соц исследование, автор: Шура Буртин (2)
Войти во мрак и нащупать в нем людей Почему россияне поддерживают войну? Исследование Шуры Буртина
00:59, 24 апреля 2022
Источник: Meduza https://meduza.io/feature/2022/04/24/voyti-vo-mrak-i-naschupat-v-nem-lyudey?utm_source=twitter&utm_medium=main
Глава 3
Чувства
Вина
- Кто виноват, что война началась? - спрашиваю я таксиста в Москве.
- Изначальная вина всегда была и будет наша. Не отмоетесь от этого никак. Они всегда нас будут осуждать. Они вообще нас терпеть не могут.
Люди с ходу начинали защищаться от обвинений - оправдываться, как муж, который избил жену: «Она сама меня вынудила, по-другому было нельзя, я не сильно, просто чтобы поняла». Человек говорит так, когда в глубине души знает, что сделал то, чего сам не может оправдать. Знает, но не допускает до сознания. Если мы говорили про гибель мирных людей, наши собеседники немедленно отвечали: «А Донбасс восемь лет не бомбили?» Они не позволяли себе подумать о беде ни секунды, сразу искали виноватых.
- Мы все правильно сделали! Америка в Косове то же самое делала! - говорила 35-летняя юристка в московском торговом центре.
- А она делала хорошо?
- Да, то есть нет… А почему им можно?!
Очень многие говорили мне о нашей необъяснимой, непростительной доброте.
«А знаешь, почему не любят? Из-за нашей доброты. Мы всем верим, и поэтому нас натягивают, обманывают, а мы всем прощаем. Слишком добрая душа у русских».
«Совсем уже обнаглели, прут и прут на Россию. Я еще школьником был - мы всем помогали. У кого землетрясение - всё Россия. Тот же их президент сейчас: где гуманитарная помощь? Опять Россия! Крупу, консервы».
«Мы бомбим [города Украины]? А почему они перекрыли воду Крыму? Мы им газ, продукты поставляли. Ну там же люди! Нельзя так, людей же надо накормить. Я просто поражаюсь нашему гуманизму».
Война будит в душах вопросы, и их приходится чем-то радикально глушить. Просто дело в том, что мы - аномально хорошие. Внутри такой сказочной картинки войну еще как-то можно объяснить.
- Что вы почувствовали, когда началась война? - спросил я одного человека.
- Запад никогда нас не любил и не будет.
Субъект и объект перепутались. Эмоция, в которой наш собеседник жил последние годы, - это защита от обвинений. Телевизор непрерывно показывал, как несправедливо к нам относятся все вокруг. Человек устал жить в этой эмоции, и война, разрыв со всем миром воспринимались им как долгожданное освобождение от этих больных отношений.
○ ○ ○
Гуляя по маленькому городку, мы видим забитый барахлом минивэн, возле которого возятся двое учителей. Один уезжает в Армению, второй помогает паковать вещи.
«Многие понимают, что что-то не то происходит, - говорит учитель истории, - и пытаются найти оправдания, чтобы не быть в таком потерянном состоянии. Повторяют из телевизора: „Если НАТО придет…“ Но видно, что чисто эмоционально им тяжело. Во время Крыма [в 2014 году] было по-другому: он [человек] прямо в глаза тебе смотрит и доказывает [свою правоту]. А тут - вроде то же самое говорит, но глаза так отводит…»
Тревога
- Самое поганое, что сейчас опять уже эти Хасавюртовские соглашения - остановить [войну], договориться, - говорит мне московский таксист. - Раз уж операция началась, так нечего им в глаза заглядывать. Надо идти до конца!
- А мне кажется, что мы своих бомбим, и это позор, - отвечаю я. - Это все равно что Воронеж бомбить.
Когда я выхожу из машины, таксист смотрит на меня странным взглядом. За последние дни я уже несколько раз видел этот взгляд - цепкий, говорящий о том, что человек чувствует опасность и считает тебя врагом. С этой же интонацией после нескольких моих вопросов начала отвечать та наивная продавщица в булочной, которая не догадывалась о том, что происходит в Украине и удивлялась моим вопросам.
В один из дней мы подошли к мужчине за столиком в торговом центре. Моя коллега, поздоровавшись и объяснив, что мы журналисты, спросила про его отношение к войне. Мужчина взглянул на нас обоих этим напряженным взглядом, сказал: «Я полностью поддерживаю действия нашего президента» - и загородился бумажным пакетом из-под фастфуда.
Мы отошли, и тут я увидел, что мужчина направился к охраннику: он вычислил шпионов и спешил незаметно сообщить, куда следует.
- Вы вообще откуда? Москвичи? - прищурился мужчина, встав рядом с охранником, пока тот смотрел наши документы.
- Я из Ростова, - ответила коллега.
- Какая главная улица в Ростове? - спросил он, надеясь нас разоблачить.
Теперь таксист тоже провожал меня этим взглядом и как будто тоже раздумывал, не стоит ли обо мне куда-нибудь сообщить. Мне показалось, им двигал страх. Именно это вынуждало его принять чью-то сторону.
- Тревога одолевает. Люди гибнут ни за что. Ну, есть за что, но жалко людей, - говорил один дядька на рынке в Калужской области. - Надо, конечно, искоренять все это бандеровское. Не жалеют никого, ни детей, ни женщин, да? - словно спрашивал он. - Натовцы эти подбираются к нашим границам, да? По телевизору показывают.
- У нас показывают одно, у них другое, - отвечал я.
- Это да. У меня сейчас брат там. Снаряд попал в соседний подъезд, шесть человек погибло. На русских валят.
Дядька боялся за брата и метался между объяснениями.
○ ○ ○
«Вчера говорила с папой по телефону, - говорит моя коллега. - Он очень заряжен, хотя никогда политикой не интересовался. Но тут начал вдруг наезжать: „Что тебе Путин? Путин тебе и учиться дал! Там [в Украине] нацисты эти!“ Я говорю: „Пап, что с тобой?“ Он власти никогда не верил, говорил: они все врут. Но людей сейчас колбасит, они боятся и не знают, как быть. Не позволяют себе задать вопрос, говорят первый готовый ответ. Еще папа очень боится, что нас с сестрой посадят, и агитирует нас примкнуть к более безопасной версии».
Люди не раз отвечали, что ощущают тревогу. В основном это были женщины, которые войну не поддерживали. Но мне показалось, что и поддержка «операции» парадоксальным образом является выражением тревоги. В такой ситуации для людей важно не собственное мнение, а возможность пережить общность с другими, кому-то довериться.
Меня не удивляют 80% поддержки Путина. Мне кажется, они совершенно не означают массовую поддержку войны - скорее, наоборот, страх перед ней.
Униженность
«Нас все унижают, если разобраться, - улыбался продавец сапог и штанов на рынке в Калужской области. - Все нерусские нас всегда дрючат: в детстве, всегда. Последние войны - только русские с русскими убивают друг друга. А все эти англичане, американцы - зажрались, пальцы веером. Я бы запустил в Англию ракету. И в Америку бы - чтобы они нас не стравливали. Нет, я не сторонник войны. Но просто они уж до того достали об нас ноги вытирать!»
Мотив необъяснимой униженности был очень частой причиной поддержки войны, особенно у людей старшего поколения.
«Русского человека зачморили. Просто чмо, человек морально опущенный. Мне Олимпийских игр последних несколько штук хватило. Ни флага, ни гимна. Но бесконечно продолжаться это не может!»
«Гимн нельзя, флаг нельзя, несчастных инвалидов - и то не пустили…»
- Мы, русские, никогда хорошо не жили, - раздраженно говорил пасечник на калужском рынке. - Все окраины [республики СССР] в советское время жили много лучше. Я не жил никогда спокойно! То Чернобыль, то перестройка, всякая хрень. Я независимый человек! - настаивал он, повышая голос. - Мне все равно, какая власть в этой стране. Коммунисты, демократы - кто угодно! Я кусок хлеба всегда заработаю! На меня повлиять морально уже никто не сможет никогда! - Пасечник кричал, и было понятно, что все совсем не так, как он говорит.
- Что вы сейчас чувствуете?
- А тут чувствовать нечего! Надо завершать это дело победоносно в нашу сторону. Других вариантов тут нет. И быть не должно.
Было ясно, что его желание победы - это прямой ответ на многолетнюю униженность.
- Мнение России нигде не слышали, - продолжал пасечник. - Кругом порицание. Мы оказались негодяями в мировых масштабах.
Я уже множество раз слышал эту жалобу, что нас никто не любит. Какая-то смесь из комплексов неполноценности и жертвы. Я вижу, что ему, как и многим, хочется придумать себе этого внешнего обвинителя и спорить с ним. Зачем? Может, чтобы чувствовать себя правым. Или чтобы просто существовать в чьих-то глазах.
- Я рад, что в конечном итоге мой президент решился на это! Ребята, хватит! Не хотите уважать - будете бояться!
- Мы бомбим Харьков, чтобы нас боялись на Западе? - уточняю я.
Во взгляде пасечника я вижу испуганное понимание. Он не дурак и не злодей.
- Во время, когда моя страна воюет, не следует обсуждать действия моего президента! Если русские люди будут не согласны с моим президентом, то моя страна проиграет, а я этого допустить не хочу.
