Артуро Перес-Реверте. Повести о капитане Алатристе.
Прочел пять повестей Артуро Переса-Реверте о капитане Алатристе ("Капитан Алатристе", "Чистая кровь", "Испанская ярость", "Золото короля", "Кавалер в желтом колете", насколько я понимаю, это все книги, выходившие на русском). Сперва я посмотрел фильм "Капитан Алатристе", снятый по мотивам книги и только потом прочел саму книгу. Надо заметить, что книга вышла гораздо лучше фильма. Основная проблема фильма - попытка объять необъятное. В фильм попытались впихнуть максимум событий цикла, в результате их там пришлось "уминать ногами" и понять, что происходит, было практически невозможно. В повестях же все излагается неспеша, и их можно читать не торопясь.
Книги эти теоретически проходят по разряду приключенческой литературы, однако как раз сама по себе приключенческая линия не отличается особыми изысками (в "Испанской ярости" она вообще практически отсутствует). И тем не менее, читаются они весьма приятно. Это не столько приключения, сколько портрет испанской империи в последние дни ее расцвета, портрет парадный, но правдивый, как правдивы портреты Веласкеса, который, кстати, периодически появляется на страницах повестей. Портрет этот ностальгический, потому что рисует эпоху, когда Испания была великой империей, и в то же время печальный, потому как империя эта рухнула.
А теперь предлагаю взглянуть на портреты действующих лиц этого романа (тех, разумеется, которые были реальными историческими лицами).
Начнем с Франсиско Кеведо, одного из главных персонажей цикла и одного из самых значительных поэтов Испании "Золотого века". Вот как представляет его Перес-Реверте:
"Дон Франсиско Кеведо, забулдыга и задира, поэт и рыцарь ордена Сантьяго, подслеповатый волокита, был остер на язык, тяжел на руку, стихи его были изрядны, а неурядицы - бесчисленны. Он кочевал из тюрьмы в каталажку, из ссылки в изгнание, ибо нашему всемилостивейшему государю Филиппу Четвертому и его доблестному министру графу Оливаресу как и всем мадридцам, чрезвычайно нравились бьющие не в бровь, а в глаз стихи дона Франсиско, но вовсе не улыбалось быть в стихах этих главными героями.
Так что бывало не раз и не два, что после появления очередного сонета или эпиграммы, принадлежащих перу неведомого автора хотя в том, что перо это держала длань дона Франсиско, сомнений не возникало ни у кого - полицейские, иначе называемые альгвасилами, вламывались в дом, где он жил, или в кабак, где пил, или в притон, где спал, и почтительно приглашали его следовать за ними, изымая, так сказать, из обращения на сколько-то дней или месяцев. Поэт был упрям и горд, голосу благоразумия внимать не желал, и подобные происшествия случались часто, а характер Кеведо портился непоправимо. Тем не менее он оставался душой всякого застолья и верным, испытанным другом своих друзей".
А вот как он выглядел в жизни:
В романе постоянно упоминаются конфликты Кеведо с другим великим испанским поэтом - Луисом де Гонгорой. И хотя Гонгора непосредственно на страницах повестей так и не появляется, упоминают его часто, так что я позволю себе привести и его портрет работы Веласкеса (тем паче, что этот портрет тоже упоминается в книге):
Глядя на эти портреты нетрудно понять, почему Кеведа и Гонгора терпеть не могли друг друга - даже внешне трудно представить себе большую противоположность.
Еще один персонаж, появляющийся в большей части повестей - граф-герцог Оливарес, фактический правитель Испании.
"Дородный и осанистый, большеголовый, краснолицый, черноволосый, с темной остроконечной бородкой, начинавшейся прямо под нижней губой, с густейшими, распушенными на концах, торчащими в стороны усами. Одет он был в темно-синий, отделанный черными плетеными лентами шелковый колет и такого же цвета короткие штаны; только алевший на груди крест ордена Калатравы, белый отложной воротник да тонкая золотая цепь несколько оживляли этот скромный и строгий наряд.Х
Хотя Гаспар де Гусман, третий граф Оливарес, получил герцогский титул лишь спустя два года после описываемых нами событий, этот испанский гранд к своим тридцати пяти годам уже находился в зените могущества и влияния. Юный Филипп, государственным делам предпочитавший празднества и охоты, был слепым орудием его воли; возможных соперников Оливарес устранил, убрал, удалил - причем иных так, что дальше уже и некуда. Приближенных покойного государя и прежних своих покровителей - герцога де Уседу и монаха Луиса де Альягу - отправил в ссылку, герцога де Осуну изгнал из страны, забрав все его имущество в казну; а герцог де Лерма не поплатился головой лишь потому, что успел укрыть ее под красной кардинальской шляпой - «дело в шляпе», как острили по этому поводу в Мадриде, - тогда как Родриго Кальдерона, игравшего заметнейшую роль при дворе покойного государя, казнили на площади при большом стечении публики. И теперь никто не стоял поперек дороги у этого умного, образованного, бешено честолюбивого патриота, крепко взявшего бразды правления империей, могущественней которой в ту пору не было на свете."
