Неизвестная известная
Вы наверняка видели эту страшную фотографию. Среди серой своры литовских полицаев три человека, которых от смерти отделяют считанные минуты. Пожилой мужчина - Кирилл Трус, молодой парень справа - Володя Щербацевич. Девушку со щитом во всех официальных источниках долгие годы называли неизвестной. Постепенно слово "неизвестная" стали писать с большой буквы, почти как фамилию. Настоящее её имя - Маша Брускина.
Фотография была сделана на минской улице Энгельса 26 октября 1941 года, ровно 67 лет назад. В этот чёрный день фашисты привели в исполнение первую на оккупированных территориях публичную казнь. Точнее, сразу несколько казней: на Октябрьской улице, в Центральном сквере, на улице Карла Маркса и на нынешней площади Якуба Коласа. Подпольщиков, изображённых на этой фотографии, повесили на воротах дрожжевого завода на Октябрьской. Перед этим их провели через весь центр города со стандартной лживой табличкой "Мы - партизаны, стрелявшие по германским войскам".
Эта и другие фотографии экзекуции облетели весь мир во время Нюрнбергского процесса, на котором они были использованы обвинением как одно из документальных свидетельств преступлений нацистов.
Не вижу смысла писать то, что до меня уже написано, поэтому приведу здесь статью Геннадия Меша, в которой достаточно подробно описана история 17-летней Маши Брускиной (кстати, племянницы известного сульптора Заира Азгура).
Она не могла согласиться на рабство
Кирилла Труса, Володю Щербацевича и “неизвестную” казнили 26 октября 1941 года в Минске на арке дрожжевого завода. Первая публичная казнь на оккупированной советской территории - для устрашения непокорных. Через город ”тройками” их вели к месту расправы. Сгоняли людей, оглашали приговор. Обязательно фотографировали. Вешали. Еще пару дней тела - для всеобщего обозрения - раскачивались на виселицах. В общем - обыкновенный фашизм, что и было документально запечатлено в фильме Михаила Ромма.
Настоящее же имя девушки - Маша. Маша Брускина, еврейская девушка семнадцати лет, недавняя выпускница 28-й школы города Минска.
В конце июня, когда в город вошли фашисты, в здании политехнического института был устроен лагерь-лазарет для раненых советских бойцов. Немцы решили сконцентрировать в одном месте военнопленных и вылавливать среди них командиров и комиссаров. Сюда медсестрой устроилась работать Маша. Дело не "хлебное", но все же ближе к своим, можно помочь. Когда в Минске начали создавать еврейское гетто, она, высветлив волосы перекисью водорода, вовсе перестала походить на еврейку - блондинка со стройной горделивой осанкой.
Маша свободно ходила по городу, собирала для раненых медикаменты, перевязочный материал, одежду. Ей даже удалось раздобыть фотоаппарат (несдача и хранение которого карались смертной казнью) для изготовления документов. Все это было нужно подпольщикам - они помогали раненым бойцам бежать из города в партизанские отряды и за линию фронта. Через Кирилла Труса Маша распространяла сводки Совинформбюро о положении на фронтах - спасая людей от изоляции и мучительного неведения. Тем временем лазарет готовился к побегу. Уже были готовы аусвайсы, одежда. Раздобыли топографическую карту, компас, наган. Перед уходом майор Истомин (Маша выполняла все его поручения и очень дорожила его доверием) сказал ей:
- Твоя одежда и документы, сестрёнка, - это тоже оружие. Жив буду, обязательно разыщу тебя после войны, чтобы ещё раз сказать спасибо. Теперь последняя к тебе просьба: не ходи сюда больше. Тебе надо исчезнуть…
И Маша на несколько дней исчезла.
Группа - примерно в полтора десятка советских офицеров - вышла из Минска, чтобы перейти линию фронта (с партизанскими отрядами связаться тогда им не удалось). По дороге их схватили полицейские. Часть отряда была расстреляна на месте. Кое-кому удалось бежать.
Выдал подпольщиков один из раненых, которому Маша помогала бежать. Имя его - Борис Рудзянко. Лейтенант, штабист. Может быть, во время допроса не выдержал, а может, предал товарищей просто за сытный обед, стакан водки или ещё что-нибудь...
