Автобус на Ханкалу.
Набрёл случайно в сети. И залип. Скопирую сюда, что бы не потерять.
Автобус на Ханкалу.
Когда бабушка Жамилат была совсем девочка, ее соседка оставила новорожденного сына под ореховым деревом. Он немного покричал и умер. Ореховые деревья ядовитые, под ними нельзя сидеть или спать. Особенно спать! Поэтому мы быстро пьем чай, заваренный настоящим смородиновым листом, и выбегаем из ореховой тени. Я не верю в связь ореха и смерти младенца, наверное, говорю я, это была остановка дыхания, такое бывает у крошек до года. Но бабушка качает головой - последующие события в той семье указывали на орех как на виновника всех несчастий, что бы это ни значило!
Мне бы задержаться и расспросить.
Но кому в 12 лет интересны старики и их рассказы?
Итак, сначала был автобус.
И я не помню его номер.
Этого не может быть. Я должна вспомнить номер автобуса, пылившего на Ханкалу летом 1983 года. Я не хочу ничего забывать, и даже эта родительская дача, сущее наказание и личный седьмой круг девичьего ада, - это моя папка «Детство».
Туда сложены фотографии, которых нет. События, о которых никто не помнит. Книги, которые сгорели. Люди, которые ушли навсегда.
И вкус малины. Колючей-царапучей малины с нашей дачи на Ханкале. Я вспомню, конечно. Но пока пусть он будет просто автобус. Белый пазик с бордовой полосой. Он съезжает с трассы, по которой мы обычно едем из Грозного в Махачкалу, на грунтовую дорогу и останавливается прямо у нашей дачи.
В салоне все знают друг друга - если не по имени, то в лицо. Вон баба Лида, у нее на участке красивая сирень. Вон те старички Патиссоны, я называю их так потому, что они всегда сажают прорву патиссонов, белых, кругленьких, похожих на летающие тарелки. Везут их ведрами домой.
А тот сосед - хиппи с длинными волосами. Он всегда работает на даче в спортивных трусах и кроссовках, а волосы собраны в конский хвост. Он приезжает раньше всех и уезжает с последним автобусом. Про него говорят, что у него старая жена и немолодая любовница. И он все, что вырастил, делит пополам! И что они подруги!
Не мне говорят, конечно. Но то, что ребенок успел подслушать, принадлежит ему по праву!
Шофера автобуса я не запомнила. Было время, когда вытягивала шею, чтобы рассмотреть: мама сказала, что у него две жены. Две жены! И обе работают у него билетершами. Их я знаю. Одна черноволосая, молчаливая и худая. Вторая - веселая крупная блондинка. Чеченка и русская. Дядька обыкновенный, старый. Лет пятидесяти.
«Как это две жены, - возмущаюсь я, - это запрещено законом!»
Бабушка Жамилат не меняет выражения лица и некоторое время раздумывает, что мне ответить.
«Они дружно живут».
Это ответ, да? Меня он не устраивает. Две жены - это пережиток прошлого и порабощение женщины! Но с детьми тогда не очень говорили на отвлеченные темы. Только про уроки и работу по дому.
Или вот это: «Завтра вы едете на дачу!»
Я не хочу ехать на дачу.
Это тоже порабощение женщины! И это никакая не дача! На даче растут цветы и стоит самовар. И ходят люди в белой одежде под кружевными зонтиками. И красиво философствуют у вишневых деревьев. Так у Чехова в пьесах. И вообще, место отдыха и жарения шашлыка! А у нас тут ничего подобного. Одни сплошные трудодни! Ваши сотки - сад-огород с помидорами и смородиной!
Вишня, конечно, тоже есть, и даже двух видов - японская мелкая и шпанка, от которой во рту делается празднично. Но под ними не пофилософствуешь - надо жевать и собирать урожай.
Я люблю шпанку.
Но только когда она лежит передо мной в пиалке!
И у меня на завтра планы.
