Наш класс, театр Вахтангова
Отличный «Наш класс» идет на Новой сцене Театра Вахтангова. Пьеса Тадеуша Слободзянека, режиссер - Наталья Ковалева. Играют совсем молодые еще артисты Первой студии театра (кому, как не однокурсникам, играть одноклассников!). В один класс драматург авторской волей собирает судьбы разных реальных поляков и евреев, живших в начале 20 века вместе, а с наступлением войны забывших о добром соседстве. Кто-то становится предателем и доносчиком, а кто-то - безвинно убитым, кто-то насилует девушку, которая нравилась в школе, а кто-то спасает и женится на той, в которую был одиноко влюблен. И ни по кому из них в начале истории невозможно сказать, какую сторону он выберет, пройдет против своих или встанет грудью. Обычные, в чем-то слабые, а в чем-то сильнее люди. Пожалуй, это-то и страшно. Поставь нас в предельную ситуацию выбора, неизвестно, на что окажемся способны мы. И если бы не было такой войны - совершили бы эти люди ужасные поступки или прожили бы более-менее степенную жизнь?
Ведь самыми незатронутыми черной стороной 40-х оказываются увезенный родными в Америку Абрам и рано убитый Якуб Кац. Неспроста в отчаянии кричит Зоська американской семье, давшей работу ей после войны, и их гостям, удивляющимся, что полька способна была укрывать евреев: А что сделали для евреев вы? Из временной и пространственной мирной дистанции легко судить. Когда кажется, что ты вот - не…
А как судить девушку, девушке - саму себя, когда она отказывается взять малыша у знакомой еврейской пары, потому что муж не потерпит «еврейского подкидыша», и тот погибает в овине, а потом она укрывает и спасает этим одноклассника-еврея, влюбляясь - и изменяя мужу? Или ксендза, который просил молиться за всех - и за убиенных, и за свидетелей, и за убийц? Или, в конце концов, вышедшую замуж за спасшего ее поляка - еврейку, которая в послевоенной Польше готова дать ложные показания, чтобы не растравлять прошлое, даже унесшее всех ее родных, чтобы хоть как-то сосуществовать дальше?
И вот они стоят у досок, с которых уже стерты их имена и годы жизни, только остались меловые следы. И нам предстоит поверх записать свои. И ты можешь только надеяться, что не попадешь в те условия. Потому что от худших вариантов собственной судьбы подчас отделяет только (не)везение.
Ведь самыми незатронутыми черной стороной 40-х оказываются увезенный родными в Америку Абрам и рано убитый Якуб Кац. Неспроста в отчаянии кричит Зоська американской семье, давшей работу ей после войны, и их гостям, удивляющимся, что полька способна была укрывать евреев: А что сделали для евреев вы? Из временной и пространственной мирной дистанции легко судить. Когда кажется, что ты вот - не…
А как судить девушку, девушке - саму себя, когда она отказывается взять малыша у знакомой еврейской пары, потому что муж не потерпит «еврейского подкидыша», и тот погибает в овине, а потом она укрывает и спасает этим одноклассника-еврея, влюбляясь - и изменяя мужу? Или ксендза, который просил молиться за всех - и за убиенных, и за свидетелей, и за убийц? Или, в конце концов, вышедшую замуж за спасшего ее поляка - еврейку, которая в послевоенной Польше готова дать ложные показания, чтобы не растравлять прошлое, даже унесшее всех ее родных, чтобы хоть как-то сосуществовать дальше?
И вот они стоят у досок, с которых уже стерты их имена и годы жизни, только остались меловые следы. И нам предстоит поверх записать свои. И ты можешь только надеяться, что не попадешь в те условия. Потому что от худших вариантов собственной судьбы подчас отделяет только (не)везение.