"Больше всего меня терзает мысль, - писала Маша уже из тюрьмы своей матери, - что я принесла тебе горе. Прости. Со мной ничего плохого не случилось..." (А что же все-таки случилось там, в застенках? Чьи ещё имена Маша сохранила, уберегла от палачей?..)
Всегда подтянутая, собранная она хотела выйти на казнь в школьной форме: "Если сможешь, передай мне ещё школьную форму, зелёную кофточку и белые носки. Хочу выйти отсюда в форме..."
Именно такой - независимой, волевой знали её одноклассники. Почти все мальчишки в классе были неравнодушны к Маше. (А, может быть, зная свой удел, - она хотела всем своим видом поддержать товарищей, помочь людям держаться в этом пекле с достоинством и непокорностью.)
Там же, в письме к матери, ещё строки: "Других огорчений, клянусь, я тебе не причиню..." (После казни мать Маши - Люся Бугакова - сошла с ума и вместе с другими узниками минского гетто была расстреляна.)
В записке к подруге Лене Левиной у Маши есть такая фраза: "Во всяком случае, голодная смерть мне не грозит..." Да, она знала, что именно ей грозит.
Что это - мужество, гордость, бесстрашие, наконец? Безусловно, все это присутствовало в гордой и чистой натуре Маши. Но было, на мой взгляд, главное - понимание, что поступить так - необходимо, что другого выбора для нее - нет. Кем воспитано это чувство: семьей? домом? родной землей? или передано ей от рождения - потребность чувствовать себя Человеком?..
"Девушка, когда поставили её на табурет, взяла и отвернулась к забору. Палачи хотели чтобы стояла она лицом к улице, к толпе, а она отвернулась, и все тут. Сколько её ни толкали, ни пытались повернуть, она все стояла спиной" - вспоминает Пётр Павлович Борисенко, очевидец казни, позже боец Первой минской партизанской бригады.
Всего Маши Брускиной и её товарищей семь. Пять из них в разных ракурсах запечатлевают моменты экзекуции. Два кадра - сцены расправы над Машей: эсесовский офицер со стеклянным взглядом, в перчатках с холодной деловитостью поправляет на шее девушки, почти ребёнка, верёвку. Маша стоит спиной. Стянуты жгутами запястья вывернутых за спину рук. Следующий - солдат в пилотке выбивает из-под ног жертвы табурет.
Казнь совершили добровольцы 2-го батальона полицейской вспомогательной службы из Литвы, которыми командовал майор Импулявичюс.
Одновременно на мушку фотоаппарата, по заказу эсесовцев, ища наиболее выгодные ракурсы, девушку взял ещё один фотограф, переживший эту страшную войну. И после войны за большие деньги (пришлось даже просить помощь у городских властей) продал фотографии Каунасскому военно-историческому музею. На недоуменный вопрос журналистов, спустя много лет, он ответил: "Дорого? А вы посмотрите, какой товар!.."
Другой человек, Алексей Сергеевич Козловский - во время оккупации по долгу службы проявил эту плёнку, под страхом смерти продублировал снимки и вместе с другими фотодокументами, запечатлевшими злодеяния фашистов, сдал их органам советской власти сразу после освобождения Минска.
И все же, как Неизвестная стала известной - не только опознавшим ее соседям, оставшимся в живых близким, соученикам, знакомым, да что там - всей стране, народу, ради которого она пошла на смерть?
Оказалось, её дорога мужества - путь длиною в несколько километров от тюрьмы на улице Володарского до ворот дрожжевого завода на Комаровке - имеет и вторую половину длиной в долгие десятилетия. И прошли его вместо неё три других человека: киносценарист Лев Аркадьев, журналисты Владимир Фейгин и Ада Дихтярь, пытавшиеся вырвать имя Маши из небытия. В ходе поиска было собрано много материалов, опрошено множество свидетелей и очевидцев. Один из видных специалистов по криминалистике подполковник МУРа Шакур Кунафин дал авторитетное экспертное заключение: да, это Маша Брускина...
Однако, компартийные расисты смотрели на это, словами пролетарского поэта, "в тупой полицейской слоновости: откуда, мол, и что это за "этнографические" новости?" Их больше устраивала героиня без имени, чем героиня-еврейка. Более того, на "роль" Неизвестной стали цинично подбирать то одну, то другую претендентку...