Я примерно понимаю, на что он надеется. Сейчас мы наконец всем докажем, что мы крутые, а победителей не судят.
Много лет из этого чувства униженности люди убегают в реальность, где мы совершили что-то грандиозное. Сакральность победы и спасения мира от фашизма дают чувство правоты действий государства и нас всех. Война объединяет, дает чувство причастности. Это ответ на кризис смысла, на одиночество.
«Я христианка, поэтому я полностью поддерживаю операцию, - говорила нам женщина, которая была замужем за украинцем. - Должен прийти Антихрист, вы же знаете об этом. Антихрист придет в Германии, в Европе, это каждый христианин знает».
Мне показалось, что она ждет апокалипсиса, чтобы внешний мир совпал с ее застарелым внутренним кошмаром. Это слышалось и в других разговорах: ну наконец-то что-то будет понятно. Война как будто завершила годы неопределенности.
«Для психики война - это облегчение после многих лет застоя, - объяснял мне знакомый психолог. - Как пожар в тюрьме - хоть какое-то развлечение».
Не быть неправым
Меня удивил один 60-летний мужчина, которого мы остановили на пороге его частного дома в маленьком городке в Калужской области. По интонации чувствовалось, что человек это добрый и симпатичный.
- Ну что я чувствую? Фашистов надо убивать. Мой дед сражался, убивал их. Против народа ничего не имею, а вот этих надо убирать, гнать их в Европу.
- А у вас нет сомнений?
- Какие могут быть сомнения! Дед воевал, против чего сомнения? Мы же не нападали, как те же фашисты. Ну да, мы напали, пускай. Но против кого? Не против народа, а против вот этих нацистов. Там [в Украине] есть хорошие люди. Вот этот дом, - показывал он на порог, - ребята делали со Львова. Ну встречу я их - я в них стрелять буду? Нет, конечно!
В отличие от многих собеседников, в этом человеке не чувствовалось цинизма, тупости или нечестности.
«Вот друг рассказывал: 1979 год, их [военнослужащих] подняли по тревоге, ничего не объясняя, отобрали военные билеты, самолет приземлился, и им объявили: „Вы находитесь в Республике Афганистан“, - продолжал мужчина. - Говорит: выползаю [из-за скалы], в трех метрах ко мне спиной стоит душман. А как человека убить? Поросенка идешь резать - ты его для этого кормил, а все равно сто грамм выпьешь для храбрости. А он не видел никогда, необстрелянный. Зажмурился, нажал курок - и перестал [стрелять], только когда патроны кончились. А начнут бомбы падать - естественно, народ испугается, ненавидеть будет».
Этот дядька меня удивил. Он понимал, что идет настоящая война, гибнут мирные люди и что война - это ужасно. При этом он полностью поддерживал «операцию». Он осознавал, что по телевизору ему показывают пропагандистскую картинку, но верил ей. Эти противоречащие друг другу понимания словно жили в разных частях его сознания, не цепляясь друг за друга и не порождая никаких сомнений.
Люди не могли допустить мысли о том, что мы развязали страшную войну, и готовы были выдумать любые объяснения, чтобы защитить образ хороших себя. Почему они так отпирались? Почему им было невыносимо оказаться неправыми? Мне показалось, так происходит из-за древней веры в справедливый мир. Отсутствие справедливости словно лишало их надежды на счастье.
Было видно, что они живут в картине абсолютной правоты, которая становится тем бронированней, чем страшнее становится все вокруг. Чтобы защитить свою правоту, им приходится представлять все черно-белым.
У меня самого, когда я услышал о войне, была точно такая же реакция - только с другой стороны. Я ловил себя на том, что мне тоже не хочется слушать свидетельства, которые плохо согласуются с моими взглядами: например, о жителях, которые действительно рады вторжению, или об украинских военных, расстреливающих раненых пленных. Нюансы разрушали психику, от них было физически плохо. В этой ситуации нужна была простота.
Я очень боялся оказаться неправым. Это словно обесценивало все мои идеалы. Я боялся, что мне насильно навяжут какие-то чужие. Мне кажется, все сейчас чувствуют эту угрозу и защищаются как могут.
Например, моя подруга рассказала, что ее мама, споря с ней о войне, постоянно сбивалась на возмущенно-обвиняющий крик, а потом вдруг обреченно сказала:
«И что, наши солдаты зря погибают, получается?»
Горе
Как ни странно, мне показалось, что москвичи ощутимо более идеологически заряжены. Поддержка войны в Москве была нервной и бескомпромиссной. Жители регионов тоже в большинстве поддерживали «операцию», но были мягче, чаще понимали сложность ситуации, чаще жалели людей в Украине.
Поддержка войны становится резко меньше, когда человек как-то с ней сталкивается - как, например, матери сыновей призывного возраста или люди, у которых в Украине есть близкие родственники (впрочем, не все). Большинство противников войны, которые нам встретились, были бесхитростными женщинами, которыми явно руководили не политические взгляды, а нутряной страх перед войной.
Одна женщина, сидевшая на лавочке рядом с Киевским вокзалом, после вопроса, что она чувствует, поглядела на нас изумленно, как будто думала о том же самом.
- Что я чувствую? Беда и горе!
- А можете рассказать подробнее?
- Нет, извините, я не буду это обсуждать. Это личное. У меня три сына…
Женщина расплакалась, вскочила и быстро ушла.
Раза четыре я встречал людей, которым из-за эмоций было трудно говорить о войне. Один из них, мужчина, куривший на бульваре, во время разговора почти заплакал. Когда мы спросили, что он чувствует, он поглядел на нас испуганно. Дрожащими губами - с какой-то надеждой - он стал рассказывать, что очень хочет уехать из России, но не понимает, куда податься с семьей.
○ ○ ○
К моему удивлению, большинство продавцов на калужском рынке, согласившихся говорить о войне, были против нее. Думаю, потому, что заработок этих людей напрямую зависел от экономической ситуации - в отличие от пенсионеров и бюджетников.
«Ой, я ничего не чувствую даже дажечки. Мне и тех и тех жалко».
«Чувства? Страх, конечно, что вызывает. Людей жалко, детей жалко, и с той стороны, и с этой, разницы нет. Я не думала, конечно, что до этого дойдет».
«Обиду чувствую, что на братский народ вот так».
«Что нам врут, что им врут - я не верю ничему. Оно сейчас нас не касается, но коснется потом, и хорошенько. У моего брата сына забрали [в армию]. Позавчера только сообщение получил, где что. Как матерям смотреть на это?»
- Да, я далека от этого. Мы русский народ, мы ко всему готовы, - сказала мне одна продавщица.
Через минуту она догнала меня и добавила:
- Походите тут без [журналистского] бейджика, они вам скажут, что думают. Что ****** [конец] пришел.
Глава 4
Ответственность
Все будет хорошо
Самый простой способ защиты от тревоги - сужение своей зоны ответственности. Человек просто говорит себе, что тут от него ничего не зависит, и больше не думает о том, что приходится принимать как данность. Скажем, все мы знаем, что выхлопные газы загрязняют природу, но ездим на автомобилях. Люди приняли войну как данность.
«Я думаю, что истину мы сейчас не знаем. Узнаем спустя какое-то время, - говорила одна женщина своей дочери, спешно уезжавшей за границу из-за войны. - Да, это очень плохо, и Женька сейчас там, тети Лены сын, я за него молюсь каждый вечер, чтобы он вернулся. Но истинных, глубинных причин, если не копаться в истории, если не заниматься политикой, мы не видим. Думаю, просто-напросто не было другого выхода…»
«Мы ничего не знаем» - этот тезис произносили многие люди. Женщины говорили, что молятся за какого-то конкретного, но мнения о ситуации старались не иметь. Кажется, что все население выбрало быть ребенком, который не хочет ничего понимать.
○ ○ ○
«Мы надеемся, что все закончится хорошо! Надеемся, что все пройдет быстро!»
○ ○ ○
«А что будет [из-за того, что началась война]? Сахар не пропадет, гречка не пропадет».
○ ○ ○
Мужчины как будто больше интересовались победой, а женщин она увлекала мало. Тем не менее они старались смотреть на войну сквозь государственную оптику, которая может успокоить.
«Я не ожидала, что будет война, - говорила нам юристка в торговом центре в Москве. - Но если президент пошел на такой шаг, значит, были причины! Там другие категории действуют. Для страны в целом, возможно, это спасение».
В один из первых дней войны мы с коллегой подходим к матери и дочери, которые сидят на качелях в парке. Дочь, молодая московская учительница, возмущена войной. Мать, бюджетница (живет не в Москве), - одна из тех, кто считает, что «наверху не дураки сидят»:
«Молодежь - максималисты. Наверное, мы относимся к этому чуть спокойнее. Восторга ни у кого по этому поводу нет. Но мы надеемся, что все это очень быстро закончится. Сменят там правительство - и все стабилизируется».
Было видно, что она очень боится войны. Ее надеждой было побыстрее «проскочить».
Мы видели, что война их очень тревожит, но раз за разом слышали легкомысленное «Все будет хорошо». Сперва я не понимал: как понимание происходящей трагедии сочетается с нежеланием думать?
