд, по всей видимости, изображает героических русских воинов, изготовившихся к битве с Бабаем Мамаем.
Особое внимание привлекает простоволосый седой мужик, который, несмотря ни на что, проталкивается к князю, вздымая над головой большую икону Богоматери Одигитрии - должно быть, чтобы всучить её Дмитрию Иванычу вместо положенной Елеусы-Донской.
Жулик!
Вокруг воинов простирается размашисто нарисованная густая трава - что-то среднее между коноплёй и ячменём (то-то князева лошадь глаза закатила и бешено ржёт). Видимо, автору так и не удалось выяснить в Оружейной палате, что именно произрастало на Куликовом поле в сентябре 1380 г.
Остаётся только пожалеть, что лауреат Сталинской премии (II-го сорта) А.П.Бубнов не изобразил на картине татар. С его подходом к исторической достоверности, татары должны были доставлять немало весёлых минут вдумчивому зрителю ...
***
Особую пикантность созерцанию сего шизевра придаёт прилагаемое к нему искусствоведческое описание:
Очень часто в исторических картинах чувствуется увлечение художника воспроизведением подлинной обстановки, одежды, аксессуаров. Шелк, бархат, золото, богатый орнамент - все это зачастую без должного отбора, просто потому, что красиво, переносится в картину и в результате заслоняет смысл события. В картине появляется театральщина- все как будто правильно, исторически достоверно, а подлинной правды нет.
Работая над картиной, Бубнов придавал очень большое значение тому, чтобы одежда, оружие воспринимались бы зрителем как предметы, необходимые в жизни героев картины, а не как музейные экспонаты.
Художник долго и тщательно изучал по книгам и музеям одежду и оружие, распространенные в древней Руси. Но он обязательно «примерял» все это к людям, стараясь подсмотреть, например, как берут копье, щит, как носят то или другое одеяние. Изучение исторического материала он сочетал с жизненными наблюдениями. Художник остро подмечает бытовые детали в повседневной жизни и умеет их использовать в картине. Так появились рукавицы, заткнутые за пояс у копьеносца, и целый ряд характерных, подчас мелких черточек быта, которые в целом создают впечатление большой жизненности.
Работая над фигурой старика с копьем, художник задумал сначала опоясать его красивым орнаментированным кушаком, но вскоре уничтожил эту эффектную деталь, заменив кушак простой веревкой,- это было более естественно для старого воина и лишило его одежду элемента оперной нарядности.
Бубнов, стремясь сохранить жизненную правду в своей картине, не разрешал себе приукрасить воинов ополчения, одетых беднее и хуже княжеских дружинников. Он далек от ложной стилизации, в его полотне нет вещей, словно взятых напрокат из исторического музея и театрального реквизита,- во всех деталях чувствуется художественная достоверность.
"Достоверность" эта точно того же рода, что и в бессмертном творении Германа-старшего - фильме "Трудно быть Богом".
Шпоры, которыми благородный Румата был предусмотрительно оборудован спереди и сзади (газ и реверс, надо полагать), я не забуду никогда.
Как и ядрёные брульянтовые перстни на пальцах ног благородного дона, обутых в кавалерийские сапоги.
Как и голых рабов в кольчужных хауберках ...
Толкиен форева!
Историзм маздай...
Картина сия представляет собой яркий пример того, что, вопреки распространённому мнению, толкиенизм отнюдь не чужд советскому человеку, а вовсе даже наоборот.
Сосчитать визуально-исторические перлы этого, прости Господи, анахренизма не представляется возможным - за великим изобилием оных.
Слева на сём эпическом полотне мы видим князя Димитрия Донского, только что вышедшего из тумана.
И, натурально, вынувшего из кармана ножик - фамильный скандинавский скрамасакс X века, заметно короче меча, но длиннее обычного ножа.
Рюрикович же!
Этим ножиком князь указывает в степь, где, по-видимому, прячется Мамай. Дескать, буду резать - буду бить, выходи, подлый трус!
Князь облачён в мифрильную кольчугу калантарь с позолотою XVI века, невозбранно украденный А.П.Бубновым из Оружейной палаты. На голове князя шелом со сдвижным золочёным наносником, наушами, козырьком и бармицей - того же времени и происхождения. Чисто эльф!
Действие картины происходит в 1380 г.
Над князем реет "Весёлый Роджер" знамя грядущей победы - чОрный прапор о двух хвостах с ликом Спаса.
Всё бы ничего, и даже знамя московского Большого (княжеского) полка Дм.Донского, согласно летописям, и впрямь было чёрным, вот только шились русские знамёна этого времени т.н. "косыней" - без всяких хвостов ("хоботов").
Прапоры завезли на Русь из Польши только в XVI веке.
Можно понять, почему князь на картине нисколько не беспокоится за исход битвы - судя по его облачению, он прибыл из будущего.
Жмущееся к князю войско настроено не столь оптимистично.
В центре картины мы видим копьё, в поисках опоры прислонившееся к могучему чернобородому старцу лет этак 35-и. Старец облачён в смирительную белую рубаху с красными крестами, кольчугу и лапти.
Поверх кольчуги старец подпоясан завязанным кокетливым бантиком физкультурным канатом, за который заткнут пожарный топор, невозбранно украденный А.П.Бубновым из той же Оружейной палаты - с пожарного щита.
С другой стороны старца из-за каната торчат боевые рукавицы красного брезента с вышивкой гладью. Тоже, видимо, пожарные.
На голове у старца, в подражание князю, шлем XVI века. На локте, для пущего кокетства, висит малый круглый щит, утыканный 13-ю умбонами.
