Легкие люди, Ведогонь-театр
Пересмотрела “Легких людей” в Ведогонь-театре. Оказывается, на него некоторые зрители успели сходить уже четыре раза! Здорово, что в Зеленограде появился спектакль, который хочется рассмотреть из-под разных углов - в буквальном и небуквальном смысле.
По идее Ксюши Перетрухиной весь новый зал Ведогоня превращается в квартиру Тани и Ивана, никакого деления на сцену и зал нет: зрительские кресла стоят на одном уровне с диваном героев и их шкафами, можно выбрать, оказаться в спальне, гостиной или на кухне… При этом нет стен, и получившаяся разверстка квартиры очевидно больше по размерам прототипической. Получается удивительный эффект. Глаза цепляются за знакомые предметы быта, большая часть из которых - доставшееся от родителей советское, и сочетание старых деревянных, лакированных шкафов, столов и сервантов с новоприобретенными белыми стульчиками на кухне, диваном-еврокнижкой и матрасом вместо кровати вроде как должно отсылать к конкретному времени нулевых и конкретному социальному слою и условиям проживания, тем более в пьесе говорится о подруге Тани, которая очевидно богаче и у которой “все круто”, как скажет Егор, оглядываясь именно что на застывшую в переходном периоде меблировку Таниной квартиры… И одновременно это сочетание советского с икеевским делает обстановку не столько натуралистической, сколько метафорической, такое обобщенное пространство постсоветского города и вообще ментальности. Большое пространство позволяет, в общем-то, забыть о проговариваемой бедности, то есть позволяет думать не о ней, не о материальном. Показательно и то, что советская мебель совсем здесь не смотрится имеющей историю: нет никакой запыленности, и даже старых пластинок в соответствующих отделениях журнального столика здесь нет, двери шкафов не скрипят, так и что и комод, из которого Иван будет доставать свой паспорт, например, (якобы) забытый в первый день работы, когда к его девушке приезжает ее бывший молодой человек, можно счесть за недавно купленную вещь в ретро-стиле.
Предметы вроде есть, а атмосфера - выхолощена.
Приехавший спустя 12 лет после расставания с Таней в ее квартиру Егор заметит: “Знаешь, ты живешь практически так же”. Таня скажет даже не сравнивать. “А Какая разница?” - “Сейчас я счастлива”. Вот только действительно ли жизнь может остаться после расставания той же, а новое счастье заполнить брешь от былого?
В самом начале Иван, пытаясь заснять реакцию возлюбленной на свое устройство на работу, досадуя на то, что Таня ведет себя в кадре не так, как он предполагал, скажет: “Пока еще все можно будет вырезать. Монтажная склейка называется”. В дальнейшем мы узнаем, что Таня 12 лет назад сделала аборт - и ненавидела за это своего любимого, Егора, потому что хотела, чтобы ребенок жил, а он настоял. Приехавший зачем-то сейчас Егор тревожит эту болезненную тему открыто, а она настойчиво от нее бежит и ставит табу, хотя понятно: замалчивание не скрадет перед самой собой этого факта, его никак не вырезать кусочки себя - не склеить. На месте ребенка и их любви - дыра. И ощущение, что тебя обманули. “Я ничего не чувствовала, как будто ничего не изменилось”.
Вот только именно в момент вдруг прорывающегося аффекта, отчаяния и злости на когда-то любимого, в Тане (Татьяна Мазур) становится видна глубина. Личность невозможна без истории и даже, возможно, страдания. Счастье первых сцен с Иваном (Сергей Зайцев) стерильно-сериально, эмоции как-то преувеличенно шаблонны и даже театральны. Ее истерика в сценах с Егором - такой же “плохой театр”, но совершенно в этих условиях естественный.
Егор в начальном монологе говорит о прелести легких людей, и что наконец именно легкость в цене, и привычную тяжесть (впоследствии он здорово назовет ее “русской мутью”) можно оставить в прошлом и забыть. Он дает совет Тане, когда та сталкивается с “умопомрачением” Ивана - приступами совести в связи с тем, что он мог человека спасти на работе, но не спас и даже вовсе загадал желание “соскользнет/не соскользнет”, - стать тому легким, и все наладится. Совет в итоге сработает, но станет ясно, что сам Егор - не из легких, хотя и пытается себя к ним приписать и войти в их число на самом деле. Он, в отличие от только кажущегося “тяжелым” Ивана, не может забыть и принять подсказываемую внешней стороной отговорку за правду. Он готов поверить в чудо, что Таня ему не изменяла (а он, как оказалось, бесплоден), даже после логического заключения, что тогда не родился тот самый ребенок, и теперь никому из-за них нет прощения. И хотя на словах он сокрушается: “лучше бы ты меня обманула”, и за весь мир “не готов отвечать”, сами его вопросы и внутренняя наполненность (Алексей Ермаков играет на тэнк драме тихо, но сосредоточенно, будто и в ритме старается расслышать смысл) свидетельствуют о том, что он готов по крайней мере задуматься, что он не готов отказаться от своей даже потенциальной вины и ответственности за другого. “Почему все такие будто…, будто что-то вырезали из головы?” - вот его настоящая печаль.