Тем временем журналисты Ада Дихтярь и Владимир Фейгин за свои материалы на радио и в минской печати "полетели" с работы. В Минске до сих пор нет ни памятника, ни улицы, ни даже таблички в память о Маше Брускиной. В музее истории Великой Отечественной войны в Минске и по сей день красуется фотография с надписью "Неизвестная". Белорусскому народу не дали возможности почувствовать, что это ЕГО героиня. Те же люди побоялись на примере девушки-еврейки воспитывать молодёжь, сеять не недоверие и неприязнь, а добрые человеческие отношения между всеми людьми, живущими на этой земле.
Невольно вспоминается история другой еврейской девушки - Тани Маркус, чьё тело фашисты резали и жгли на земле киевской. И если, в продолжение этой истории, одной не захотели вернуть её имя, то другую - замалчивали, нередко пытались оклеветать, вслед за фашистами жгли уже не тело, а её мемориальный бюст... Но это было потом. А тогда... Не раболепие перед власть имущей партией толкало Машу и Таню на подвиг (да что там подвиг, в их понимании - долг!), а любовь к земле, на которой они родились и выросли, которую по праву считали своей...
...За тысячи километров от белорусской земли, в далёком Израиле старшеклассники собрали по шекелю на памятник героине. За своих детей и внуков, проживающих в СССР, внесли по шекелю их родители, дедушки и бабушки. А один мальчик специально прилетел из Лондона, чтобы лично передать свой доллар на памятник Маше Брускиной.
В канун пятидесятилетия подвига Маши Брускиной, в письме в газету "Труд" дядя Маши, известный скульптор, народный художник Заир Азгур писал: "Машу убили за то, что она не хотела и не могла согласиться на рабство, за то, что ее манили свобода, правда, красота!"
Да, свобода, правда - везде и всегда - это и есть красота нашей жизни!
(с)
История имеет продолжение.
В прошлом году в Иерусалиме появилась улица Маши Брускиной.
Открытие совпало с визитом придворного еврея Павла Якубовича в Израиль. Он тогда ездил оправдываться за Лукашенко, напоровшего чушь про "грязных бобруйских евреев". Якубович тогда засветился на мероприятии по присвоению нового имени улице.
Уж не знаю, почувствовал ли Якубович угрызения совести по поводу того, что в его стране замалчивается имя девушки, при том что на его исторической родине её имя присваивают улицам. Но так или иначе в августе этого года с мемориальной доской, установленной на месте казни, произошли перемены. Так она выглядела раньше.
А так - сейчас.
Справедливость восстановлена.
Фотография была сделана на минской улице Энгельса 26 октября 1941 года, ровно 67 лет назад. В этот чёрный день фашисты привели в исполнение первую на оккупированных территориях публичную казнь. Точнее, сразу несколько казней: на Октябрьской улице, в Центральном сквере, на улице Карла Маркса и на нынешней площади Якуба Коласа. Подпольщиков, изображённых на этой фотографии, повесили на воротах дрожжевого завода на Октябрьской. Перед этим их провели через весь центр города со стандартной лживой табличкой "Мы - партизаны, стрелявшие по германским войскам".
Эта и другие фотографии экзекуции облетели весь мир во время Нюрнбергского процесса, на котором они были использованы обвинением как одно из документальных свидетельств преступлений нацистов.
Не вижу смысла писать то, что до меня уже написано, поэтому приведу здесь статью Геннадия Меша, в которой достаточно подробно описана история 17-летней Маши Брускиной (кстати, племянницы известного сульптора Заира Азгура).
Она не могла согласиться на рабство
Кирилла Труса, Володю Щербацевича и “неизвестную” казнили 26 октября 1941 года в Минске на арке дрожжевого завода. Первая публичная казнь на оккупированной советской территории - для устрашения непокорных. Через город ”тройками” их вели к месту расправы. Сгоняли людей, оглашали приговор. Обязательно фотографировали. Вешали. Еще пару дней тела - для всеобщего обозрения - раскачивались на виселицах. В общем - обыкновенный фашизм, что и было документально запечатлено в фильме Михаила Ромма.
Настоящее же имя девушки - Маша. Маша Брускина, еврейская девушка семнадцати лет, недавняя выпускница 28-й школы города Минска.