«Какие простые реакции на опасность? Убежать, напасть или замереть, - объяснил мне знакомый психолог. - Кто может, тот убежал. Нападать - присоединиться к агрессору. А замереть, притвориться мертвым - это внутренняя эмиграция. Никак публично не реагировать, чтобы выжить».
Мы видели именно реакцию замирания: не предпринимать никаких действий, не делать никаких выводов, быть как все. Поддержка войны этими людьми была чисто номинальной.
Примкнуть к сильному
Уличные разговоры давали общую картину, но не позволяли заглянуть в жизнь наших собеседников. В этом помогли рассказы знакомых о своем общении с родственниками или друзьями. Они хорошо их знали и могли объяснить, почему те выбирают поддержку войны.
Одна подруга рассказала про свою приятельницу - стоматолога, у которой лечится много лет. Когда началась война, подруга в сердцах попросила отписаться от ее страницы в фейсбуке всех, кто войну поддерживает. Стоматолог прислала ей сообщение:
Я отписалась от тебя на фейсбуке, как честный человек. Я тоже очень переживаю, каждый день читаю, слушаю. Я, конечно, не за войну, не за то, чтобы люди и дети погибали. Но, знаешь, я совершенно не поддерживаю твою точку зрения. Я за то, что другого выхода у нас не было. Что, скорее всего, это [война] было бы на нашей территории. Договариваться с ними [украинцами] было нереально. У меня куча пациентов оттуда, преподаватели мои. У меня такая позиция, я как чувствую, так и живу. И поэтому я не хочу, чтобы меня переубеждали. Я за авторитарное государство, чтобы был царь. Я не приветствую свободу слова, печати и все, за что топишь ты.
Моя подруга, знавшая эту женщину как человека хорошего и думающего, была ошарашена.
«Понимаешь, мы много разговаривали. Она очень кропотливый доктор. Но ей кажется, что у нее не получается самостоятельно что-то делать хорошо. У нее такое убеждение, что русский человек сам ничего не может, надо его постоянно заставлять работать, жить, учиться. Нужна сильная рука, Путин собрал страну по кусочкам. Говорит: „Ну а зачем мне эта свобода слова? Что она меняет в моей жизни?“ Во всем этом чувствуется какая-то усталость».
Мне приходит в голову парадоксальная мысль: возможно, многие люди, поддерживающие Путина, смотрят на нашу жизнь пессимистичнее, чем те, кто его не поддерживают? Кажется, картина, которую нарисовала моя подруга, описывается понятием «выученная беспомощность».
Как россияне относятся к войне? Мне кажется, если пытаться свести к одной фразе, так: «Ну пережили же 1990-е…»
○ ○ ○
«Мои друзья-врачи, муж с женой, очень поссорились из-за войны, - рассказывает коллега Алиса. - У них ужасный разлад - впервые в жизни. Через два дня после начала войны они шли по улице, и их десятилетний сын спросил, что случилось. И Нинка ему сказала, что идет война, Россия напала на Украину. А Денис стал на нее кричать, чтобы она не говорила ребенку таких вещей.
Он стал говорить, что все правильно. До этого он тоже был в ужасе, но тут его переклинило. Нинка говорит, что это, видимо, страх за ребенка - это [правда о войне] слишком тяжело звучало. Может быть, ему казалось, что он должен что-то сделать, но не понимал что. Он ушел в отказ и не вернулся: сильно закрылся, говорит лозунгами. Они уже месяц не могут даже нормально поговорить.
Ему большой кровью далась та жизнь, которую они устроили сейчас, у них социальная ипотека. Он наладил свою жизнь, и у него доверие к государству выросло. И тут - бац! - такое происходит, что тебе нужно отвернуться от государства. И что, отменять свою жизнь?»
○ ○ ○
«Я пришел 24 февраля к родителям, - рассказывает знакомый из Ставропольского края. - Мама мне: „Что у тебя с лицом?“
- Ну знаешь, война началась.
- Ой не надо. Не знаю и не хочу знать.
У бабушки, - продолжает знакомый, - было несколько принципов, которым она учила детей: начальство всегда право; не высовывайся; главное - найти себе работу, где можно сидеть на жопе и не беспокоиться; царь - он хороший. Моя мама воспитывалась на этом. Она понимает, что телевизор подбрехивает, но старается туда не лезть. Сумрачная, непонятная картина ее в целом устраивает.
С родной сестрой я не общаюсь. Она на госслужбе поработала, кругом на аватарках »зеты«. В 1939 году она была бы в НСДАП. Она улыбается, смотрит на меня, и я понимаю, что в ее взгляде - отношение как к юродивому. У нее диплом куплен, но она сейчас чувствует себя выше: мы-то вот [все понимаем], а брат умничать только умеет.
Встретил мужа сестры, взгляд у него - улыбается, хочет со мной поговорить. Я понимаю, что он наслаждение от ситуации получает. За неделю до войны у него фраза была: »Ну когда же мы Киев-то разбомбим?« А сейчас [после месяца войны]: »Хе-хе, все хорошо, все идет по плану«.
У нас населенный пункт - тысяч тридцать [человек]. Машинки с буквой Z - часть пейзажа. Не знаю никого, кто сомневается. Удобно жить в такой среде. Будем хуже жить? Ну мы и жили плохо».
Приспособление
Многие полагали: когда в российские города пойдут гробы, люди задумаются.
«Я сам с Урала, на днях позвонил брату, - рассказал мне знакомый художник. - Там городок маленький, все друг друга знают. И им в один день привезли шесть гробов [российских военнослужащих]. Брат говорит: „Вообще, надо было давно эту Украину… Вот Сталин - держал всех этих фашистов, врагов народа, в лагерях. А Хрущев выпустил всех бандеровцев, чеченцев, Горбачев развалил державу, Ельцин вооружил Украину и отдал Крым. Вот и приходится Путину все это расхлебывать“».
Большинство моих друзей из Москвы почувствовали, что то, чем они жили, в один день потеряло смысл. Все, за что мы держались, сломалось. И поэтому, а не только из страха, уехало огромное количество людей.
Но для многих людей, наоборот, все обрело смысл и надежду. Терять прежнюю, довоенную жизнь им было не очень жалко. Зато появилось огромное внутреннее чувство правоты, которое теперь невозможно пробить никакими бомбежками вокзалов. Может, в чем-то и стало тяжелее - однако появилась надежда: сейчас подсоберемся, победим зло, все наладим.
И нам очень сложно друг друга понять.
○ ○ ○
Меня удивила одна знакомая, которая рассказала, что после присоединения Крыма хотела уехать из России, а теперь поддерживает «спецоперацию».
- Когда был 2014 год, я мужу говорила: мы или уезжаем на Запад и живем теми ценностями, или остаемся и тут адаптируемся. Он не захотел ехать. Поплакав-поплакав, я решила разделить судьбу народа.
В этом разговоре я обнаружил, что многие поддерживают происходящее просто потому, что не видят для себя возможности уехать - или сопротивляться.
- Мы просто повелись на провокации. Натовские базы, биолаборатории - все это логично, - говорила знакомая. - Неважно - были они, не были… Все очень непросто. Неоднозначно.
- А тебе не кажется, что это просто перевод стрелок?
- Возможно. Но это наша официальная позиция.
- Но зачем тебе к ней присоединяться?
- А даже если я к ней не присоединюсь, что изменится? Царь так сказал! Понимаешь, паны дерутся - у холопов чубы трещат. Украина - это дети фактически. Они такое несут и такую чертовщину там устроили! И это называется свобода!
Я чувствую, что ее «все неоднозначно» имеет более глубокие корни, чем просто оправдание официальной лжи. Моя знакомая чувствует свою беспомощность и считает ее нормой, она привыкла жить в обороне, спрятавшись в частную жизнь, в которой что-то ясно. И теперь, когда ситуация ее особенно пугает, она, защищаясь, повторяет то, что привыкла чувствовать: «Я не плохая (сами они плохие)».
- Неважно, кто прав. Это реальность.
- Так нам же отвечать придется.
- Я давно поняла, что мы будем отвечать за это. Разделим и победы, и поражения. Или нужно было уезжать отсюда. Тем, кто недоволен, действительно лучше уехать, потому что тут недовольных не любят.
Говоря, что разделяет судьбу страны, она не бахвалилась, а, скорее, объясняла, что у нее нет выбора: люди в общности, к которой она причастна, любят Путина и поддерживают войну. Чтобы быть с ними, она вынуждена соглашаться.
- А мы тут на фиг никому не нужны! - продолжала знакомая. - И простой украинский народ совершенно им [Западу] безразличен! Устраивают эти войны, перевороты, революции. Люди для них - это только так, материал…
Как ни странно, в словах этой молодой женщины я впервые почувствовал искренний страх перед Западом: мы простые, беспомощные, все эти стихии нам неподвластны, не трогайте нас, не делайте ничего с нами, не соблазняйте нас ничем! Кто-то нами управляет - и хорошо.
Этот разговор происходил уже после Бучи. Единственное, что оставалось моей знакомой, - заткнуть уши, прогнать мысли и просто верить в нашу правоту.