«Когда я вырасту, - говорю я маме сердито, - я своих детей не стану таскать на дачу насильно! Только если сами захотят!»
«А есть такая вероятность, - иронично спрашивает мама, - что ты захочешь?»
Нет! Вы убили всю мою любовь к земле! Я буду жить в каменной коробке, и вместо тяпки у меня в руках будут книги!
«Да-да», - вежливо говорят мне в ответ, и вот я уже сижу в автобусе, номера которого не помню. Он катит с площади Минутка прямо на Ханкалу. Сейчас это территория военных. Там аэропорт.
А в 1983 году там сажали малину, картошку и черешню, подвязывали помидоры к палкам - таркалам, ломали осенью облепиху - целыми ветками! - и поливали свои посадки мутной водой из специально отведенного канала, который я называла «арык».
В 83-м году Ханкала была территорией дачника.
Я не уверена, что соток было именно шесть. Дачи вокруг, так мне казалось, были разного размера и ухоженности: где-то лепились вполне приличные дома, но сад-огород производил заброшенное впечатление, кто-то ставил капитальную ограду, но не появлялся на своем участке годами. Одна трава сменяла другую, ветшал крашеный домик и ржавел кладбищенский заборчик.
Наша дача обнесена обычной рабицей. К ней лепятся малина и смородина, а дома у нас вообще никакого нет. Это владения нашей бабушки Жамилат, папиной мамы. Все летние дни она проводит там (я подозреваю, отдыхает от деда и ненавистного ей домашнего труда). Поэтому вместо дома - обычный строительный вагончик, в котором пыльно и хранятся лопаты и ковши для полива.
В 1993 году вагончик украдут. Просто подгонят кран и вынесут через забор, ломая наше ядовитое ореховое дерево.
Но пока еще нет войны, а есть июльская жара и три городские барышни, умеренно ненавидящие сельскохозяйственный почетный труд. От него чернозем под ногтями, красный нос и усталость.
Мы увиливаем от поездок на дачу под любыми предлогами.
Но нас регулярно бросают на сбор урожая.
Мне и этого хватает!
Мои отношения с фруктами очень просты: есть люблю, а так нет.
Иногда мне удается отлынивать.
Я беру младших и иду с ними гулять на луг, что через дорогу от нашего «арыка». Считается, что я при деле. Но кругом одни враги - сначала на нас бегут огромные собаки-волкодавы, и я отступаю огородами, таща орущих мелких за запястья. Потом на нас замахивается посохом бабушка с коровами. Нечего тут ходить, говорит она, хулиганье, у меня в прошлом году корову камнями забили! Мы извиняемся, хотя никогда не подходили к ее коровам и уж точно не кидали в них камнями!
А в один прекрасный день и вовсе случилось ужасное. Я вела брата и сестру на луг мимо кустов.
А там лежит и целуется парочка.
И я снова тащу мелких за запястья, подальше от такого неприличного зрелища.
Легче всего собирать красную черешню. Никто особенно не ждет, что она после нас троих вообще на дереве останется. Но я беру маленькое железное ведро и лезу. Кеды скользкие, но босиком я не могу. Пристраиваю себя между двумя крупными ветками и срываю первую ягоду.
Такой в мире нет.
Я много лет пытаюсь найти этот вкус и пробую черешню на всех рынках, куда меня заносит любопытство.
В Москву привозят узбекскую. Она водянистая, слишком сладкая, у нее грубая кожа, это все не то, не то, не то.
Такой черешни нет.
Самолеты, которые теперь стоят на Ханкале, - есть везде. А черешни - нет.
Наша была другая: крупная, не переслащенная и ее можно грызть. Из нее получаются варенье и компот, но они редко получаются, потому что обычно мы съедаем ее до всякой обработки и даже до мытья.
Прямо на дереве.
И сбор оставшихся черешен занимает часы.
Напротив красной стоит тонкая желтая.