По-видимому, перед нами мастер древнего славянского воинского искусства - фехтования рогатиной с пафосным баклером.
Слева от старца стоит в позе пьяного журавля, ищущего в траве чем бы закусить, другой старец, постарше. Лет этак 45-и.
Левой рукой старец поддерживает совсем упавшее духом копьё, правой, в рваном кольчужном рукаве - тянется к тщетно старающемуся зарыться в бурьян древнему варяжскому каплевидному щиту. Арматура явно пытается откосить от армии!
На голове старца надет очередной краденый из Оружейной палаты артефакт XVI века - шапка бумажная.
Зад старца прикрывает трофейный татарский сайдак с луком и стрелами.
По-видимому, перед нами аллегория Времени - сверху светлое Будущее (в лице шапки), снизу прекрасное Прошлое (в лице щита), а посреди жопа со стрелами. То есть Настоящее.
Слева от этого старца, и, одновременно, от князя, в бурьяне торчит остолбеневший добрый мОлодец в буйных кудрях и одной, зато очень большой золотой серьге колечком. Средневековый неформал одет в косуху кольчугу с чужого плеча и вооружён гигантским плотницким топором и крышкой от парового котла с торчащими болтами и гайками.
Сочетание серьги, топора и обалделого выражения лица невольно вызывает мысль о неудачной попытке юного металлиста скрыться от призыва.
За мастером стиля "пьяного журавля" плечом к плечу стоят чернобородый красавец в калантаре (опять. Других видов пластинчатого доспеха Бубнову не попалось), кожаном хайратнике и карпатской овечьей безрукавке (гуцул, штоле?) и сопливый красноносый пацан с лицом малолетнего маньяка. Оба многозначительно поигрывают топорами - чисто группа "Лесоповал".
Между ними настойчиво лезет вперёд самостоятельный варяжский щит - неладно скроен, криво сшит, вовсе не обшит. Левее яростно пытается продраться сквозь толпу и поскорее кого-нибудь подстрелить одинокий юный арбалетчик. Там и сям торчат (на уровне задниц и плеч) чьи-то копья. Носители бердышей и сферических железных шапок на босу голову благоразумно ховаются в задних рядах.На левом фланге кто-то поспешно крестится.
Этот сброд, по всей видимости, изображает героических русских воинов, изготовившихся к битве с Бабаем Мамаем.
Особое внимание привлекает простоволосый седой мужик, который, несмотря ни на что, проталкивается к князю, вздымая над головой большую икону Богоматери Одигитрии - должно быть, чтобы всучить её Дмитрию Иванычу вместо положенной Елеусы-Донской.
Жулик!
Вокруг воинов простирается размашисто нарисованная густая трава - что-то среднее между коноплёй и ячменём (то-то князева лошадь глаза закатила и бешено ржёт). Видимо, автору так и не удалось выяснить в Оружейной палате, что именно произрастало на Куликовом поле в сентябре 1380 г.
Остаётся только пожалеть, что лауреат Сталинской премии (II-го сорта) А.П.Бубнов не изобразил на картине татар. С его подходом к исторической достоверности, татары должны были доставлять немало весёлых минут вдумчивому зрителю ...
***
Особую пикантность созерцанию сего шизевра придаёт прилагаемое к нему искусствоведческое описание:
Очень часто в исторических картинах чувствуется увлечение художника воспроизведением подлинной обстановки, одежды, аксессуаров. Шелк, бархат, золото, богатый орнамент - все это зачастую без должного отбора, просто потому, что красиво, переносится в картину и в результате заслоняет смысл события. В картине появляется театральщина- все как будто правильно, исторически достоверно, а подлинной правды нет.
Работая над картиной, Бубнов придавал очень большое значение тому, чтобы одежда, оружие воспринимались бы зрителем как предметы, необходимые в жизни героев картины, а не как музейные экспонаты.
Художник долго и тщательно изучал по книгам и музеям одежду и оружие, распространенные в древней Руси. Но он обязательно «примерял» все это к людям, стараясь подсмотреть, например, как берут копье, щит, как носят то или другое одеяние. Изучение исторического материала он сочетал с жизненными наблюдениями. Художник остро подмечает бытовые детали в повседневной жизни и умеет их использовать в картине. Так появились рукавицы, заткнутые за пояс у копьеносца, и целый ряд характерных, подчас мелких черточек быта, которые в целом создают впечатление большой жизненности.
Работая над фигурой старика с копьем, художник задумал сначала опоясать его красивым орнаментированным кушаком, но вскоре уничтожил эту эффектную деталь, заменив кушак простой веревкой,- это было более естественно для старого воина и лишило его одежду элемента оперной нарядности.
Бубнов, стремясь сохранить жизненную правду в своей картине, не разрешал себе приукрасить воинов ополчения, одетых беднее и хуже княжеских дружинников. Он далек от ложной стилизации, в его полотне нет вещей, словно взятых напрокат из исторического музея и театрального реквизита,- во всех деталях чувствуется художественная достоверность.
"Достоверность" эта точно того же рода, что и в бессмертном творении Германа-старшего - фильме "Трудно быть Богом".
Шпоры, которыми благородный Румата был предусмотрительно оборудован спереди и сзади (газ и реверс, надо полагать), я не забуду никогда.
Как и ядрёные брульянтовые перстни на пальцах ног благородного дона, обутых в кавалерийские сапоги.
Как и голых рабов в кольчужных хауберках ...
Толкиен форева!
Историзм маздай...