○ ○ ○
«Путина я никогда не похаю, тем более сейчас, - говорит нам чудесная женщина-врач в маленьком поселке Костромской области. - Президент нормальный у нас, я спокойна. Наших мальчишек он не посылает туда на войну. Посылает спецов, а не пушечное мясо. По телевизору даже видно: выступает про наших солдат, у него голос дрожит, сразу видно - человек хороший. Я всегда такого мнения: не нашим умом думать. Жалко наших мальчишек, но мальчишки знали, куда шли. Раньше-то Чечня, Афган, жалко детей было посылать, у меня два парня было в то время… Лишь бы войны не было - главное-то вот!»
Мне стало понятно, что этой женщине, живущей очень трудную жизнь, просто необходимо верить в добрый, нормальный мир, которым управляют хорошие люди.
Глава 5
Безумие
Бред
Как-то мы подошли к мужчине, сидящему на лавочке в московском торговом центре «Ереван плаза». Он говорил примерно то же, что остальные: мол, все это большая игра.
«Идет игра, военные действия: синие, зеленые. Там серьезные вещи, в каких-то кругах. Натворили много всего, но я не думаю, что в Советском Союзе, таком большом, люди дураки. Соответственно, идет решение каких-то определенных вопросов. И внизу что-то серьезное. Там показан по телевизору дом какой-то белый, кто-то интервью давал, ну я посмотрел - это что-то не то. Я тоже военный, тоже служил, ездил, и в карты играли, в преферанс, и проигрывали. Но это лично мой взгляд…»
Я заскучал. Я уже устал слушать всю эту муть. И тут я заметил, что под мужчиной постелено полотенце, рядом стоят пакеты с каким-то мусором, лежат остатки еды. Я понимаю, что мужчина - сумасшедший. Однако его бред был почти неотличим от бреда большинства.
«Вы эгоисты!» - кричала та бабка в трамвае, имея в виду меня и всех, кто ходит на митинги. Почему эгоисты? Она считала, что мы не хотим ей помочь. Мы - непонятные, холодные молодые люди - собираемся оставить ее одну, наедине со старостью и несчастьем. Мы эгоисты потому, что не вместе с ней, не хотим ее закрыть, спрятать во что-то теплое. Она чувствовала, что остается наедине с совершенно непонятной жизнью. Ей страшно - а нам нет до этого дела.
Я понял, что она, в общем-то, ребенок. Чувствует одиночество, беспомощность, страх перед ответственностью. И еще обиду на то, что заставляет ее взрослеть и тем лишает правды первичного детского восприятия, когда ты просто соответствуешь себе. Она чувствовала, что наше рацио - это ложь, и из-за него она перестанет быть собой.
Она хотела быть с теми, кто защитит ее от этого холода, сокрушит рацио, даст ей остаться ребенком. Она полностью поддержит того, кто будет творить безумие, - потому что именно безумные действия напрямую выражают чувства, которые вызывает у нее существование. Бабка орала, чтобы мы услышали. «Я существую! Видите?!» - кричал этот растерянный ребенок. Он как будто просил о помощи.
○ ○ ○
После трагедии в Буче одна моя финская знакомая, много лет жившая в России, написала отчаянный пост по-русски. В нем она обращалась к тем россиянам, кто поддерживает войну, и спрашивала, как они могут жить с этими мыслями. Она не могла понять, как русские могут это себе объяснить.
В те же дни я увидел пост моей старой приятельницы, которая писала, что ее «очень тревожит мелкий и стыдный моральный пацифизм головного мозга русской интеллигенции».
Моя приятельница возмущалась тем, что государство закрыло не все вражеские СМИ, не дает реальные сроки за русофобские тексты. И радовалась обретенной свободе - «от той иллюзии моральной стерильности и лицемерия, которое так долго держало нас в своих липких объятиях».
Я позвонил ей.
- Либеральный контент отрицает Россию как цивилизационный код - это, конечно, преступно. А сейчас - резкий, феноменальный, головокружительный разворот над Атлантикой! Украинцы - это наши люди, в конце концов. Решается вопрос, останется ли Россия в списке мировых цивилизаций. На Россию сейчас смотрит весь мир. Потому что мы, русские, как всегда, впереди всех - на белом коне с красным знаменем. Происходит выздоровление от пандемии под названием доллар. Мир следит за этими событиями, закусив губу: «Россия, давай! Россия, давай!»
В какой-то момент я отключился от смысла ее слов. По интонации я почувствовал, что разговариваю не с человеком, а с безумием. Ее бред был замкнутой, абсолютно логичной реальностью.
- Все это длится так долго именно потому, что мы не бомбим мирные города! Слава богу, российская оборонная промышленность производит достаточно высокоточного вооружения. Мы воюем только с нацистской украинской армией.
- Но Мариуполь полностью разрушен.
- А ты что, не знаешь, что ВСУ прячется в жилых кварталах?!
- Да, но в результате русская армия их бомбит. Ты понимаешь, что это происходит?
- Ну Шура, ну зачем ты так? Это же… Это пропагандистский вопрос!
Голос моей приятельницы дрожал от обиды. Я вытаскивал ее в какую-то ужасную, враждебную реальность.
- Скажи, ты реально не понимаешь, что там каждый день убивают живых людей?
- Ты хочешь добиться от меня признания, что я кровожадная сука?! - кричала она в трубку. - Ну хорошо, я на стороне убийц! Но меня утешает то, что вместе со мной на этой стороне народ. Я, конечно, со своим народом. Ты мне ответь: тогда зачем Путин начал спецоперацию?! Нет, ответь мне!
Одна интеллигентная женщина, которую мы встретили в костромской церкви, сказала так: «Люди в России сейчас как ребенок, которому сообщили, что его папа - маньяк-убийца. Он не может в это поверить, защищается, злится, выдумывает какие-то версии, ищет виноватых. Конечно, ему очень-очень плохо».
1939-й
Все заметили, что основания для вторжения в Украину идентичны тому, что говорил Гитлер при нападении на Польшу. А именно: это защита наших границ, безопасности Рейха и угнетаемого немецкого меньшинства в Польше. Данциг всегда был немецким городом, Германия имеет право восстановить суверенитет над немецкими территориями. Либеральный мир лжет, мы хотим мира, мы терпеливо предлагали сдержать рост вооружений. Но Польша срывала мирные переговоры и проводила мобилизацию. Мы не воюем с населением, наша авиация атакует только военные цели. Тот, кто применит бомбы или химическое оружие, получит сокрушительный ответ. Мы готовы воевать со всеми.
Когда читаешь речь Гитлера 1 сентября 1939 года, просто не можешь поверить своим глазам. Я сначала даже заподозрил, что это украинский фейк. Такую же оторопь накануне войны у меня вызвали сообщения о вторжении украинских диверсантов - прямая калька с провокации в Глайвице. А 22 июня Гитлер объяснил немецкому народу, что на границе стояли 160 русских дивизий, готовых вторгнуться в Европу. Я не знаю, чья это злая шутка - истории или каких-то конкретных циников.
Детей в детских садах выстраивают знаком Z. Его же рисуют на дверях несогласным, которых надо запугать. Он обладает дерзкой, фашистской притягательностью. Это знак силы и воли, ломающей границы и условности. Семиотически он тождественен молниям войск СС.
При этом вся Россия - от Путина до кассирши - верит, что борется с нацизмом. С этой целью 20-летние пацаны тысячами убивают таких же, говорящих с ними на одном языке? С этой целью мы разрушаем русскоязычные города, а миллионы их жителей бегут в Европу?
Люди в России привыкли считать войну сакральным опытом, который может смыть все и вернуть их к какому-то подлинному смыслу, к самим себе. Им кажется, что война освободит их от того, в чем они оказались. Вся страна повторяет слова про «денацификацию», «демилитаризацию» и «освобождение». Напрашивается мысль, что эти слова возникли не случайно. Люди действительно подсознательно хотят этого, но не могут получить. И выражают в виде агрессии к тем, кого считают максимально на себя похожими. Россия делает с Украиной то, что хотела бы сделать с собой.
Zигу рисуют с помощью георгиевских ленточек. Это кажется мне натуральным схизисом, симптомом настоящего, клинического безумия. Примерно как если бы человек свихнулся на теме войны, надел эсэсовский китель, советскую пилотку, взял красное знамя и пошел убивать соседа. Психиатры говорят, что бред не поддается разубеждению. Бессмысленно объяснять человеку в психозе нелогичность его картины мира. Вероятно, бред выражает что-то важное в человеке, и психика будет его защищать. Это способ решения какого-то внутреннего конфликта, из которого нет сознательного выхода.
«В психиатрии есть понятие индуцированного психоза, когда здоровый человек начинает верить бреду, который транслирует кто-то из его близких, - говорит мой знакомый психолог. - Обычно он возникает в изоляции с больным, при длительном нервном напряжении. Физиологический механизм массового безумия, наверное, похож».
Как-то я разговорился с женщиной и двумя мужчинами, обсуждавшими политику возле подъезда. Они были соседями и хорошо друг друга знали. Женщина была горячей сторонницей «операции», говорила про «где вы были восемь лет» и «нацистов». Один из мужчин тоже был за, но без энтузиазма, скорее конформистски. А второй оказался противником войны, как и я. Разговор был вполне мирный, но женщина неожиданно для себя оказалась в меньшинстве и довольно быстро израсходовала все аргументы.
- Ну поймите, - говорил я, - там гибнут обычные люди. Сложно с помощью бомб заставить их нас полюбить…
- Ну пойму я, и что?! - вдруг крикнула женщина.