Её я не люблю, поэтому из нее мы мастерим варенье с грецким орехом. Ну и по мелочи: смородина черная и красная, огурцы и перцы прямо с ветки.
И помидоры!
Берешь помидор. Обязательно моешь, потому что «удобрения - это хорошо» (б. Жамилат). Режешь на четыре части, посыпаешь крупной солью, съедаешь в одно лицо. Берешь второй помидор - и далее по инструкции.
Потом ты сытый и хочешь спать. Хотя бы и под орехом.
Но на нашей даче нет спальных мест, а только рабочие.
От шпанки руки черные, от солнца красный нос.
Я срываю зеленый помидор и сердито тру пальцы: ни погулять с такими руками, ни на культурное мероприятие сходить!
А билеты уже куплены - приехал казахский театр оперы и балета, и мы идем вечером смотреть «Жизель».
Это странная девушка. Она умерла от разбитого сердца!
А я умру сейчас от красного носа!
От длинного, прямо скажем, красного носа.
Никаких SPF-кремов не существовало, а сгоревший нос лечили сметаной. Он переставал болеть, но цвета не менял.
Буду сидеть в театре и светить глупой Жизели своим красным носом и черными ногтями, спасибо, родители!
Но до этого еще далеко - а впереди бесконечная грядка с клубникой. Ее сажают раз в два года, обычно обходятся без детей, но однажды бабкину спину прихватил прострел. В помощь откомандировали меня (два предварительных дня бесконечных ламентаций!), и потому я теперь знатная клубничница: знаю, что в грядке надо сделать круглую лунку и посыпать ее песком. «Клубника и морковь любят песок» (б. Жамилат). Ягода вырастает мелкая и красивая, я чувствую ее запах еще в автобусе.
А вот сбор клубники - это настоящая война с саламандрами!
Нахальные хозяйки медной горы повсюду и выбирают для себя самые красивые ягоды. И главное - не боятся тебя совершенно! Продолжают лопать клубнику, подняв к ней невозмутимую зеленую морду. В прошлом году я спасла одну от мелких - они собирались проверить, как быстро у ящерицы вырастет хвост.
Пока я отгоняю ящериц и кладу клубнику в десятилитровый бидон, бабушка разводит селитру.
«Это удобрение», - говорит она и щедро выливает ковш под помидоры. На нитраты никто тогда овощи не проверял, а в пользу удобрений верили все.
Например, дед и бабка Патиссоны.
Иногда они останавливаются поболтать с Женей, так они называют бабушку. Раньше у них была дача, где ДОСААФ. Но дедушку Патиссона раздражали парашютисты.
- Я с утра помидоры подвязывал, смотрю - летит! Ветром его сносит. Ну, прямо на палки мои, на помидоры! Я ору, бегаю, таркалы выдергиваю, думаю - сейчас сердце точно лопнет, а он летит и вот прям на грядку бухается, где у меня перцы засеяны. Подбегаю - девчонка. Глазами на меня луп-луп! Доченька, говорю, ты жива? Кивает. Ну, меня тут и переклинило. Мать твою, ору, ДОСААФ!
- Ругался, - удовлетворенно говорит бабушка Патиссон.
- И жалобу мы подавали в ДОСААФ этот. Да кто ж слушать будет?
А ты, Женя, чем помидоры кормишь? Мне неинтересно слушать производственное совещание, я ускользаю в вагончик, там есть кусок крошечного запыленного зеркала, и пытаюсь оценить масштабы катастрофы.
Нос, ну… как и ожидалось. Ногти… лучше не смотреть. Лицо в конопушках, в волосах - паутина.
Ужас и как жить?!
Июль 1983 года.
Белый пазик и пыль, а где-то в середине сердитая конопатая девочка двенадцати лет.
Просто немного еще побыть там.
Обнять маму, расспросить бабушку про злой орех, увести клубничину из-под носа у ящерки.
Пяти минут мне бы хватило.
Заира Магомедова.
