Немножко классики
В чем сила классики? В ее постоянной востребованности... И всевременности...
Прочтите. Ничего не напоминает?
-- А я?-раздался вдруг тонкий, волнующийся голос.
Все обернулись. В углу, возле попугая, стоял вконец расстроенный Полесов. У Виктора Михайловича на черных веках закипали слезы. Всем стало очень совестно. Гости вспомнили вдруг, что пьют водку Полесова и что он вообще один из главных организаторов старгородского отделения "Меча и орала".
Елена Станиславовна схватилась за виски и испуганно вскрикнула.
-- Виктор Михайлович! -- застонали все.-- Голубчик! Милый! Ну, как вам не стыдно? Ну, чего вы стали в углу? Идите сюда сейчас же!
Полесов приблизился. Он страдал. Он не ждал от товарищей по мечу и оралу такой черствости. Елена Станиславовна не вытерпела.
-- Господа,-сказала она,-это ужасно! Как вы могли забыть дорогого всем нам Виктора Михайловича?
Она поднялась и поцеловала слесаря-аристократа в закопченный лоб.
-- Неужели же, господа, Виктор Михайлович не сможет быть достойным попечителем учебного округа или полицмейстером?
-- А, Виктор Михайлович?-спросил губернатор.-- Хотите быть попечителем?
-- Ну, конечно же, он будет прекрасным, гуманным попечителем!-поддержал городской голова, глотая грибок и морщась.
-- А Распо-опов?-- обидчиво протянул Виктор Михайлович.-- Вы же уже назначили Распопова?
-- Да, в самом деле, куда девать Распопова?
-- В брандмейстеры, что ли?..
-- В брандмейстеры!-заволновался вдруг Виктор Михайлович. Перед ним мгновенно вознии пожарные колесницы, блеск огней, звуки труб н барабанная дробь. Засверкали топоры, закачались факелы, земля разверзлась, и вороные драконы понесли его на пожар городского театра.
-- Брандмейстером? Я хочу быть брандмейстером!
-- Ну, вот и отлично! Поздравляю вас. Отныне вы брандмейстер.
-- За процветание пожарной дружины! -- иронически сказал председатель биржевого комитета. На Кислярского набросились все:
-- Вы всегда были левым! Знаем вас!
-- Господа, какой же я левый?
-- Знаем, знаем!..
-- Левый!
-- Все евреи левые!
-- Но, ей-богу, господа, этих шуток я не понимаю.
-- Левый, левый, не скрывайте!
-- Ночью спит и видит во сне Милюкова!
-- Кадет! Кадет!
-- Кадеты Финляндию продали,-замычал вдруг Чарушников,-- у японцев деньги брали? Армяшек разводили.
Кислярский не вынес потока неосновательных обвинений. Бледный, поблескивая глазками, председатель биржевого комитета ухватился за спинку стула и звенящим голосом сказал:
-- Я всегда был октябристом и останусь им. Стали разбираться в том, кто какой партии сочувствует.
-- Прежде всего, господа, демократия,-- сказал Чарушников,-- наше городское самоуправление должно быть демократичным. Но без кадетишек. Они нам довольно нагадили в семнадцатом году!
-- Надеюсь,-ядовито заинтересовался губернатор,-среди нас нет так называемых социал-демократов?
Левее октябристов, которых на заседании представлял Кислярский, не было никого. Чарушников объявил себя "центром". На крайнем правом фланге стоял брандмейстер. Он был настолько правым, что даже не знал, к какой партии принадлежит. Заговорили о войне.
-- Не сегодня-завтра,-- сказал Дядьев.
-- Будет война, будет.
-- Советую запастись кое-чем, пока не поздно.
-- Вы думаете? -- встревожился Кислярский.
-- А вы как полагаете? Вы думаете, что во время войны можно будет что-нибудь достать? Сейчас же мука с рынка долой! Серебряные монетки-как сквозь землю, бумажечки пойдут всякие, почтовые марки, имеющие хождение наравне, и всякая такая штука.
-- Война-дело решенное.
-- Вы как знаете,-- сказал Дядьев,-- а я все свободные средства бросаю на закупку предметов первой необходимости.
-- А ваши дела с мануфактурой?
-- Мануфактура сама собой, а мука и сахар своим порядком. Так что советую и вам. Советую настоятельно. Полесов усмехнулся.
-- Как же большевики будут воевать? Чем? Чем
они будут воевать? Старыми винтовками? А воздушный флот? Мне один видный коммунист говорил, что у
них-ну, как вы думаете, сколько аэропланов?
-- Штук двести!
-- Двести? Не двести, а тридцать два! А у Франции восемьдесят тысяч боевых самолетов. Разошлись за полночь.
-- Да-а... Довели большевики до ручки. Губернатор потел провожать городского голову.
Оба шли преувеличенно ровно.
-- Губернатор! -- говорил Чарушников.-- Какой же
ты губернатор, когда ты не генерал?
-- Я штатским генералом буду, а тебе завидно?
Когда захочу, посажу тебя в тюремный замок. Насидишься у меня.
-- Меня нельзя посадить. Я баллотированный, облеченный доверием.
-- За баллотированного двух небаллотированных
дают.
-- Па-апрашу со мной не острить!-закричал
вдруг Чарушников на всю улицу.
-- Что же ты, дурак, кричишь? -- спросил губернатор.-Хочешь в милиции ночевать?
-- Мне нельзя в милиции ночевать,-ответил городской голова,-я советский служащий...
Сияла звезда. Ночь была волшебна. На Второй Советской продолжался спор губернатора с городским головой.
