Вне очереди про Довлатова
Вот почему, спрашивается, Довлатов так крут, как писатель?
Безусловно, в первую очередь потому, что он был фантастически крут сам по себе. Эти, не соглашаясь, тихонечко блеют из-за угла, мол: «Самоуничтожением мужчина занимался. Пил. Асоциальный вел образ жизни. Богемный даже». Они правы. Занимался. Пил. Вел. Но чтобы заниматься самоуничтожением столько лет нужно, чтобы было ЧТО уничтожать. И было.
А еще Довлатов умел видеть. Комическое в трагическом и даже стыдном. Художественное в отвратительном. Ведь фактология-то какая? Напился, пьяный кричал, блевал, упал, ударился головой, очнулся утром в чужом доме. А на выходе? Полглавы в «Заповеднике», которые читаешь и оторваться не можешь. И тут третье в Довлатове - его язык.
Язык Довлатова - какое-то восхитительное нечто. Смесь мастеровитости, даже не так - профессионализма - и чувства органичности. Нет вот легкости Чехова или Тургенева. Нет гениальности Пушкина. Нет сумасшествия Булгакова. Нет образности поэтов серебряного века. Но все вместе - есть. Как такое вообще возможно?! А вот. И умное слово «синергия» здесь совершенно ни при чем. Мне кажется, Довлатов просто мог «сделать так же, как у», если хотел. В любых пропорциях и сочетаниях. И эти языковые прецеденты улавливаются, и кажется, Довлатов тебе подмигивает. Да, паря, я тоже это читал! Класс, что мы вместе это читали - ты и я!
И есть свое в Довлатове. Это - искренность.
Великолепная, беспримерная, а временами безжалостная искренность с читателем, и с самим собой. Эксперимент, стоивший жизни экспериментатору. Как Ж.-Ж. Руссо, только круче. У Довлатова каждая книжка - «Исповедь». Не говоря о переписке, публикациях в периодике и эти его знаменитые соло на том и на сем.
Если бы мне сказали: э! Ты можешь выбрать одного ушедшего писателя, вернуть его с того света, чтобы он написал еще одну книжку, я бы выбрал Довлатова. Просто потому, что, как и он, я, кажется, не люблю недосказанности…
Безусловно, в первую очередь потому, что он был фантастически крут сам по себе. Эти, не соглашаясь, тихонечко блеют из-за угла, мол: «Самоуничтожением мужчина занимался. Пил. Асоциальный вел образ жизни. Богемный даже». Они правы. Занимался. Пил. Вел. Но чтобы заниматься самоуничтожением столько лет нужно, чтобы было ЧТО уничтожать. И было.
А еще Довлатов умел видеть. Комическое в трагическом и даже стыдном. Художественное в отвратительном. Ведь фактология-то какая? Напился, пьяный кричал, блевал, упал, ударился головой, очнулся утром в чужом доме. А на выходе? Полглавы в «Заповеднике», которые читаешь и оторваться не можешь. И тут третье в Довлатове - его язык.
Язык Довлатова - какое-то восхитительное нечто. Смесь мастеровитости, даже не так - профессионализма - и чувства органичности. Нет вот легкости Чехова или Тургенева. Нет гениальности Пушкина. Нет сумасшествия Булгакова. Нет образности поэтов серебряного века. Но все вместе - есть. Как такое вообще возможно?! А вот. И умное слово «синергия» здесь совершенно ни при чем. Мне кажется, Довлатов просто мог «сделать так же, как у», если хотел. В любых пропорциях и сочетаниях. И эти языковые прецеденты улавливаются, и кажется, Довлатов тебе подмигивает. Да, паря, я тоже это читал! Класс, что мы вместе это читали - ты и я!
И есть свое в Довлатове. Это - искренность.
Великолепная, беспримерная, а временами безжалостная искренность с читателем, и с самим собой. Эксперимент, стоивший жизни экспериментатору. Как Ж.-Ж. Руссо, только круче. У Довлатова каждая книжка - «Исповедь». Не говоря о переписке, публикациях в периодике и эти его знаменитые соло на том и на сем.
Если бы мне сказали: э! Ты можешь выбрать одного ушедшего писателя, вернуть его с того света, чтобы он написал еще одну книжку, я бы выбрал Довлатова. Просто потому, что, как и он, я, кажется, не люблю недосказанности…