Подробно на сайте Это Кавказ:
https://etokavkaz.ru/replika/avtobus-na-khankalu
Автобус на Ханкалу.
Когда бабушка Жамилат была совсем девочка, ее соседка оставила новорожденного сына под ореховым деревом. Он немного покричал и умер. Ореховые деревья ядовитые, под ними нельзя сидеть или спать. Особенно спать! Поэтому мы быстро пьем чай, заваренный настоящим смородиновым листом, и выбегаем из ореховой тени. Я не верю в связь ореха и смерти младенца, наверное, говорю я, это была остановка дыхания, такое бывает у крошек до года. Но бабушка качает головой - последующие события в той семье указывали на орех как на виновника всех несчастий, что бы это ни значило!
Мне бы задержаться и расспросить.
Но кому в 12 лет интересны старики и их рассказы?
Итак, сначала был автобус.
И я не помню его номер.
Этого не может быть. Я должна вспомнить номер автобуса, пылившего на Ханкалу летом 1983 года. Я не хочу ничего забывать, и даже эта родительская дача, сущее наказание и личный седьмой круг девичьего ада, - это моя папка «Детство».
Туда сложены фотографии, которых нет. События, о которых никто не помнит. Книги, которые сгорели. Люди, которые ушли навсегда.
И вкус малины. Колючей-царапучей малины с нашей дачи на Ханкале. Я вспомню, конечно. Но пока пусть он будет просто автобус. Белый пазик с бордовой полосой. Он съезжает с трассы, по которой мы обычно едем из Грозного в Махачкалу, на грунтовую дорогу и останавливается прямо у нашей дачи.
В салоне все знают друг друга - если не по имени, то в лицо. Вон баба Лида, у нее на участке красивая сирень. Вон те старички Патиссоны, я называю их так потому, что они всегда сажают прорву патиссонов, белых, кругленьких, похожих на летающие тарелки. Везут их ведрами домой.
А тот сосед - хиппи с длинными волосами. Он всегда работает на даче в спортивных трусах и кроссовках, а волосы собраны в конский хвост. Он приезжает раньше всех и уезжает с последним автобусом. Про него говорят, что у него старая жена и немолодая любовница. И он все, что вырастил, делит пополам! И что они подруги!
Не мне говорят, конечно. Но то, что ребенок успел подслушать, принадлежит ему по праву!
Шофера автобуса я не запомнила. Было время, когда вытягивала шею, чтобы рассмотреть: мама сказала, что у него две жены. Две жены! И обе работают у него билетершами. Их я знаю. Одна черноволосая, молчаливая и худая. Вторая - веселая крупная блондинка. Чеченка и русская. Дядька обыкновенный, старый. Лет пятидесяти.
«Как это две жены, - возмущаюсь я, - это запрещено законом!»
Бабушка Жамилат не меняет выражения лица и некоторое время раздумывает, что мне ответить.
«Они дружно живут».
Это ответ, да? Меня он не устраивает. Две жены - это пережиток прошлого и порабощение женщины! Но с детьми тогда не очень говорили на отвлеченные темы. Только про уроки и работу по дому.
Или вот это: «Завтра вы едете на дачу!»
Я не хочу ехать на дачу.
Это тоже порабощение женщины! И это никакая не дача! На даче растут цветы и стоит самовар. И ходят люди в белой одежде под кружевными зонтиками. И красиво философствуют у вишневых деревьев. Так у Чехова в пьесах. И вообще, место отдыха и жарения шашлыка! А у нас тут ничего подобного. Одни сплошные трудодни! Ваши сотки - сад-огород с помидорами и смородиной!
Вишня, конечно, тоже есть, и даже двух видов - японская мелкая и шпанка, от которой во рту делается празднично. Но под ними не пофилософствуешь - надо жевать и собирать урожай.
Я люблю шпанку.
Но только когда она лежит передо мной в пиалке!
И у меня на завтра планы.
«Когда я вырасту, - говорю я маме сердито, - я своих детей не стану таскать на дачу насильно! Только если сами захотят!»