Шура Буртин
00:59, 24 апреля 2022
Источник: Meduza https://meduza.io/feature/2022/04/24/voyti-vo-mrak-i-naschupat-v-nem-lyudey?utm_source=twitter&utm_medium=main
Глава 3
Чувства
Вина
- Кто виноват, что война началась? - спрашиваю я таксиста в Москве.
- Изначальная вина всегда была и будет наша. Не отмоетесь от этого никак. Они всегда нас будут осуждать. Они вообще нас терпеть не могут.
Люди с ходу начинали защищаться от обвинений - оправдываться, как муж, который избил жену: «Она сама меня вынудила, по-другому было нельзя, я не сильно, просто чтобы поняла». Человек говорит так, когда в глубине души знает, что сделал то, чего сам не может оправдать. Знает, но не допускает до сознания. Если мы говорили про гибель мирных людей, наши собеседники немедленно отвечали: «А Донбасс восемь лет не бомбили?» Они не позволяли себе подумать о беде ни секунды, сразу искали виноватых.
- Мы все правильно сделали! Америка в Косове то же самое делала! - говорила 35-летняя юристка в московском торговом центре.
- А она делала хорошо?
- Да, то есть нет… А почему им можно?!
Очень многие говорили мне о нашей необъяснимой, непростительной доброте.
«А знаешь, почему не любят? Из-за нашей доброты. Мы всем верим, и поэтому нас натягивают, обманывают, а мы всем прощаем. Слишком добрая душа у русских».
«Совсем уже обнаглели, прут и прут на Россию. Я еще школьником был - мы всем помогали. У кого землетрясение - всё Россия. Тот же их президент сейчас: где гуманитарная помощь? Опять Россия! Крупу, консервы».
«Мы бомбим [города Украины]? А почему они перекрыли воду Крыму? Мы им газ, продукты поставляли. Ну там же люди! Нельзя так, людей же надо накормить. Я просто поражаюсь нашему гуманизму».
Война будит в душах вопросы, и их приходится чем-то радикально глушить. Просто дело в том, что мы - аномально хорошие. Внутри такой сказочной картинки войну еще как-то можно объяснить.
- Что вы почувствовали, когда началась война? - спросил я одного человека.
- Запад никогда нас не любил и не будет.
Субъект и объект перепутались. Эмоция, в которой наш собеседник жил последние годы, - это защита от обвинений. Телевизор непрерывно показывал, как несправедливо к нам относятся все вокруг. Человек устал жить в этой эмоции, и война, разрыв со всем миром воспринимались им как долгожданное освобождение от этих больных отношений.
○ ○ ○
Гуляя по маленькому городку, мы видим забитый барахлом минивэн, возле которого возятся двое учителей. Один уезжает в Армению, второй помогает паковать вещи.
«Многие понимают, что что-то не то происходит, - говорит учитель истории, - и пытаются найти оправдания, чтобы не быть в таком потерянном состоянии. Повторяют из телевизора: „Если НАТО придет…“ Но видно, что чисто эмоционально им тяжело. Во время Крыма [в 2014 году] было по-другому: он [человек] прямо в глаза тебе смотрит и доказывает [свою правоту]. А тут - вроде то же самое говорит, но глаза так отводит…»
Тревога
- Самое поганое, что сейчас опять уже эти Хасавюртовские соглашения - остановить [войну], договориться, - говорит мне московский таксист. - Раз уж операция началась, так нечего им в глаза заглядывать. Надо идти до конца!
- А мне кажется, что мы своих бомбим, и это позор, - отвечаю я. - Это все равно что Воронеж бомбить.
Когда я выхожу из машины, таксист смотрит на меня странным взглядом. За последние дни я уже несколько раз видел этот взгляд - цепкий, говорящий о том, что человек чувствует опасность и считает тебя врагом. С этой же интонацией после нескольких моих вопросов начала отвечать та наивная продавщица в булочной, которая не догадывалась о том, что происходит в Украине и удивлялась моим вопросам.
В один из дней мы подошли к мужчине за столиком в торговом центре. Моя коллега, поздоровавшись и объяснив, что мы журналисты, спросила про его отношение к войне. Мужчина взглянул на нас обоих этим напряженным взглядом, сказал: «Я полностью поддерживаю действия нашего президента» - и загородился бумажным пакетом из-под фастфуда.
Мы отошли, и тут я увидел, что мужчина направился к охраннику: он вычислил шпионов и спешил незаметно сообщить, куда следует.
- Вы вообще откуда? Москвичи? - прищурился мужчина, встав рядом с охранником, пока тот смотрел наши документы.
- Я из Ростова, - ответила коллега.
- Какая главная улица в Ростове? - спросил он, надеясь нас разоблачить.
Теперь таксист тоже провожал меня этим взглядом и как будто тоже раздумывал, не стоит ли обо мне куда-нибудь сообщить. Мне показалось, им двигал страх. Именно это вынуждало его принять чью-то сторону.
- Тревога одолевает. Люди гибнут ни за что. Ну, есть за что, но жалко людей, - говорил один дядька на рынке в Калужской области. - Надо, конечно, искоренять все это бандеровское. Не жалеют никого, ни детей, ни женщин, да? - словно спрашивал он. - Натовцы эти подбираются к нашим границам, да? По телевизору показывают.
- У нас показывают одно, у них другое, - отвечал я.
- Это да. У меня сейчас брат там. Снаряд попал в соседний подъезд, шесть человек погибло. На русских валят.
Дядька боялся за брата и метался между объяснениями.
○ ○ ○
«Вчера говорила с папой по телефону, - говорит моя коллега. - Он очень заряжен, хотя никогда политикой не интересовался. Но тут начал вдруг наезжать: „Что тебе Путин? Путин тебе и учиться дал! Там [в Украине] нацисты эти!“ Я говорю: „Пап, что с тобой?“ Он власти никогда не верил, говорил: они все врут. Но людей сейчас колбасит, они боятся и не знают, как быть. Не позволяют себе задать вопрос, говорят первый готовый ответ. Еще папа очень боится, что нас с сестрой посадят, и агитирует нас примкнуть к более безопасной версии».
Люди не раз отвечали, что ощущают тревогу. В основном это были женщины, которые войну не поддерживали. Но мне показалось, что и поддержка «операции» парадоксальным образом является выражением тревоги. В такой ситуации для людей важно не собственное мнение, а возможность пережить общность с другими, кому-то довериться.
Меня не удивляют 80% поддержки Путина. Мне кажется, они совершенно не означают массовую поддержку войны - скорее, наоборот, страх перед ней.
Униженность
«Нас все унижают, если разобраться, - улыбался продавец сапог и штанов на рынке в Калужской области. - Все нерусские нас всегда дрючат: в детстве, всегда. Последние войны - только русские с русскими убивают друг друга. А все эти англичане, американцы - зажрались, пальцы веером. Я бы запустил в Англию ракету. И в Америку бы - чтобы они нас не стравливали. Нет, я не сторонник войны. Но просто они уж до того достали об нас ноги вытирать!»
Мотив необъяснимой униженности был очень частой причиной поддержки войны, особенно у людей старшего поколения.
«Русского человека зачморили. Просто чмо, человек морально опущенный. Мне Олимпийских игр последних несколько штук хватило. Ни флага, ни гимна. Но бесконечно продолжаться это не может!»
«Гимн нельзя, флаг нельзя, несчастных инвалидов - и то не пустили…»
- Мы, русские, никогда хорошо не жили, - раздраженно говорил пасечник на калужском рынке. - Все окраины [республики СССР] в советское время жили много лучше. Я не жил никогда спокойно! То Чернобыль, то перестройка, всякая хрень. Я независимый человек! - настаивал он, повышая голос. - Мне все равно, какая власть в этой стране. Коммунисты, демократы - кто угодно! Я кусок хлеба всегда заработаю! На меня повлиять морально уже никто не сможет никогда! - Пасечник кричал, и было понятно, что все совсем не так, как он говорит.
- Что вы сейчас чувствуете?
- А тут чувствовать нечего! Надо завершать это дело победоносно в нашу сторону. Других вариантов тут нет. И быть не должно.
Было ясно, что его желание победы - это прямой ответ на многолетнюю униженность.
- Мнение России нигде не слышали, - продолжал пасечник. - Кругом порицание. Мы оказались негодяями в мировых масштабах.
Я уже множество раз слышал эту жалобу, что нас никто не любит. Какая-то смесь из комплексов неполноценности и жертвы. Я вижу, что ему, как и многим, хочется придумать себе этого внешнего обвинителя и спорить с ним. Зачем? Может, чтобы чувствовать себя правым. Или чтобы просто существовать в чьих-то глазах.
- Я рад, что в конечном итоге мой президент решился на это! Ребята, хватит! Не хотите уважать - будете бояться!
- Мы бомбим Харьков, чтобы нас боялись на Западе? - уточняю я.
Во взгляде пасечника я вижу испуганное понимание. Он не дурак и не злодей.
- Во время, когда моя страна воюет, не следует обсуждать действия моего президента! Если русские люди будут не согласны с моим президентом, то моя страна проиграет, а я этого допустить не хочу.
Я примерно понимаю, на что он надеется. Сейчас мы наконец всем докажем, что мы крутые, а победителей не судят.