В конце июня, когда в город вошли фашисты, в здании политехнического института был устроен лагерь-лазарет для раненых советских бойцов. Немцы решили сконцентрировать в одном месте военнопленных и вылавливать среди них командиров и комиссаров. Сюда медсестрой устроилась работать Маша. Дело не "хлебное", но все же ближе к своим, можно помочь. Когда в Минске начали создавать еврейское гетто, она, высветлив волосы перекисью водорода, вовсе перестала походить на еврейку - блондинка со стройной горделивой осанкой.
Маша свободно ходила по городу, собирала для раненых медикаменты, перевязочный материал, одежду. Ей даже удалось раздобыть фотоаппарат (несдача и хранение которого карались смертной казнью) для изготовления документов. Все это было нужно подпольщикам - они помогали раненым бойцам бежать из города в партизанские отряды и за линию фронта. Через Кирилла Труса Маша распространяла сводки Совинформбюро о положении на фронтах - спасая людей от изоляции и мучительного неведения. Тем временем лазарет готовился к побегу. Уже были готовы аусвайсы, одежда. Раздобыли топографическую карту, компас, наган. Перед уходом майор Истомин (Маша выполняла все его поручения и очень дорожила его доверием) сказал ей:
- Твоя одежда и документы, сестрёнка, - это тоже оружие. Жив буду, обязательно разыщу тебя после войны, чтобы ещё раз сказать спасибо. Теперь последняя к тебе просьба: не ходи сюда больше. Тебе надо исчезнуть…
И Маша на несколько дней исчезла.
Группа - примерно в полтора десятка советских офицеров - вышла из Минска, чтобы перейти линию фронта (с партизанскими отрядами связаться тогда им не удалось). По дороге их схватили полицейские. Часть отряда была расстреляна на месте. Кое-кому удалось бежать.
Выдал подпольщиков один из раненых, которому Маша помогала бежать. Имя его - Борис Рудзянко. Лейтенант, штабист. Может быть, во время допроса не выдержал, а может, предал товарищей просто за сытный обед, стакан водки или ещё что-нибудь...
"Больше всего меня терзает мысль, - писала Маша уже из тюрьмы своей матери, - что я принесла тебе горе. Прости. Со мной ничего плохого не случилось..." (А что же все-таки случилось там, в застенках? Чьи ещё имена Маша сохранила, уберегла от палачей?..)
Всегда подтянутая, собранная она хотела выйти на казнь в школьной форме: "Если сможешь, передай мне ещё школьную форму, зелёную кофточку и белые носки. Хочу выйти отсюда в форме..."
Именно такой - независимой, волевой знали её одноклассники. Почти все мальчишки в классе были неравнодушны к Маше. (А, может быть, зная свой удел, - она хотела всем своим видом поддержать товарищей, помочь людям держаться в этом пекле с достоинством и непокорностью.)
Там же, в письме к матери, ещё строки: "Других огорчений, клянусь, я тебе не причиню..." (После казни мать Маши - Люся Бугакова - сошла с ума и вместе с другими узниками минского гетто была расстреляна.)
В записке к подруге Лене Левиной у Маши есть такая фраза: "Во всяком случае, голодная смерть мне не грозит..." Да, она знала, что именно ей грозит.
Что это - мужество, гордость, бесстрашие, наконец? Безусловно, все это присутствовало в гордой и чистой натуре Маши. Но было, на мой взгляд, главное - понимание, что поступить так - необходимо, что другого выбора для нее - нет. Кем воспитано это чувство: семьей? домом? родной землей? или передано ей от рождения - потребность чувствовать себя Человеком?..
"Девушка, когда поставили её на табурет, взяла и отвернулась к забору. Палачи хотели чтобы стояла она лицом к улице, к толпе, а она отвернулась, и все тут. Сколько её ни толкали, ни пытались повернуть, она все стояла спиной" - вспоминает Пётр Павлович Борисенко, очевидец казни, позже боец Первой минской партизанской бригады.
Всего Маши Брускиной и её товарищей семь. Пять из них в разных ракурсах запечатлевают моменты экзекуции. Два кадра - сцены расправы над Машей: эсесовский офицер со стеклянным взглядом, в перчатках с холодной деловитостью поправляет на шее девушки, почти ребёнка, верёвку. Маша стоит спиной. Стянуты жгутами запястья вывернутых за спину рук. Следующий - солдат в пилотке выбивает из-под ног жертвы табурет.
Казнь совершили добровольцы 2-го батальона полицейской вспомогательной службы из Литвы, которыми командовал майор Импулявичюс.