«А есть такая вероятность, - иронично спрашивает мама, - что ты захочешь?»
Нет! Вы убили всю мою любовь к земле! Я буду жить в каменной коробке, и вместо тяпки у меня в руках будут книги!
«Да-да», - вежливо говорят мне в ответ, и вот я уже сижу в автобусе, номера которого не помню. Он катит с площади Минутка прямо на Ханкалу. Сейчас это территория военных. Там аэропорт.
А в 1983 году там сажали малину, картошку и черешню, подвязывали помидоры к палкам - таркалам, ломали осенью облепиху - целыми ветками! - и поливали свои посадки мутной водой из специально отведенного канала, который я называла «арык».
В 83-м году Ханкала была территорией дачника.
Я не уверена, что соток было именно шесть. Дачи вокруг, так мне казалось, были разного размера и ухоженности: где-то лепились вполне приличные дома, но сад-огород производил заброшенное впечатление, кто-то ставил капитальную ограду, но не появлялся на своем участке годами. Одна трава сменяла другую, ветшал крашеный домик и ржавел кладбищенский заборчик.
Наша дача обнесена обычной рабицей. К ней лепятся малина и смородина, а дома у нас вообще никакого нет. Это владения нашей бабушки Жамилат, папиной мамы. Все летние дни она проводит там (я подозреваю, отдыхает от деда и ненавистного ей домашнего труда). Поэтому вместо дома - обычный строительный вагончик, в котором пыльно и хранятся лопаты и ковши для полива.
В 1993 году вагончик украдут. Просто подгонят кран и вынесут через забор, ломая наше ядовитое ореховое дерево.
Но пока еще нет войны, а есть июльская жара и три городские барышни, умеренно ненавидящие сельскохозяйственный почетный труд. От него чернозем под ногтями, красный нос и усталость.
Мы увиливаем от поездок на дачу под любыми предлогами.
Но нас регулярно бросают на сбор урожая.
Мне и этого хватает!
Мои отношения с фруктами очень просты: есть люблю, а так нет.
Иногда мне удается отлынивать.
Я беру младших и иду с ними гулять на луг, что через дорогу от нашего «арыка». Считается, что я при деле. Но кругом одни враги - сначала на нас бегут огромные собаки-волкодавы, и я отступаю огородами, таща орущих мелких за запястья. Потом на нас замахивается посохом бабушка с коровами. Нечего тут ходить, говорит она, хулиганье, у меня в прошлом году корову камнями забили! Мы извиняемся, хотя никогда не подходили к ее коровам и уж точно не кидали в них камнями!
А в один прекрасный день и вовсе случилось ужасное. Я вела брата и сестру на луг мимо кустов.
А там лежит и целуется парочка.
И я снова тащу мелких за запястья, подальше от такого неприличного зрелища.
Легче всего собирать красную черешню. Никто особенно не ждет, что она после нас троих вообще на дереве останется. Но я беру маленькое железное ведро и лезу. Кеды скользкие, но босиком я не могу. Пристраиваю себя между двумя крупными ветками и срываю первую ягоду.
Такой в мире нет.
Я много лет пытаюсь найти этот вкус и пробую черешню на всех рынках, куда меня заносит любопытство.
В Москву привозят узбекскую. Она водянистая, слишком сладкая, у нее грубая кожа, это все не то, не то, не то.
Такой черешни нет.
Самолеты, которые теперь стоят на Ханкале, - есть везде. А черешни - нет.
Наша была другая: крупная, не переслащенная и ее можно грызть. Из нее получаются варенье и компот, но они редко получаются, потому что обычно мы съедаем ее до всякой обработки и даже до мытья.
Прямо на дереве.
И сбор оставшихся черешен занимает часы.
Напротив красной стоит тонкая желтая.
Её я не люблю, поэтому из нее мы мастерим варенье с грецким орехом. Ну и по мелочи: смородина черная и красная, огурцы и перцы прямо с ветки.