Вдруг оказывается, что зияние травмы - это не пустота. Что тяжесть - это не негативная черта. Порок - скорее, жизнь без веса, отказ от собственной истории, ошибок и бед.
Из Таниной квартиры, где воцарилось воркование влюбленных - Тани и Ивана, жизненный и мысленный покой - “видимо, я и не мог спасти, судьба…”, Егор собирается уйти с другом Максом - Ключом, открывающим все двери (Антон Васильев). Открывшим и “дверь”, сознание Ивана - понявшего, что тот всего лишь “маменькин сынок, впервые стукнутый фейсом об жизнь”, что “только припугни и всё - не трогайте меня, не ломайте мой сраный мирок” (как только Таня пригрозила, он одумался и начал бороться за наличное счастье - в прямом смысле слова, с кулаками на соперника, и в ту же минуту белые рубашки совести испаряются из пространства). Ключ - из тех, кто целенаправленно выбрал кочевую “легкую жизнь”, потому что она - не настолько лицемерна, потому что если там никого нет (а есть только люди - такие вот, думающие о своем мирке люди), то лучше ставить свои законы и быть там и с теми, кого ты выбрал сам. Парадоксальным образом кочевник-шутник Егор также плывет по течению, как остающаяся всю жизнь на одном месте Татьяна.
В финале мы видим только Егора. Таня спит, а он говорит с ней. И со всеми.
И Таня, и Ключ - это пройденные этапы. Остающиеся с ним навсегда. Но если они сознательно стремятся быть легкими, то Егор, кажется, готов пойти по другому пути.
А какой путь выберем мы и какое место займем в отношении к другому, к себе и к богу, - решать нам самим, прямо как в этом зале.
P.S. Да, а оказывается, как мы привыкли к видеопроекциям в театре, что присутствие камеры на сцене без нее смотрится почти вызывающе! )
текст на медиуме
По идее Ксюши Перетрухиной весь новый зал Ведогоня превращается в квартиру Тани и Ивана, никакого деления на сцену и зал нет: зрительские кресла стоят на одном уровне с диваном героев и их шкафами, можно выбрать, оказаться в спальне, гостиной или на кухне… При этом нет стен, и получившаяся разверстка квартиры очевидно больше по размерам прототипической. Получается удивительный эффект. Глаза цепляются за знакомые предметы быта, большая часть из которых - доставшееся от родителей советское, и сочетание старых деревянных, лакированных шкафов, столов и сервантов с новоприобретенными белыми стульчиками на кухне, диваном-еврокнижкой и матрасом вместо кровати вроде как должно отсылать к конкретному времени нулевых и конкретному социальному слою и условиям проживания, тем более в пьесе говорится о подруге Тани, которая очевидно богаче и у которой “все круто”, как скажет Егор, оглядываясь именно что на застывшую в переходном периоде меблировку Таниной квартиры… И одновременно это сочетание советского с икеевским делает обстановку не столько натуралистической, сколько метафорической, такое обобщенное пространство постсоветского города и вообще ментальности. Большое пространство позволяет, в общем-то, забыть о проговариваемой бедности, то есть позволяет думать не о ней, не о материальном. Показательно и то, что советская мебель совсем здесь не смотрится имеющей историю: нет никакой запыленности, и даже старых пластинок в соответствующих отделениях журнального столика здесь нет, двери шкафов не скрипят, так и что и комод, из которого Иван будет доставать свой паспорт, например, (якобы) забытый в первый день работы, когда к его девушке приезжает ее бывший молодой человек, можно счесть за недавно купленную вещь в ретро-стиле.
Предметы вроде есть, а атмосфера - выхолощена.
Приехавший спустя 12 лет после расставания с Таней в ее квартиру Егор заметит: “Знаешь, ты живешь практически так же”. Таня скажет даже не сравнивать. “А Какая разница?” - “Сейчас я счастлива”. Вот только действительно ли жизнь может остаться после расставания той же, а новое счастье заполнить брешь от былого?
