Сталин жив
Предлагаю эссе Игоря Яркевич, посвященное Сталину.
Мой Сталин
Любой русский тиран, когда его видишь совсем близко, - обязательно что-то чеховское. Он или сам Чехов, или чеховский персонаж. Он или дядя Ваня, или доктор Астров, или Фирс, или Треплев, или сестра Ольга. По крайней мере, Раневская. А тирана нет. Есть только что-то чеховское. Поэтому он, как любой чеховский персонаж, будет долго говорить о своей неудавшейся жизни. О русской отсталости. О русской тоске. О том, как его не понимают семья и Россия. Как они его мучают своим непониманием. И как он тоже не понимает и тоже их мучает. И как, естественно, мучается сам от этого двойного непонимания. А как много он хотел сделать в жизни! И как мало сделал! Поэтому перед русским тираном достаточно быстро становится стыдно. Неудобно. За то, что такой рефлектирующий и совсем не садистский Чехов, или Треплев, или Раневская стал тираном. В том, что он тиран, он не виноват. Виноваты те миллионы людей, для которых он стал тираном. Которых он случайно замучил. Замучив, он их не сделал счастливыми. Но и не стал счастливее сам. Поэтому те миллионы, не сделав его счастливым, виноваты перед ним все-таки больше, чем он перед ними.
Сталин мог бы, даже с грузинским акцентом, органично произнести любой чеховский монолог. И сыграть любого чеховского персонажа. Или даже самого Чехова...
И Иван Грозный тоже.
И Малюта Скуратов.
И Петр Первый.
И Берия.
И маршал Жуков.
И Брежнев.
Вот Ленин - не знаю. Ленин вне литературы.
Путин - тоже не знаю. Тоже никак не идентифицируется в литературе.
Я Сталина не застал. К моему детству Сталина уже убрали. Сталин растворился в воздухе. Кто такой Сталин, приходилось спрашивать у родственников и сверстников. Сверстники знали не больше меня. Родственники знали больше, но скрывали.
Иногда на улицах пьяные кричали, что при Сталине был порядок. Потом они пели популярные советские песни. Потом успокаивались и засыпали.
Потом я узнал о Сталине больше.
Когда я узнал о Сталине больше, мне показалось, что Сталин был не прав.
Теперь я начинаю понимать, что Сталин был прав.
Не во всем.
Но в одном он был точно прав. В отношении советской литературы. Ее, конечно, нужно было беречь.
Она сберегла себя сама. Та, что успела появиться до Сталина и после Сталина. Но та, что появилась при Сталине, не сберегла.
Сталин был не промах. У него не было проблем со временем: Сталин был всегда рядом с литературой. Даже когда Сталин еще не родился. Он и сейчас тоже рядом с ней. Он знал все вперед и назад. Может быть, не все. Но про литературу знал все. И про писателей. Про всех. Знал не только про Горького, Шолохова, Фадеева, Алексея Толстого, Бабаевского, которые были непосредственно при нем. Знал про Бунина и Чехова, которые были до него. И про тех, которые были после Сталина, тоже знал. Про Дарью Донцову, например, знал все.
Чехов и Бунин - это тоже Сталин. Тоже советская литература. И Дарья Донцова - Сталин. Это все написал он. Мы просто не знали его возможностей. Он много успел. В Чехове, конечно, нет руководящей роли партии. Но зато есть гуманизм. И реализм. И лиризм. Есть и тот неповторимый советский стиль, когда слово полностью исчезает как слово и становится проходной пешкой идеологии. И у Дарьи Донцовой вроде бы тоже руководящей роли партии нет. Но гуманизм, реализм и лиризм есть. И отношение к слову как к тяжеловозу идеологии тоже есть. Все тот же Сталин. И никакой рынок ему не мешает. Только теперь это Сталин помолодевший и посвежевший, сделавший пластические операции на лице, вставивший новые зубы, узнавший всю силу рыночной экономики и поп-культуры.
Сталин успел написать много. Больше, чем казалось. Не только «Разгром», «Молодую гвардию», «Поднятую целину», «Петра Первого» и «Кавалера Золотой звезды». Он еще написал то, что до него и после него. И еще создал советского писателя - писателя на все времена.