И помидоры!
Берешь помидор. Обязательно моешь, потому что «удобрения - это хорошо» (б. Жамилат). Режешь на четыре части, посыпаешь крупной солью, съедаешь в одно лицо. Берешь второй помидор - и далее по инструкции.
Потом ты сытый и хочешь спать. Хотя бы и под орехом.
Но на нашей даче нет спальных мест, а только рабочие.
От шпанки руки черные, от солнца красный нос.
Я срываю зеленый помидор и сердито тру пальцы: ни погулять с такими руками, ни на культурное мероприятие сходить!
А билеты уже куплены - приехал казахский театр оперы и балета, и мы идем вечером смотреть «Жизель».
Это странная девушка. Она умерла от разбитого сердца!
А я умру сейчас от красного носа!
От длинного, прямо скажем, красного носа.
Никаких SPF-кремов не существовало, а сгоревший нос лечили сметаной. Он переставал болеть, но цвета не менял.
Буду сидеть в театре и светить глупой Жизели своим красным носом и черными ногтями, спасибо, родители!
Но до этого еще далеко - а впереди бесконечная грядка с клубникой. Ее сажают раз в два года, обычно обходятся без детей, но однажды бабкину спину прихватил прострел. В помощь откомандировали меня (два предварительных дня бесконечных ламентаций!), и потому я теперь знатная клубничница: знаю, что в грядке надо сделать круглую лунку и посыпать ее песком. «Клубника и морковь любят песок» (б. Жамилат). Ягода вырастает мелкая и красивая, я чувствую ее запах еще в автобусе.
А вот сбор клубники - это настоящая война с саламандрами!
Нахальные хозяйки медной горы повсюду и выбирают для себя самые красивые ягоды. И главное - не боятся тебя совершенно! Продолжают лопать клубнику, подняв к ней невозмутимую зеленую морду. В прошлом году я спасла одну от мелких - они собирались проверить, как быстро у ящерицы вырастет хвост.
Пока я отгоняю ящериц и кладу клубнику в десятилитровый бидон, бабушка разводит селитру.
«Это удобрение», - говорит она и щедро выливает ковш под помидоры. На нитраты никто тогда овощи не проверял, а в пользу удобрений верили все.
Например, дед и бабка Патиссоны.
Иногда они останавливаются поболтать с Женей, так они называют бабушку. Раньше у них была дача, где ДОСААФ. Но дедушку Патиссона раздражали парашютисты.
- Я с утра помидоры подвязывал, смотрю - летит! Ветром его сносит. Ну, прямо на палки мои, на помидоры! Я ору, бегаю, таркалы выдергиваю, думаю - сейчас сердце точно лопнет, а он летит и вот прям на грядку бухается, где у меня перцы засеяны. Подбегаю - девчонка. Глазами на меня луп-луп! Доченька, говорю, ты жива? Кивает. Ну, меня тут и переклинило. Мать твою, ору, ДОСААФ!
- Ругался, - удовлетворенно говорит бабушка Патиссон.
- И жалобу мы подавали в ДОСААФ этот. Да кто ж слушать будет?
А ты, Женя, чем помидоры кормишь? Мне неинтересно слушать производственное совещание, я ускользаю в вагончик, там есть кусок крошечного запыленного зеркала, и пытаюсь оценить масштабы катастрофы.
Нос, ну… как и ожидалось. Ногти… лучше не смотреть. Лицо в конопушках, в волосах - паутина.
Ужас и как жить?!
Июль 1983 года.
Белый пазик и пыль, а где-то в середине сердитая конопатая девочка двенадцати лет.
Просто немного еще побыть там.
Обнять маму, расспросить бабушку про злой орех, увести клубничину из-под носа у ящерки.
Пяти минут мне бы хватило.
Заира Магомедова.
Подробно на сайте Это Кавказ:
https://etokavkaz.ru/replika/avtobus-na-khankalu