В самом начале Иван, пытаясь заснять реакцию возлюбленной на свое устройство на работу, досадуя на то, что Таня ведет себя в кадре не так, как он предполагал, скажет: “Пока еще все можно будет вырезать. Монтажная склейка называется”. В дальнейшем мы узнаем, что Таня 12 лет назад сделала аборт - и ненавидела за это своего любимого, Егора, потому что хотела, чтобы ребенок жил, а он настоял. Приехавший зачем-то сейчас Егор тревожит эту болезненную тему открыто, а она настойчиво от нее бежит и ставит табу, хотя понятно: замалчивание не скрадет перед самой собой этого факта, его никак не вырезать кусочки себя - не склеить. На месте ребенка и их любви - дыра. И ощущение, что тебя обманули. “Я ничего не чувствовала, как будто ничего не изменилось”.
Вот только именно в момент вдруг прорывающегося аффекта, отчаяния и злости на когда-то любимого, в Тане (Татьяна Мазур) становится видна глубина. Личность невозможна без истории и даже, возможно, страдания. Счастье первых сцен с Иваном (Сергей Зайцев) стерильно-сериально, эмоции как-то преувеличенно шаблонны и даже театральны. Ее истерика в сценах с Егором - такой же “плохой театр”, но совершенно в этих условиях естественный.
Егор в начальном монологе говорит о прелести легких людей, и что наконец именно легкость в цене, и привычную тяжесть (впоследствии он здорово назовет ее “русской мутью”) можно оставить в прошлом и забыть. Он дает совет Тане, когда та сталкивается с “умопомрачением” Ивана - приступами совести в связи с тем, что он мог человека спасти на работе, но не спас и даже вовсе загадал желание “соскользнет/не соскользнет”, - стать тому легким, и все наладится. Совет в итоге сработает, но станет ясно, что сам Егор - не из легких, хотя и пытается себя к ним приписать и войти в их число на самом деле. Он, в отличие от только кажущегося “тяжелым” Ивана, не может забыть и принять подсказываемую внешней стороной отговорку за правду. Он готов поверить в чудо, что Таня ему не изменяла (а он, как оказалось, бесплоден), даже после логического заключения, что тогда не родился тот самый ребенок, и теперь никому из-за них нет прощения. И хотя на словах он сокрушается: “лучше бы ты меня обманула”, и за весь мир “не готов отвечать”, сами его вопросы и внутренняя наполненность (Алексей Ермаков играет на тэнк драме тихо, но сосредоточенно, будто и в ритме старается расслышать смысл) свидетельствуют о том, что он готов по крайней мере задуматься, что он не готов отказаться от своей даже потенциальной вины и ответственности за другого. “Почему все такие будто…, будто что-то вырезали из головы?” - вот его настоящая печаль.
Вдруг оказывается, что зияние травмы - это не пустота. Что тяжесть - это не негативная черта. Порок - скорее, жизнь без веса, отказ от собственной истории, ошибок и бед.
Из Таниной квартиры, где воцарилось воркование влюбленных - Тани и Ивана, жизненный и мысленный покой - “видимо, я и не мог спасти, судьба…”, Егор собирается уйти с другом Максом - Ключом, открывающим все двери (Антон Васильев). Открывшим и “дверь”, сознание Ивана - понявшего, что тот всего лишь “маменькин сынок, впервые стукнутый фейсом об жизнь”, что “только припугни и всё - не трогайте меня, не ломайте мой сраный мирок” (как только Таня пригрозила, он одумался и начал бороться за наличное счастье - в прямом смысле слова, с кулаками на соперника, и в ту же минуту белые рубашки совести испаряются из пространства). Ключ - из тех, кто целенаправленно выбрал кочевую “легкую жизнь”, потому что она - не настолько лицемерна, потому что если там никого нет (а есть только люди - такие вот, думающие о своем мирке люди), то лучше ставить свои законы и быть там и с теми, кого ты выбрал сам. Парадоксальным образом кочевник-шутник Егор также плывет по течению, как остающаяся всю жизнь на одном месте Татьяна.
В финале мы видим только Егора. Таня спит, а он говорит с ней. И со всеми.
И Таня, и Ключ - это пройденные этапы. Остающиеся с ним навсегда. Но если они сознательно стремятся быть легкими, то Егор, кажется, готов пойти по другому пути.
А какой путь выберем мы и какое место займем в отношении к другому, к себе и к богу, - решать нам самим, прямо как в этом зале.
P.S. Да, а оказывается, как мы привыкли к видеопроекциям в театре, что присутствие камеры на сцене без нее смотрится почти вызывающе! )
текст на медиуме