И еще один, часто встречающийся персонаж - сам король Испании Филипп IV. Начнем с вот этого портрета в желтом колете, явно послужившего заглавием пятой повести:
И еще одна практически готовая иллюстрация к "Кавалеру в желтом колете":
"В двадцати шагах от него, в зарослях дрока, окружавших высоченный дуб, стоял молодой человек с охотничьим ружьем в руках. Он был строен и рыжеват, облачен в зеленое сукно, на голове имел узкополую шапочку с козырьком, на ногах - выпачканные грязью гамаши, на руках - перчатки, за поясом - длинный нож. А шпаги при нем не было. Напряженно выпрямившись и немного задрав голову, он стоял неподвижно, слегка выставив одну ногу вперед."
И еще несколько портретов короля:
Теперь перейдем к более эпизодическим персонажам.
Сюжет первой повести крутится вокруг сватовства наследника британского престола Чарльза Стюарта (будущего короля Карла I) к сестре короля Испании. Капитану Алатристе поручают совершить покушение на прибывающих инкогнито в Мадрид принца Чарльза и Джорджа Вильерса маркиза Бекингема (титул герцога он получит чуть позже). Надо заметить, что и Карл I и Бекингем у нас ассоциируются в первую очередь с романами Дюма "Три мушкетера" и "Двадцать лет спустя". В свое время я уже делал подборки портретов по этим романам ( здесь и здесь), где выкладывал и портреты Карла I с Бекингемом. А здесь, поскольку события происходят несколько раньше, я постарался подобрать портреты, где они выглядят помоложе.
Итак, Чарлз Стюарт, Принц Уэльский:
и Джордж Вильерс, маркиз Бекингем:
В первой же книге появляется и великий Лопе де Вега:
"тогда я видел его впервые и в память мне навсегда врезалась важная, исполненная достоинства осанка этого шестидесятилетнего старика в черном священническом одеянии, его худощавое лицо, коротко остриженная, совсем уже белая голова и полуседые усы - и то, как сердечно, однако устало-рассеянно улыбнулся он всем присутствующим, прежде чем распрощаться и уйти, кивая направо и налево в ответ на почтительные поклоны."
В третьей повести цикла, "Испанская ярость", Алатристе служит во Фландрии под командованием знаменитого полководца Амброзио Спинолы:
"Тогда-то я и увидал впервые дона Амбросьо Спинолу и Гримальди, маркиза Бальбасского, испанского гранда и нашего главнокомандующего, и был он точно таков - высокие замшевые сапоги, вороненые с золотой насечкой доспехи, брабантские кружева, обрамляющие латный нашейник, красная лента на груди, - каким запечатлела его чудотворная кисть Диего Веласкеса на бессмертном полотне, где полководец, держа в левой руке жезл, правой ободряюще треплет по плечу склоняющегося пред ним противника; о картине этой, впрочем, будет в свое время рассказано - мною, разумеется, ибо не кто иной как ваш, господа, покорный слуга несколько лет спустя предоставил живописцу все подробности, необходимые, чтобы сделать это событие достоянием Истории, ничем не погрешив против Истины. Но это все будет потом, а покуда шел дону Амбросьо пятьдесят пятый или пятьдесят шестой год, был он сухощав и тонок в кости, лицо имел худое и бледное, голова и борода уже сильно серебрились. В душе сего уроженца Генуи, покинувшего отчий край ради службы государям Испании по душевной склонности, твердость причудливо сочеталась с изворотливостью. Воин терпеливый и удачливый, он не обладал, как теперь принято говорить, харизмой железного герцога Альбы, не был столь ярок и причудлив, как иные из его предшественников, а недоброжелатели при дворе, число коих увеличивалось с каждой новой его победой - в нашей отчизне по-другому быть не может, - считали Спинолу чужаком-честолюбцем. Как бы то ни было, именно под его водительством одержала испанская армия наиглавнейшие свои победы в Пфальце и во Фландрии, ибо дон Амбросьо, ради достижения этой цели не жалея собственного немалого состояния, закладывал родовые имения, чтобы выплачивать солдатам жалованье. Замечу в скобках, что родной его брат Федерико погиб в морском сражении с голландскими мятежниками. В те годы полководческая слава дона Амбросьо гремела по всему миру, так что даже главнокомандующий неприятельской армией Мориц Оранский, будучи спрошен, кто сейчас, по его мнению, лучший военачальник, принужден был ответить: «Спинола - второй». Помимо всего прочего, наш дон Амбросьо обладал непоказной отвагой, еще до Двенадцатилетнего перемирия снискавшей ему уважение в войсках. Засвидетельствовать ее мог бы и Диего Алатристе, своими глазами видевший генерала в деле - и под Экло, и при осаде Остенде, когда дон Амбросьо так рьяно лез в самую гущу рукопашной схватки, что солдаты отказались наступать, пока он не уйдет из-под огня."