Прочтите. Ничего не напоминает?
-- А я?-раздался вдруг тонкий, волнующийся голос.
Все обернулись. В углу, возле попугая, стоял вконец расстроенный Полесов. У Виктора Михайловича на черных веках закипали слезы. Всем стало очень совестно. Гости вспомнили вдруг, что пьют водку Полесова и что он вообще один из главных организаторов старгородского отделения "Меча и орала".
Елена Станиславовна схватилась за виски и испуганно вскрикнула.
-- Виктор Михайлович! -- застонали все.-- Голубчик! Милый! Ну, как вам не стыдно? Ну, чего вы стали в углу? Идите сюда сейчас же!
Полесов приблизился. Он страдал. Он не ждал от товарищей по мечу и оралу такой черствости. Елена Станиславовна не вытерпела.
-- Господа,-сказала она,-это ужасно! Как вы могли забыть дорогого всем нам Виктора Михайловича?
Она поднялась и поцеловала слесаря-аристократа в закопченный лоб.
-- Неужели же, господа, Виктор Михайлович не сможет быть достойным попечителем учебного округа или полицмейстером?
-- А, Виктор Михайлович?-спросил губернатор.-- Хотите быть попечителем?
-- Ну, конечно же, он будет прекрасным, гуманным попечителем!-поддержал городской голова, глотая грибок и морщась.
-- А Распо-опов?-- обидчиво протянул Виктор Михайлович.-- Вы же уже назначили Распопова?
-- Да, в самом деле, куда девать Распопова?
-- В брандмейстеры, что ли?..
-- В брандмейстеры!-заволновался вдруг Виктор Михайлович. Перед ним мгновенно вознии пожарные колесницы, блеск огней, звуки труб н барабанная дробь. Засверкали топоры, закачались факелы, земля разверзлась, и вороные драконы понесли его на пожар городского театра.
-- Брандмейстером? Я хочу быть брандмейстером!
-- Ну, вот и отлично! Поздравляю вас. Отныне вы брандмейстер.
-- За процветание пожарной дружины! -- иронически сказал председатель биржевого комитета. На Кислярского набросились все:
-- Вы всегда были левым! Знаем вас!
-- Господа, какой же я левый?
-- Знаем, знаем!..
-- Левый!
-- Все евреи левые!
-- Но, ей-богу, господа, этих шуток я не понимаю.
-- Левый, левый, не скрывайте!
-- Ночью спит и видит во сне Милюкова!
-- Кадет! Кадет!
-- Кадеты Финляндию продали,-замычал вдруг Чарушников,-- у японцев деньги брали? Армяшек разводили.
Кислярский не вынес потока неосновательных обвинений. Бледный, поблескивая глазками, председатель биржевого комитета ухватился за спинку стула и звенящим голосом сказал:
-- Я всегда был октябристом и останусь им. Стали разбираться в том, кто какой партии сочувствует.
-- Прежде всего, господа, демократия,-- сказал Чарушников,-- наше городское самоуправление должно быть демократичным. Но без кадетишек. Они нам довольно нагадили в семнадцатом году!
-- Надеюсь,-ядовито заинтересовался губернатор,-среди нас нет так называемых социал-демократов?
Левее октябристов, которых на заседании представлял Кислярский, не было никого. Чарушников объявил себя "центром". На крайнем правом фланге стоял брандмейстер. Он был настолько правым, что даже не знал, к какой партии принадлежит. Заговорили о войне.
-- Не сегодня-завтра,-- сказал Дядьев.
-- Будет война, будет.
-- Советую запастись кое-чем, пока не поздно.
-- Вы думаете? -- встревожился Кислярский.
-- А вы как полагаете? Вы думаете, что во время войны можно будет что-нибудь достать? Сейчас же мука с рынка долой! Серебряные монетки-как сквозь землю, бумажечки пойдут всякие, почтовые марки, имеющие хождение наравне, и всякая такая штука.
-- Война-дело решенное.
-- Вы как знаете,-- сказал Дядьев,-- а я все свободные средства бросаю на закупку предметов первой необходимости.
-- А ваши дела с мануфактурой?
-- Мануфактура сама собой, а мука и сахар своим порядком. Так что советую и вам. Советую настоятельно. Полесов усмехнулся.
-- Как же большевики будут воевать? Чем? Чем
они будут воевать? Старыми винтовками? А воздушный флот? Мне один видный коммунист говорил, что у
них-ну, как вы думаете, сколько аэропланов?
-- Штук двести!
-- Двести? Не двести, а тридцать два! А у Франции восемьдесят тысяч боевых самолетов. Разошлись за полночь.
-- Да-а... Довели большевики до ручки. Губернатор потел провожать городского голову.
Оба шли преувеличенно ровно.
-- Губернатор! -- говорил Чарушников.-- Какой же
ты губернатор, когда ты не генерал?
-- Я штатским генералом буду, а тебе завидно?
Когда захочу, посажу тебя в тюремный замок. Насидишься у меня.
-- Меня нельзя посадить. Я баллотированный, облеченный доверием.
-- За баллотированного двух небаллотированных
дают.
-- Па-апрашу со мной не острить!-закричал
вдруг Чарушников на всю улицу.
-- Что же ты, дурак, кричишь? -- спросил губернатор.-Хочешь в милиции ночевать?
-- Мне нельзя в милиции ночевать,-ответил городской голова,-я советский служащий...
Сияла звезда. Ночь была волшебна. На Второй Советской продолжался спор губернатора с городским головой.