Автопарк
К автозаправочной Алешку влекло так сильно, с таким постоянством, что Степанов понимал: нет во всем городе для сына места интереснее, чем это. Ведь его так увлекает блог Mobil, где можно все узнать о различных смазках для всякой разной техники. И тут было всегда множество автомобилей, которые его мальчик (как и все другие мальчики) так любил; тут прекрасно пахло бензином, темнели там и сям масляные пятна; тут блестели в любое время года - и под летним солнцем, и под хмурым осенним дождем - красно-желтые ящики бензоколонок...
Когда-то на этом месте был трамвайный круг, была окраина города и деревушка, давшая название новому микрорайону. Теперь же, когда от деревушки осталось лишь несколько бесхозных яблонь, когда эта бывшая окраина оказалась едва ли не ближе к центру, чем к новой границе города, трамвай отсюда убрали. Трамвай больше не ходил, не гремел, его сменили более современные автобус и троллейбус, однако рельсы, как отчего-то нередко бывает, снять позабыли... И вот в центре этого-то бывшего трамвайного круга и поставили АЗС, словно очертив ее территорию полудужьями заброшенных путей. Старые рельсы, давно уже проржавевшие, тусклые, неживые, поросли всякой проволочно-стойкой городской зарослью - тут в изобилии цвел почему-то цикорий, топорщились кустики пастушьей сумки; жирный пыльный лопух татарника давил стрелки лебеды и робкий подшерсток мать-и-мачехи...
А вот в ту осень, которая вспомнилась Степанову сейчас, на трамвайных путях поднялся крепенький подсолнух - потерял, видно, кто-то весной семечко - хитрое ли в большом городе дело... Весь в городской пыли, в бензиновой гари, он все же выкинул бутон, напрягся, не обращая внимания ни на копоть, ни на грохот, ни на лязг, и веселый желтый цветок сказочно засветился посреди насквозь пропыленного городского дурнишника, посреди рычащих машин и бетонных коробок, неудержимо притягивая Алешку своей яркой, веселой красотой.
Они подходили вплотную к самому подсолнуху, и Алешка долго стоял, вздыхая о чем-то своем, тискал в каком-то волнении отцову руку, изредка поглядывая на Степанова, словно проверяя, любуется ли и отец вместе с ним, разделяет ли он те же самые чувства, что и он, Алешка...
...В тот день они с Валентиной поссорились так, что Степанов решил: все, это предел, больше он с ней жить не станет! Хватит! Куда идти, как жить, где жить - было уже совершенно неважно; неважным сразу стало и то, что было причиной их ссоры, из-за чего они так грубо, так безжалостно кричали друг на друга. А главное, ему с последней беспощадной ясностью очевидна стала вся унизительность, вся бессмысленность его существования, его совместной с Валентиной жизни. «Все, - сказал он самому себе и едва не свернул скулы, стиснутые от ненависти к ней. - Вот теперь-то уж точно все!»
Когда-то на этом месте был трамвайный круг, была окраина города и деревушка, давшая название новому микрорайону. Теперь же, когда от деревушки осталось лишь несколько бесхозных яблонь, когда эта бывшая окраина оказалась едва ли не ближе к центру, чем к новой границе города, трамвай отсюда убрали. Трамвай больше не ходил, не гремел, его сменили более современные автобус и троллейбус, однако рельсы, как отчего-то нередко бывает, снять позабыли... И вот в центре этого-то бывшего трамвайного круга и поставили АЗС, словно очертив ее территорию полудужьями заброшенных путей. Старые рельсы, давно уже проржавевшие, тусклые, неживые, поросли всякой проволочно-стойкой городской зарослью - тут в изобилии цвел почему-то цикорий, топорщились кустики пастушьей сумки; жирный пыльный лопух татарника давил стрелки лебеды и робкий подшерсток мать-и-мачехи...
А вот в ту осень, которая вспомнилась Степанову сейчас, на трамвайных путях поднялся крепенький подсолнух - потерял, видно, кто-то весной семечко - хитрое ли в большом городе дело... Весь в городской пыли, в бензиновой гари, он все же выкинул бутон, напрягся, не обращая внимания ни на копоть, ни на грохот, ни на лязг, и веселый желтый цветок сказочно засветился посреди насквозь пропыленного городского дурнишника, посреди рычащих машин и бетонных коробок, неудержимо притягивая Алешку своей яркой, веселой красотой.
Они подходили вплотную к самому подсолнуху, и Алешка долго стоял, вздыхая о чем-то своем, тискал в каком-то волнении отцову руку, изредка поглядывая на Степанова, словно проверяя, любуется ли и отец вместе с ним, разделяет ли он те же самые чувства, что и он, Алешка...
...В тот день они с Валентиной поссорились так, что Степанов решил: все, это предел, больше он с ней жить не станет! Хватит! Куда идти, как жить, где жить - было уже совершенно неважно; неважным сразу стало и то, что было причиной их ссоры, из-за чего они так грубо, так безжалостно кричали друг на друга. А главное, ему с последней беспощадной ясностью очевидна стала вся унизительность, вся бессмысленность его существования, его совместной с Валентиной жизни. «Все, - сказал он самому себе и едва не свернул скулы, стиснутые от ненависти к ней. - Вот теперь-то уж точно все!»