Участвуют герои повести в знаменитой осаде крепости Бреда.
В той же третьей книге впервые появляется знаменитый драматург Педро Кальдерон де ла Барка (портреты, увы, куда более поздние):
"Он был молод, с непокрытой головой, а мокрое от пота, черное от копоти лицо свидетельствовало, что ему уже не раз приходилось нырять в зев жаровни, которую являло собою здание ратуши. Шпага на перевязи, высокие сапоги перепачканы грязью и сажей, рукав колета дымится, а ему вроде бы и дела до того нет. Но вот наконец заметил, составил стопку книг на землю и, похлопав небрежно, загасил тлеющую ткань. Тут я смог разглядеть его: худой, остролицый, он носил негустые каштановые усики и маленькую бородку под нижней губой. На вид я дал бы ему лет двадцать - двадцать пять".
Еще один персонаж из пятой книги цикла "Кавалер в желтом колете" - королева Изабелла:
"Королева у нас была красавица. И француженка. Приходилась дочерью великому Генриху IV, имела от роду двадцать три года, белую кожу, ямочку на подбородке. Выговор у нее был такой же очаровательный, как и наружность, особенно когда с прелестным усердием, силясь произнести наши раскатистые кастильские «р», она слегка морщила лобик. Хоть величие ее величества и умерялось природным умом и тонкостью, однако всякий бы сразу сказал, что она рождена царствовать: эта чужестранка уселась на испанском престоле так же непринужденно и уютно, как ее свойственница Анна Австрийская, сестра Филиппа Четвертого и жена Людовика Тринадцатого - на престоле французском. Когда же неумолимый ход событий привел к схватке дряхлого испанского льва с молодым галльским волком - решалось, кому быть повелителем Европы, - обе королевы, воспитанные в строжайших понятиях о долге и чести, определяемых голубой кровью, без раздумий и колебаний поддержали своих августейших мужей, а интересы новых отечеств восприняли как свои собственные. Так что суровые времена, которые наступить не замедлили, породили любопытный парадокс: мы, испанцы, которыми правила француженка, резались с французами, которыми правила испанка. Вот, черт возьми, какие неожиданные коленца откалывают политика и война."
И еще один персонаж из четвертой повести цикла "Золото короля":
"Тут один из присутствующих повел с явным португальским выговором речи, утешительный смысл коих сводился к тому, что казнь совершится по приговору королевского суда, именем короля, то есть наш удалец будет изъят из обращения не кем попало, а как бы его величеством собственной персоной. И для такого прославленного храбреца бесчестьем была бы иная кончина. Общество встретило это умозаключение в высшей степени одобрительно, а сам герой дня, польщенный таким толкованием, еще больше приосанился и закрутил ус. Человек, произнесший это суждение, носил длинный колет и был почти начисто лишен как мяса на костях, так и волос на голове - лишь на затылке и по бокам мощного, обтянутого смуглой кожей черепа в буйном изобилии вились седые кудри. Рассказывали, что пока злосчастное стечение обстоятельств не привело его на стезю грабежа и разбоя, он изучал богословие в Коимбре. Сведущ был не только в приемах защиты и нападения, но также и в юриспруденции и в изящной словесности, прозывался Сарамаго-Португалец, вид имел задумчивый и благородный. Еще передавали, будто христианские души он губит только по необходимости, а над каждым заработанным грошиком дрожит, как жид, копит да откладывает, чтобы собственным попечением издать бесконечную эпическую поэму, над которой трудится вот уж двадцать лет, повествуя о том, как Иберийский полуостров отделился от прочей Европы и, уподобясь каменному плоту, поплыл по воле волн неведомо куда. Что-то в этом роде."
Упс! А это небольшой прикол Переса-Реверте. Сарамаго-Португалец - это явно лауреат Нобелевской премии Жозе Сарамаго, и в самом деле написавший роман "Каменный плот", о том как "Иберийский полуостров отделился от прочей Европы и, уподобясь каменному плоту, поплыл по воле волн неведомо куда".
И напоследок несколько автопортретов Диего Веласкеса, также появляющегося на страницах повестей, да к тому же являющегося автором большинства вышеприведенных портретов:
