"Дядя Ваня" в театре им. Моссовета
Спектакль Кончаловского оказался намного более чеховским, чем постановка Туминаса. Хотя. конечно, не могу заметить, что в театре Вахтангова получилось настоящее целостное произведение, законченное по форме, замыслу.
Но какие-то бытовые детали из текста выбивались, выпячивались, как будто их не знали, как приткнуть к своей картинке. Фразы про чернила, карандаш - они безумно второстепенны, их не замечаешь почти что - когда они "лежат на своем месте", не выпадают из мира, мира чеховского дома. У Кончаловского не выпадали.
В программке Кончаловский приводит цитату Чехова, которая является, по сути, стержнем спектакля: "На сцене люди обедают, пьют чай, а в это время рушатся их судьбы".
И еще, конечно: в самом начале, когда Астров разговаривает с няней, спрашивает ее, сильно ли он изменился, она отвечает: сильно.
И если В Вахтангове Астров прежде всего "талантливый", здоровый, интересный, то в Моссовете он скорее обаналивающийся, опускающийся человек, хотя еще временами интересный и помнящий себя талантливым и интеллигентным, хотящий казаться таковым. И говоря про леса, он практически в это не верит уже, так вяло, вяло про них рассказывая, но все же перед Еленой Андреевной, которая привлекает его своей красотой, единственным, что все еще его интересует, он хочет казаться героем - и воодушевляется, рассказ становится почти что пламенным, он восходит на постамент, изображающий комнату дома, как на сцену.
Еще одна чеховская цитата из программки, в роли эпиграфа: "Как люди охотно обманываются!.."
Тут обманываются многие. Астров - прежде всего (ведь его редко в этом обвиняют, он обычно как раз остается "чяистеньким"), безусловно, Войницкий (входящий в комнату Серебрякова, он пьян, с клоунским носом, - естественно, что больной Александр не хочет с ним оставаться наедине), хотя во второй половине спектакля Деревянко играет действительно трагического героя, но трагика отчасти и состоит в самообмане - как прошлого, так и настоящего; Серебряков (здесь с радостью наблюдала за тем, что на его фразе-завещании "Надео дела делать" зал смеялся. Это же смешно! Кому говорить про дело? разве ему?); само-собой, Войницкая... Соня не видит в Астрове перемен, он для нее благородный, с нежным голосом - в спектакле доктор отвечает пьяным "Аа?" домогаровским басом. Его интересует вполне себе земное, и в Елене Андревне - он ей так намекает про тайное свидание, явно не для того предполагающееся, чтобы разговаривать о высоком... Поэтому конечно же Соню он "уважает", но она для него слишком благородна и неприступна (момент, которого в других постановках я не замечала: возможно, потому, что обычно Соня - это и так девчушка, еще неопытная, у которой доктор - первая любовь; тут Соня - Юлия Высоцкая, она не смотрится маленькой девочкой по сравнению с Наташей Вдовиной, и Соню тут ищут немного в другом). Замечательная сцена, когда Михаил Львович, подвыпивший, склоняется к Соне, сидя на одной с ней скамейке, разговаривает чуть ли не интимно, укрывает своим пиджаком... Но Соня слишком далека от всего земного, она просит его больше не пить, потому что он благородный, он не должен походить на остальных... Решение "на грани", но абсолютно оправдывающееся в последующих актах, помните: Если бы вы мне это сказали месяц, два назад... Вот оно - месяц, два назад. Вот оно - "На сцене люди обедают, пьют чай, а в это время рушатся их судьбы". В этом спектакле впервые почувствовала разрез во времени. Обычно его играют (да и в фильме же!) как один день. Здесь очень хорошо показано течение времени. Подчас губительное.
Появилась идея сделать сравнительный анализ спектаклей на обыгрываемое пространство. Можно еще и французский вариант рассмотреть.
Вообще Чехов потрясающ. И он такой наш.
Но какие-то бытовые детали из текста выбивались, выпячивались, как будто их не знали, как приткнуть к своей картинке. Фразы про чернила, карандаш - они безумно второстепенны, их не замечаешь почти что - когда они "лежат на своем месте", не выпадают из мира, мира чеховского дома. У Кончаловского не выпадали.
В программке Кончаловский приводит цитату Чехова, которая является, по сути, стержнем спектакля: "На сцене люди обедают, пьют чай, а в это время рушатся их судьбы".
И еще, конечно: в самом начале, когда Астров разговаривает с няней, спрашивает ее, сильно ли он изменился, она отвечает: сильно.
И если В Вахтангове Астров прежде всего "талантливый", здоровый, интересный, то в Моссовете он скорее обаналивающийся, опускающийся человек, хотя еще временами интересный и помнящий себя талантливым и интеллигентным, хотящий казаться таковым. И говоря про леса, он практически в это не верит уже, так вяло, вяло про них рассказывая, но все же перед Еленой Андреевной, которая привлекает его своей красотой, единственным, что все еще его интересует, он хочет казаться героем - и воодушевляется, рассказ становится почти что пламенным, он восходит на постамент, изображающий комнату дома, как на сцену.
Еще одна чеховская цитата из программки, в роли эпиграфа: "Как люди охотно обманываются!.."
Тут обманываются многие. Астров - прежде всего (ведь его редко в этом обвиняют, он обычно как раз остается "чяистеньким"), безусловно, Войницкий (входящий в комнату Серебрякова, он пьян, с клоунским носом, - естественно, что больной Александр не хочет с ним оставаться наедине), хотя во второй половине спектакля Деревянко играет действительно трагического героя, но трагика отчасти и состоит в самообмане - как прошлого, так и настоящего; Серебряков (здесь с радостью наблюдала за тем, что на его фразе-завещании "Надео дела делать" зал смеялся. Это же смешно! Кому говорить про дело? разве ему?); само-собой, Войницкая... Соня не видит в Астрове перемен, он для нее благородный, с нежным голосом - в спектакле доктор отвечает пьяным "Аа?" домогаровским басом. Его интересует вполне себе земное, и в Елене Андревне - он ей так намекает про тайное свидание, явно не для того предполагающееся, чтобы разговаривать о высоком... Поэтому конечно же Соню он "уважает", но она для него слишком благородна и неприступна (момент, которого в других постановках я не замечала: возможно, потому, что обычно Соня - это и так девчушка, еще неопытная, у которой доктор - первая любовь; тут Соня - Юлия Высоцкая, она не смотрится маленькой девочкой по сравнению с Наташей Вдовиной, и Соню тут ищут немного в другом). Замечательная сцена, когда Михаил Львович, подвыпивший, склоняется к Соне, сидя на одной с ней скамейке, разговаривает чуть ли не интимно, укрывает своим пиджаком... Но Соня слишком далека от всего земного, она просит его больше не пить, потому что он благородный, он не должен походить на остальных... Решение "на грани", но абсолютно оправдывающееся в последующих актах, помните: Если бы вы мне это сказали месяц, два назад... Вот оно - месяц, два назад. Вот оно - "На сцене люди обедают, пьют чай, а в это время рушатся их судьбы". В этом спектакле впервые почувствовала разрез во времени. Обычно его играют (да и в фильме же!) как один день. Здесь очень хорошо показано течение времени. Подчас губительное.
Появилась идея сделать сравнительный анализ спектаклей на обыгрываемое пространство. Можно еще и французский вариант рассмотреть.
Вообще Чехов потрясающ. И он такой наш.