Много лет из этого чувства униженности люди убегают в реальность, где мы совершили что-то грандиозное. Сакральность победы и спасения мира от фашизма дают чувство правоты действий государства и нас всех. Война объединяет, дает чувство причастности. Это ответ на кризис смысла, на одиночество.
«Я христианка, поэтому я полностью поддерживаю операцию, - говорила нам женщина, которая была замужем за украинцем. - Должен прийти Антихрист, вы же знаете об этом. Антихрист придет в Германии, в Европе, это каждый христианин знает».
Мне показалось, что она ждет апокалипсиса, чтобы внешний мир совпал с ее застарелым внутренним кошмаром. Это слышалось и в других разговорах: ну наконец-то что-то будет понятно. Война как будто завершила годы неопределенности.
«Для психики война - это облегчение после многих лет застоя, - объяснял мне знакомый психолог. - Как пожар в тюрьме - хоть какое-то развлечение».
Не быть неправым
Меня удивил один 60-летний мужчина, которого мы остановили на пороге его частного дома в маленьком городке в Калужской области. По интонации чувствовалось, что человек это добрый и симпатичный.
- Ну что я чувствую? Фашистов надо убивать. Мой дед сражался, убивал их. Против народа ничего не имею, а вот этих надо убирать, гнать их в Европу.
- А у вас нет сомнений?
- Какие могут быть сомнения! Дед воевал, против чего сомнения? Мы же не нападали, как те же фашисты. Ну да, мы напали, пускай. Но против кого? Не против народа, а против вот этих нацистов. Там [в Украине] есть хорошие люди. Вот этот дом, - показывал он на порог, - ребята делали со Львова. Ну встречу я их - я в них стрелять буду? Нет, конечно!
В отличие от многих собеседников, в этом человеке не чувствовалось цинизма, тупости или нечестности.
«Вот друг рассказывал: 1979 год, их [военнослужащих] подняли по тревоге, ничего не объясняя, отобрали военные билеты, самолет приземлился, и им объявили: „Вы находитесь в Республике Афганистан“, - продолжал мужчина. - Говорит: выползаю [из-за скалы], в трех метрах ко мне спиной стоит душман. А как человека убить? Поросенка идешь резать - ты его для этого кормил, а все равно сто грамм выпьешь для храбрости. А он не видел никогда, необстрелянный. Зажмурился, нажал курок - и перестал [стрелять], только когда патроны кончились. А начнут бомбы падать - естественно, народ испугается, ненавидеть будет».
Этот дядька меня удивил. Он понимал, что идет настоящая война, гибнут мирные люди и что война - это ужасно. При этом он полностью поддерживал «операцию». Он осознавал, что по телевизору ему показывают пропагандистскую картинку, но верил ей. Эти противоречащие друг другу понимания словно жили в разных частях его сознания, не цепляясь друг за друга и не порождая никаких сомнений.
Люди не могли допустить мысли о том, что мы развязали страшную войну, и готовы были выдумать любые объяснения, чтобы защитить образ хороших себя. Почему они так отпирались? Почему им было невыносимо оказаться неправыми? Мне показалось, так происходит из-за древней веры в справедливый мир. Отсутствие справедливости словно лишало их надежды на счастье.
Было видно, что они живут в картине абсолютной правоты, которая становится тем бронированней, чем страшнее становится все вокруг. Чтобы защитить свою правоту, им приходится представлять все черно-белым.
У меня самого, когда я услышал о войне, была точно такая же реакция - только с другой стороны. Я ловил себя на том, что мне тоже не хочется слушать свидетельства, которые плохо согласуются с моими взглядами: например, о жителях, которые действительно рады вторжению, или об украинских военных, расстреливающих раненых пленных. Нюансы разрушали психику, от них было физически плохо. В этой ситуации нужна была простота.
Я очень боялся оказаться неправым. Это словно обесценивало все мои идеалы. Я боялся, что мне насильно навяжут какие-то чужие. Мне кажется, все сейчас чувствуют эту угрозу и защищаются как могут.
Например, моя подруга рассказала, что ее мама, споря с ней о войне, постоянно сбивалась на возмущенно-обвиняющий крик, а потом вдруг обреченно сказала:
«И что, наши солдаты зря погибают, получается?»
Горе
Как ни странно, мне показалось, что москвичи ощутимо более идеологически заряжены. Поддержка войны в Москве была нервной и бескомпромиссной. Жители регионов тоже в большинстве поддерживали «операцию», но были мягче, чаще понимали сложность ситуации, чаще жалели людей в Украине.
Поддержка войны становится резко меньше, когда человек как-то с ней сталкивается - как, например, матери сыновей призывного возраста или люди, у которых в Украине есть близкие родственники (впрочем, не все). Большинство противников войны, которые нам встретились, были бесхитростными женщинами, которыми явно руководили не политические взгляды, а нутряной страх перед войной.
Одна женщина, сидевшая на лавочке рядом с Киевским вокзалом, после вопроса, что она чувствует, поглядела на нас изумленно, как будто думала о том же самом.
- Что я чувствую? Беда и горе!
- А можете рассказать подробнее?
- Нет, извините, я не буду это обсуждать. Это личное. У меня три сына…
Женщина расплакалась, вскочила и быстро ушла.
Раза четыре я встречал людей, которым из-за эмоций было трудно говорить о войне. Один из них, мужчина, куривший на бульваре, во время разговора почти заплакал. Когда мы спросили, что он чувствует, он поглядел на нас испуганно. Дрожащими губами - с какой-то надеждой - он стал рассказывать, что очень хочет уехать из России, но не понимает, куда податься с семьей.
○ ○ ○
К моему удивлению, большинство продавцов на калужском рынке, согласившихся говорить о войне, были против нее. Думаю, потому, что заработок этих людей напрямую зависел от экономической ситуации - в отличие от пенсионеров и бюджетников.
«Ой, я ничего не чувствую даже дажечки. Мне и тех и тех жалко».
«Чувства? Страх, конечно, что вызывает. Людей жалко, детей жалко, и с той стороны, и с этой, разницы нет. Я не думала, конечно, что до этого дойдет».
«Обиду чувствую, что на братский народ вот так».
«Что нам врут, что им врут - я не верю ничему. Оно сейчас нас не касается, но коснется потом, и хорошенько. У моего брата сына забрали [в армию]. Позавчера только сообщение получил, где что. Как матерям смотреть на это?»
- Да, я далека от этого. Мы русский народ, мы ко всему готовы, - сказала мне одна продавщица.
Через минуту она догнала меня и добавила:
- Походите тут без [журналистского] бейджика, они вам скажут, что думают. Что ****** [конец] пришел.
Глава 4
Ответственность
Все будет хорошо
Самый простой способ защиты от тревоги - сужение своей зоны ответственности. Человек просто говорит себе, что тут от него ничего не зависит, и больше не думает о том, что приходится принимать как данность. Скажем, все мы знаем, что выхлопные газы загрязняют природу, но ездим на автомобилях. Люди приняли войну как данность.
«Я думаю, что истину мы сейчас не знаем. Узнаем спустя какое-то время, - говорила одна женщина своей дочери, спешно уезжавшей за границу из-за войны. - Да, это очень плохо, и Женька сейчас там, тети Лены сын, я за него молюсь каждый вечер, чтобы он вернулся. Но истинных, глубинных причин, если не копаться в истории, если не заниматься политикой, мы не видим. Думаю, просто-напросто не было другого выхода…»
«Мы ничего не знаем» - этот тезис произносили многие люди. Женщины говорили, что молятся за какого-то конкретного, но мнения о ситуации старались не иметь. Кажется, что все население выбрало быть ребенком, который не хочет ничего понимать.
○ ○ ○
«Мы надеемся, что все закончится хорошо! Надеемся, что все пройдет быстро!»
○ ○ ○
«А что будет [из-за того, что началась война]? Сахар не пропадет, гречка не пропадет».
○ ○ ○
Мужчины как будто больше интересовались победой, а женщин она увлекала мало. Тем не менее они старались смотреть на войну сквозь государственную оптику, которая может успокоить.
«Я не ожидала, что будет война, - говорила нам юристка в торговом центре в Москве. - Но если президент пошел на такой шаг, значит, были причины! Там другие категории действуют. Для страны в целом, возможно, это спасение».
В один из первых дней войны мы с коллегой подходим к матери и дочери, которые сидят на качелях в парке. Дочь, молодая московская учительница, возмущена войной. Мать, бюджетница (живет не в Москве), - одна из тех, кто считает, что «наверху не дураки сидят»:
«Молодежь - максималисты. Наверное, мы относимся к этому чуть спокойнее. Восторга ни у кого по этому поводу нет. Но мы надеемся, что все это очень быстро закончится. Сменят там правительство - и все стабилизируется».
Было видно, что она очень боится войны. Ее надеждой было побыстрее «проскочить».
Мы видели, что война их очень тревожит, но раз за разом слышали легкомысленное «Все будет хорошо». Сперва я не понимал: как понимание происходящей трагедии сочетается с нежеланием думать?
«Какие простые реакции на опасность? Убежать, напасть или замереть, - объяснил мне знакомый психолог. - Кто может, тот убежал. Нападать - присоединиться к агрессору. А замереть, притвориться мертвым - это внутренняя эмиграция. Никак публично не реагировать, чтобы выжить».
Мы видели именно реакцию замирания: не предпринимать никаких действий, не делать никаких выводов, быть как все. Поддержка войны этими людьми была чисто номинальной.
Примкнуть к сильному
Уличные разговоры давали общую картину, но не позволяли заглянуть в жизнь наших собеседников. В этом помогли рассказы знакомых о своем общении с родственниками или друзьями. Они хорошо их знали и могли объяснить, почему те выбирают поддержку войны.
Одна подруга рассказала про свою приятельницу - стоматолога, у которой лечится много лет. Когда началась война, подруга в сердцах попросила отписаться от ее страницы в фейсбуке всех, кто войну поддерживает. Стоматолог прислала ей сообщение:
Я отписалась от тебя на фейсбуке, как честный человек. Я тоже очень переживаю, каждый день читаю, слушаю. Я, конечно, не за войну, не за то, чтобы люди и дети погибали. Но, знаешь, я совершенно не поддерживаю твою точку зрения. Я за то, что другого выхода у нас не было. Что, скорее всего, это [война] было бы на нашей территории. Договариваться с ними [украинцами] было нереально. У меня куча пациентов оттуда, преподаватели мои. У меня такая позиция, я как чувствую, так и живу. И поэтому я не хочу, чтобы меня переубеждали. Я за авторитарное государство, чтобы был царь. Я не приветствую свободу слова, печати и все, за что топишь ты.
Моя подруга, знавшая эту женщину как человека хорошего и думающего, была ошарашена.
«Понимаешь, мы много разговаривали. Она очень кропотливый доктор. Но ей кажется, что у нее не получается самостоятельно что-то делать хорошо. У нее такое убеждение, что русский человек сам ничего не может, надо его постоянно заставлять работать, жить, учиться. Нужна сильная рука, Путин собрал страну по кусочкам. Говорит: „Ну а зачем мне эта свобода слова? Что она меняет в моей жизни?“ Во всем этом чувствуется какая-то усталость».
Мне приходит в голову парадоксальная мысль: возможно, многие люди, поддерживающие Путина, смотрят на нашу жизнь пессимистичнее, чем те, кто его не поддерживают? Кажется, картина, которую нарисовала моя подруга, описывается понятием «выученная беспомощность».
Как россияне относятся к войне? Мне кажется, если пытаться свести к одной фразе, так: «Ну пережили же 1990-е…»
○ ○ ○
«Мои друзья-врачи, муж с женой, очень поссорились из-за войны, - рассказывает коллега Алиса. - У них ужасный разлад - впервые в жизни. Через два дня после начала войны они шли по улице, и их десятилетний сын спросил, что случилось. И Нинка ему сказала, что идет война, Россия напала на Украину. А Денис стал на нее кричать, чтобы она не говорила ребенку таких вещей.
Он стал говорить, что все правильно. До этого он тоже был в ужасе, но тут его переклинило. Нинка говорит, что это, видимо, страх за ребенка - это [правда о войне] слишком тяжело звучало. Может быть, ему казалось, что он должен что-то сделать, но не понимал что. Он ушел в отказ и не вернулся: сильно закрылся, говорит лозунгами. Они уже месяц не могут даже нормально поговорить.
Ему большой кровью далась та жизнь, которую они устроили сейчас, у них социальная ипотека. Он наладил свою жизнь, и у него доверие к государству выросло. И тут - бац! - такое происходит, что тебе нужно отвернуться от государства. И что, отменять свою жизнь?»
○ ○ ○
«Я пришел 24 февраля к родителям, - рассказывает знакомый из Ставропольского края. - Мама мне: „Что у тебя с лицом?“
- Ну знаешь, война началась.
- Ой не надо. Не знаю и не хочу знать.
У бабушки, - продолжает знакомый, - было несколько принципов, которым она учила детей: начальство всегда право; не высовывайся; главное - найти себе работу, где можно сидеть на жопе и не беспокоиться; царь - он хороший. Моя мама воспитывалась на этом. Она понимает, что телевизор подбрехивает, но старается туда не лезть. Сумрачная, непонятная картина ее в целом устраивает.
С родной сестрой я не общаюсь. Она на госслужбе поработала, кругом на аватарках »зеты«. В 1939 году она была бы в НСДАП. Она улыбается, смотрит на меня, и я понимаю, что в ее взгляде - отношение как к юродивому. У нее диплом куплен, но она сейчас чувствует себя выше: мы-то вот [все понимаем], а брат умничать только умеет.
Встретил мужа сестры, взгляд у него - улыбается, хочет со мной поговорить. Я понимаю, что он наслаждение от ситуации получает. За неделю до войны у него фраза была: »Ну когда же мы Киев-то разбомбим?« А сейчас [после месяца войны]: »Хе-хе, все хорошо, все идет по плану«.
У нас населенный пункт - тысяч тридцать [человек]. Машинки с буквой Z - часть пейзажа. Не знаю никого, кто сомневается. Удобно жить в такой среде. Будем хуже жить? Ну мы и жили плохо».
Приспособление
Многие полагали: когда в российские города пойдут гробы, люди задумаются.
«Я сам с Урала, на днях позвонил брату, - рассказал мне знакомый художник. - Там городок маленький, все друг друга знают. И им в один день привезли шесть гробов [российских военнослужащих]. Брат говорит: „Вообще, надо было давно эту Украину… Вот Сталин - держал всех этих фашистов, врагов народа, в лагерях. А Хрущев выпустил всех бандеровцев, чеченцев, Горбачев развалил державу, Ельцин вооружил Украину и отдал Крым. Вот и приходится Путину все это расхлебывать“».
Большинство моих друзей из Москвы почувствовали, что то, чем они жили, в один день потеряло смысл. Все, за что мы держались, сломалось. И поэтому, а не только из страха, уехало огромное количество людей.
Но для многих людей, наоборот, все обрело смысл и надежду. Терять прежнюю, довоенную жизнь им было не очень жалко. Зато появилось огромное внутреннее чувство правоты, которое теперь невозможно пробить никакими бомбежками вокзалов. Может, в чем-то и стало тяжелее - однако появилась надежда: сейчас подсоберемся, победим зло, все наладим.
И нам очень сложно друг друга понять.
○ ○ ○
Меня удивила одна знакомая, которая рассказала, что после присоединения Крыма хотела уехать из России, а теперь поддерживает «спецоперацию».
- Когда был 2014 год, я мужу говорила: мы или уезжаем на Запад и живем теми ценностями, или остаемся и тут адаптируемся. Он не захотел ехать. Поплакав-поплакав, я решила разделить судьбу народа.
В этом разговоре я обнаружил, что многие поддерживают происходящее просто потому, что не видят для себя возможности уехать - или сопротивляться.
- Мы просто повелись на провокации. Натовские базы, биолаборатории - все это логично, - говорила знакомая. - Неважно - были они, не были… Все очень непросто. Неоднозначно.
- А тебе не кажется, что это просто перевод стрелок?
- Возможно. Но это наша официальная позиция.
- Но зачем тебе к ней присоединяться?
- А даже если я к ней не присоединюсь, что изменится? Царь так сказал! Понимаешь, паны дерутся - у холопов чубы трещат. Украина - это дети фактически. Они такое несут и такую чертовщину там устроили! И это называется свобода!
Я чувствую, что ее «все неоднозначно» имеет более глубокие корни, чем просто оправдание официальной лжи. Моя знакомая чувствует свою беспомощность и считает ее нормой, она привыкла жить в обороне, спрятавшись в частную жизнь, в которой что-то ясно. И теперь, когда ситуация ее особенно пугает, она, защищаясь, повторяет то, что привыкла чувствовать: «Я не плохая (сами они плохие)».
- Неважно, кто прав. Это реальность.
- Так нам же отвечать придется.
- Я давно поняла, что мы будем отвечать за это. Разделим и победы, и поражения. Или нужно было уезжать отсюда. Тем, кто недоволен, действительно лучше уехать, потому что тут недовольных не любят.
Говоря, что разделяет судьбу страны, она не бахвалилась, а, скорее, объясняла, что у нее нет выбора: люди в общности, к которой она причастна, любят Путина и поддерживают войну. Чтобы быть с ними, она вынуждена соглашаться.
- А мы тут на фиг никому не нужны! - продолжала знакомая. - И простой украинский народ совершенно им [Западу] безразличен! Устраивают эти войны, перевороты, революции. Люди для них - это только так, материал…
Как ни странно, в словах этой молодой женщины я впервые почувствовал искренний страх перед Западом: мы простые, беспомощные, все эти стихии нам неподвластны, не трогайте нас, не делайте ничего с нами, не соблазняйте нас ничем! Кто-то нами управляет - и хорошо.
Этот разговор происходил уже после Бучи. Единственное, что оставалось моей знакомой, - заткнуть уши, прогнать мысли и просто верить в нашу правоту.
○ ○ ○
«Путина я никогда не похаю, тем более сейчас, - говорит нам чудесная женщина-врач в маленьком поселке Костромской области. - Президент нормальный у нас, я спокойна. Наших мальчишек он не посылает туда на войну. Посылает спецов, а не пушечное мясо. По телевизору даже видно: выступает про наших солдат, у него голос дрожит, сразу видно - человек хороший. Я всегда такого мнения: не нашим умом думать. Жалко наших мальчишек, но мальчишки знали, куда шли. Раньше-то Чечня, Афган, жалко детей было посылать, у меня два парня было в то время… Лишь бы войны не было - главное-то вот!»