Одновременно на мушку фотоаппарата, по заказу эсесовцев, ища наиболее выгодные ракурсы, девушку взял ещё один фотограф, переживший эту страшную войну. И после войны за большие деньги (пришлось даже просить помощь у городских властей) продал фотографии Каунасскому военно-историческому музею. На недоуменный вопрос журналистов, спустя много лет, он ответил: "Дорого? А вы посмотрите, какой товар!.."
Другой человек, Алексей Сергеевич Козловский - во время оккупации по долгу службы проявил эту плёнку, под страхом смерти продублировал снимки и вместе с другими фотодокументами, запечатлевшими злодеяния фашистов, сдал их органам советской власти сразу после освобождения Минска.
И все же, как Неизвестная стала известной - не только опознавшим ее соседям, оставшимся в живых близким, соученикам, знакомым, да что там - всей стране, народу, ради которого она пошла на смерть?
Оказалось, её дорога мужества - путь длиною в несколько километров от тюрьмы на улице Володарского до ворот дрожжевого завода на Комаровке - имеет и вторую половину длиной в долгие десятилетия. И прошли его вместо неё три других человека: киносценарист Лев Аркадьев, журналисты Владимир Фейгин и Ада Дихтярь, пытавшиеся вырвать имя Маши из небытия. В ходе поиска было собрано много материалов, опрошено множество свидетелей и очевидцев. Один из видных специалистов по криминалистике подполковник МУРа Шакур Кунафин дал авторитетное экспертное заключение: да, это Маша Брускина...
Однако, компартийные расисты смотрели на это, словами пролетарского поэта, "в тупой полицейской слоновости: откуда, мол, и что это за "этнографические" новости?" Их больше устраивала героиня без имени, чем героиня-еврейка. Более того, на "роль" Неизвестной стали цинично подбирать то одну, то другую претендентку...
Тем временем журналисты Ада Дихтярь и Владимир Фейгин за свои материалы на радио и в минской печати "полетели" с работы. В Минске до сих пор нет ни памятника, ни улицы, ни даже таблички в память о Маше Брускиной. В музее истории Великой Отечественной войны в Минске и по сей день красуется фотография с надписью "Неизвестная". Белорусскому народу не дали возможности почувствовать, что это ЕГО героиня. Те же люди побоялись на примере девушки-еврейки воспитывать молодёжь, сеять не недоверие и неприязнь, а добрые человеческие отношения между всеми людьми, живущими на этой земле.
Невольно вспоминается история другой еврейской девушки - Тани Маркус, чьё тело фашисты резали и жгли на земле киевской. И если, в продолжение этой истории, одной не захотели вернуть её имя, то другую - замалчивали, нередко пытались оклеветать, вслед за фашистами жгли уже не тело, а её мемориальный бюст... Но это было потом. А тогда... Не раболепие перед власть имущей партией толкало Машу и Таню на подвиг (да что там подвиг, в их понимании - долг!), а любовь к земле, на которой они родились и выросли, которую по праву считали своей...
...За тысячи километров от белорусской земли, в далёком Израиле старшеклассники собрали по шекелю на памятник героине. За своих детей и внуков, проживающих в СССР, внесли по шекелю их родители, дедушки и бабушки. А один мальчик специально прилетел из Лондона, чтобы лично передать свой доллар на памятник Маше Брускиной.
В канун пятидесятилетия подвига Маши Брускиной, в письме в газету "Труд" дядя Маши, известный скульптор, народный художник Заир Азгур писал: "Машу убили за то, что она не хотела и не могла согласиться на рабство, за то, что ее манили свобода, правда, красота!"
Да, свобода, правда - везде и всегда - это и есть красота нашей жизни!
(с)
История имеет продолжение.
В прошлом году в Иерусалиме появилась улица Маши Брускиной.
Открытие совпало с визитом придворного еврея Павла Якубовича в Израиль. Он тогда ездил оправдываться за Лукашенко, напоровшего чушь про "грязных бобруйских евреев". Якубович тогда засветился на мероприятии по присвоению нового имени улице.
Уж не знаю, почувствовал ли Якубович угрызения совести по поводу того, что в его стране замалчивается имя девушки, при том что на его исторической родине её имя присваивают улицам. Но так или иначе в августе этого года с мемориальной доской, установленной на месте казни, произошли перемены. Так она выглядела раньше.
А так - сейчас.
Справедливость восстановлена.