У Сталина была стопроцентная писательская ментальность. Он был больше Пушкин, чем сам Пушкин. Он был готов убить на дуэли кого угодно. Он был больше Лермонтов, чем сам Лермонтов. Сталин был больше Байрон, чем Лермонтов. У Сталина было больше презрения к окружающему пространству, чем у Лермонтова с Байроном вместе взятых. Еще он лучше, чем Лермонтов, знал, кто герой нашего времени. Герой нашего времени - это он, Сталин, разочаровавшийся в людях и с грузинским акцентом читающий чеховский монолог. Он был больше Гоголь, чем сам Гоголь. Он бы мог сжечь не только второй том «Мертвых душ», но и весь мир. Он был больше Достоевский, чем сам Достоевский. Он знал лучше Достоевского, что красота спасет мир. И какая красота. Три красоты: красота советской литературы, красота коммунистической партии и красота советского народа. Он был больше Толстой, чем сам Толстой. Он бы лучше воевал в Севастополе. Он бы не отдал Софье Андреевне всей власти в доме, а посадил бы ее на двадцать пять лет в лагеря. Он сам был готов уйти из Кремля куда угодно. Он бы написал «Войну и мир» лучше. Короче, но лучше. И «Воскресение» лучше. А вот «Анну Каренину» он бы писать не стал. «Анна Каренина» Сталину не нравилась никогда.
Только одного писателя Сталин боялся - Чехова. Лучше Чехова он писать не мог.
Существующие писатели его не устраивали. Они не дотягивали до его представлений об идеальном советском писателе. И не очень хорошо писали. Даже если они писали хорошо, то они все равно писали плохо. За них все приходилось писать Сталину самому. Поэтому Сталин их иногда сажал. Иногда расстреливал. Но, в общем, относился к ним хорошо. Только он всегда ждал от них самого худшего. Что они, как Пушкин или Лермонтов, вызовут его или кого-нибудь из членов Политбюро на дуэль. Что они, как Гоголь, впадут в творческую депрессию или в религиозный экстаз и тогда сожгут все. Сначала сожгут свои незаконченные рукописи. Потом все свои написанные книги. Потом все книги других писателей. Потом подожгут Кремль. Что они, как Достоевский, станут верить в Бога и не будут верить в советскую власть. Что они, как Толстой из Ясной Поляны, уйдут из дома советской литературы и лично от него, от Сталина. Поэтому снова сажал и снова расстреливал, но потом все им прощал и снова относился хорошо.
У Сталина не было четких представлений об идеальном советском писателе. Сталин условно называл его социалистическим реалистом. Но только условно. Сталин сам точно не знал, каким советский писатель должен быть в идеале. Сталин над этим идеалом работал. Приблизительно Сталин знал, что он должен быть кем-то средним между Чеховым и Дарьей Донцовой. Что советский писатель - это не только реалист. Еще и лирик. И романтик. И гуманист. Религиозен, но без веры в Бога. Сексуален, но без секса. Слова «оргазм» не знает. Если даже знает, то спокойно обходится в сексе без оргазма. Все знает про любовь, но сам никого не любит. Умен, но ума совсем не чувствуется. Гомосексуалист, но гомосексуализм скрывает от всех, даже от себя. Педофил: это тем более скрывает. Живет довольно обеспеченной жизнью, почти гламурной, но в быту неприхотлив. Много видел и много знает, но ничего не помнит. Спортивный, но неуклюжий. Алкоголик, но не пьет. Философски настроен, но, в общем, философию наукой не считает. Авангардист, но от реализма, лиризма и гуманизма никуда не уходил. Постмодернист, но с постмодернизмом ничего общего иметь не хочет. Китаист, но китайцев считает узкоглазыми обезьянами. Японист, но путает харакири с камикадзе, а сакуру с Осакой. Индуист, но так и не может понять, зачем индусам так много богов. Англоман, но по-английски не знает ни слова. Галломан, но во Франции ни разу не был. Пироман, но боится разжечь костер. Киноман, но, в общем, кино ему не нравится. Театрал, но забыл, когда последний раз был в театре. Меломан, но музыкального слуха нет. Гурман, но ему абсолютно все равно что есть. И писать тоже может все - от стихов до детективов. Что в данный момент нужно. И все одинаково плохо. И в этом его главное достоинство. Потому что хороший писатель - не Сталин и вынужден писать хорошо. А Сталин этого не должен. Потому что он Сталин. Если к современной русской литературной попсе добавить Дэна Брауна и Чехова, то получится идеальный советский писатель. Сталин. Тот, ради которого все и было. И войны. И революции. И советская власть. И советский народ. Тот, за которого в тишине кремлевского кабинета Сталину приходилось писать «Молодую гвардию» и «Поднятую целину».
Если писатель проснулся в Сталине, то в писателе может проснуться Сталин. Тогда у писателя все будет хорошо. Тогда по его книгам снимут сериалы. Тогда его именем назовут на небе звезду. Тогда ему при жизни поставят памятник. Тогда все поймут, что он - именно тот писатель, которого ждали. Но сначала он должен разбудить в себе Сталина. Это не так сложно. Надо только побольше узнать о Сталине. Потом представить себя Сталиным. Потом еще раз представить. А потом уже все будет совсем просто. Потом уже Сталин проснется сам.
Click to view