Мне стало понятно, что этой женщине, живущей очень трудную жизнь, просто необходимо верить в добрый, нормальный мир, которым управляют хорошие люди.
Глава 5
Безумие
Бред
Как-то мы подошли к мужчине, сидящему на лавочке в московском торговом центре «Ереван плаза». Он говорил примерно то же, что остальные: мол, все это большая игра.
«Идет игра, военные действия: синие, зеленые. Там серьезные вещи, в каких-то кругах. Натворили много всего, но я не думаю, что в Советском Союзе, таком большом, люди дураки. Соответственно, идет решение каких-то определенных вопросов. И внизу что-то серьезное. Там показан по телевизору дом какой-то белый, кто-то интервью давал, ну я посмотрел - это что-то не то. Я тоже военный, тоже служил, ездил, и в карты играли, в преферанс, и проигрывали. Но это лично мой взгляд…»
Я заскучал. Я уже устал слушать всю эту муть. И тут я заметил, что под мужчиной постелено полотенце, рядом стоят пакеты с каким-то мусором, лежат остатки еды. Я понимаю, что мужчина - сумасшедший. Однако его бред был почти неотличим от бреда большинства.
«Вы эгоисты!» - кричала та бабка в трамвае, имея в виду меня и всех, кто ходит на митинги. Почему эгоисты? Она считала, что мы не хотим ей помочь. Мы - непонятные, холодные молодые люди - собираемся оставить ее одну, наедине со старостью и несчастьем. Мы эгоисты потому, что не вместе с ней, не хотим ее закрыть, спрятать во что-то теплое. Она чувствовала, что остается наедине с совершенно непонятной жизнью. Ей страшно - а нам нет до этого дела.
Я понял, что она, в общем-то, ребенок. Чувствует одиночество, беспомощность, страх перед ответственностью. И еще обиду на то, что заставляет ее взрослеть и тем лишает правды первичного детского восприятия, когда ты просто соответствуешь себе. Она чувствовала, что наше рацио - это ложь, и из-за него она перестанет быть собой.
Она хотела быть с теми, кто защитит ее от этого холода, сокрушит рацио, даст ей остаться ребенком. Она полностью поддержит того, кто будет творить безумие, - потому что именно безумные действия напрямую выражают чувства, которые вызывает у нее существование. Бабка орала, чтобы мы услышали. «Я существую! Видите?!» - кричал этот растерянный ребенок. Он как будто просил о помощи.
○ ○ ○
После трагедии в Буче одна моя финская знакомая, много лет жившая в России, написала отчаянный пост по-русски. В нем она обращалась к тем россиянам, кто поддерживает войну, и спрашивала, как они могут жить с этими мыслями. Она не могла понять, как русские могут это себе объяснить.
В те же дни я увидел пост моей старой приятельницы, которая писала, что ее «очень тревожит мелкий и стыдный моральный пацифизм головного мозга русской интеллигенции».
Моя приятельница возмущалась тем, что государство закрыло не все вражеские СМИ, не дает реальные сроки за русофобские тексты. И радовалась обретенной свободе - «от той иллюзии моральной стерильности и лицемерия, которое так долго держало нас в своих липких объятиях».
Я позвонил ей.
- Либеральный контент отрицает Россию как цивилизационный код - это, конечно, преступно. А сейчас - резкий, феноменальный, головокружительный разворот над Атлантикой! Украинцы - это наши люди, в конце концов. Решается вопрос, останется ли Россия в списке мировых цивилизаций. На Россию сейчас смотрит весь мир. Потому что мы, русские, как всегда, впереди всех - на белом коне с красным знаменем. Происходит выздоровление от пандемии под названием доллар. Мир следит за этими событиями, закусив губу: «Россия, давай! Россия, давай!»
В какой-то момент я отключился от смысла ее слов. По интонации я почувствовал, что разговариваю не с человеком, а с безумием. Ее бред был замкнутой, абсолютно логичной реальностью.
- Все это длится так долго именно потому, что мы не бомбим мирные города! Слава богу, российская оборонная промышленность производит достаточно высокоточного вооружения. Мы воюем только с нацистской украинской армией.
- Но Мариуполь полностью разрушен.
- А ты что, не знаешь, что ВСУ прячется в жилых кварталах?!
- Да, но в результате русская армия их бомбит. Ты понимаешь, что это происходит?
- Ну Шура, ну зачем ты так? Это же… Это пропагандистский вопрос!
Голос моей приятельницы дрожал от обиды. Я вытаскивал ее в какую-то ужасную, враждебную реальность.
- Скажи, ты реально не понимаешь, что там каждый день убивают живых людей?
- Ты хочешь добиться от меня признания, что я кровожадная сука?! - кричала она в трубку. - Ну хорошо, я на стороне убийц! Но меня утешает то, что вместе со мной на этой стороне народ. Я, конечно, со своим народом. Ты мне ответь: тогда зачем Путин начал спецоперацию?! Нет, ответь мне!
Одна интеллигентная женщина, которую мы встретили в костромской церкви, сказала так: «Люди в России сейчас как ребенок, которому сообщили, что его папа - маньяк-убийца. Он не может в это поверить, защищается, злится, выдумывает какие-то версии, ищет виноватых. Конечно, ему очень-очень плохо».
1939-й
Все заметили, что основания для вторжения в Украину идентичны тому, что говорил Гитлер при нападении на Польшу. А именно: это защита наших границ, безопасности Рейха и угнетаемого немецкого меньшинства в Польше. Данциг всегда был немецким городом, Германия имеет право восстановить суверенитет над немецкими территориями. Либеральный мир лжет, мы хотим мира, мы терпеливо предлагали сдержать рост вооружений. Но Польша срывала мирные переговоры и проводила мобилизацию. Мы не воюем с населением, наша авиация атакует только военные цели. Тот, кто применит бомбы или химическое оружие, получит сокрушительный ответ. Мы готовы воевать со всеми.
Когда читаешь речь Гитлера 1 сентября 1939 года, просто не можешь поверить своим глазам. Я сначала даже заподозрил, что это украинский фейк. Такую же оторопь накануне войны у меня вызвали сообщения о вторжении украинских диверсантов - прямая калька с провокации в Глайвице. А 22 июня Гитлер объяснил немецкому народу, что на границе стояли 160 русских дивизий, готовых вторгнуться в Европу. Я не знаю, чья это злая шутка - истории или каких-то конкретных циников.
Детей в детских садах выстраивают знаком Z. Его же рисуют на дверях несогласным, которых надо запугать. Он обладает дерзкой, фашистской притягательностью. Это знак силы и воли, ломающей границы и условности. Семиотически он тождественен молниям войск СС.
При этом вся Россия - от Путина до кассирши - верит, что борется с нацизмом. С этой целью 20-летние пацаны тысячами убивают таких же, говорящих с ними на одном языке? С этой целью мы разрушаем русскоязычные города, а миллионы их жителей бегут в Европу?
Люди в России привыкли считать войну сакральным опытом, который может смыть все и вернуть их к какому-то подлинному смыслу, к самим себе. Им кажется, что война освободит их от того, в чем они оказались. Вся страна повторяет слова про «денацификацию», «демилитаризацию» и «освобождение». Напрашивается мысль, что эти слова возникли не случайно. Люди действительно подсознательно хотят этого, но не могут получить. И выражают в виде агрессии к тем, кого считают максимально на себя похожими. Россия делает с Украиной то, что хотела бы сделать с собой.
Zигу рисуют с помощью георгиевских ленточек. Это кажется мне натуральным схизисом, симптомом настоящего, клинического безумия. Примерно как если бы человек свихнулся на теме войны, надел эсэсовский китель, советскую пилотку, взял красное знамя и пошел убивать соседа. Психиатры говорят, что бред не поддается разубеждению. Бессмысленно объяснять человеку в психозе нелогичность его картины мира. Вероятно, бред выражает что-то важное в человеке, и психика будет его защищать. Это способ решения какого-то внутреннего конфликта, из которого нет сознательного выхода.
«В психиатрии есть понятие индуцированного психоза, когда здоровый человек начинает верить бреду, который транслирует кто-то из его близких, - говорит мой знакомый психолог. - Обычно он возникает в изоляции с больным, при длительном нервном напряжении. Физиологический механизм массового безумия, наверное, похож».
Как-то я разговорился с женщиной и двумя мужчинами, обсуждавшими политику возле подъезда. Они были соседями и хорошо друг друга знали. Женщина была горячей сторонницей «операции», говорила про «где вы были восемь лет» и «нацистов». Один из мужчин тоже был за, но без энтузиазма, скорее конформистски. А второй оказался противником войны, как и я. Разговор был вполне мирный, но женщина неожиданно для себя оказалась в меньшинстве и довольно быстро израсходовала все аргументы.
- Ну поймите, - говорил я, - там гибнут обычные люди. Сложно с помощью бомб заставить их нас полюбить…
- Ну пойму я, и что?! - вдруг крикнула женщина.
Шура Буртин