Никита Алексеев про Абрамцево, Александров, Акулину Гору, Барвиху
Из новой книги Никиты Алексеева "Аахен - Яхрома".
2. АБРАМЦЕВО
1966, 1967, 1968, 1969, 1972, 1983, 1994
О да, «Девушка с персиками» и длинно тянущиеся по темной воде речки Вори сочные зеленые водоросли. Поддельного русского стиля церковка, которую я старательно рисовал гуашью на серой бумаге. Перламутровое шелушение врубелевских майолик. Разлапистая «избушка Бабы-Яги», куда хотелось забраться, хотя детство уже кончилось. Пыльно-восковой запах музея. Облака, низко плывущие в бледном небе.
Мои родители три года снимали дачу на 55-м километре, в трех километрах от Абрамцево. Я туда ездил на велосипеде по щербатой дороге, кое-где почему-то вымощенной блоками красного ясписного мрамора.
Велосипед «Спутник» подпрыгивал на рытвинах и толстенных, отполированных прохожими и велосипедистами корнях сосен: их оранжево-фиолетовые стволы уходили в небо. А я отмахивал на своем пути ветки акаций, сиявшие солнечно-желтыми цветками.
Через неделю - срывал только-только созревшие стручки и, высеяв на ладонь блаженного вкуса и запаха ядра, делал «пищалки». Катил, подпрыгивая на корнях и рытвинах, - отпустив руль, и пищал будто счастливая птичка.
Колесо вихляло. Пару раз я падал и обдирал колени.
Впрочем, о подобном куда лучше написал Набоков.
9. АКУЛОВА ГОРА
1965
Про этот поселок, находящийся возле станция Мамонтовка Северной железной дороги, всем известно, что когда-то там провел лето Владимир Маяковский, к которому я отношусь с большим сомнением. А я на Акуловой Горе не был с 1965 года, когда мои мама и отчим сняли на лето там дачу на окраине. Моему сводному брату как раз исполнился год с небольшим.
Странным местом была Акулова Гора: несколько трехэтажных желто-белых послевоенных домов с пилястрами, покрытыми как бы коринфскими капителями, из разряда тех, что строили пленные немцы, а вокруг обычная подмосковная не то деревня, не то дачный поселок. Сирень, лопухи, грядки с клубникой, покосившиеся заборы и чудесные кружевные березы. В соседнем доме жил пожилой пьяница. Когда он, шатаясь, возвращался домой, из-за забора на него с громким хлопаньем крыльев вылетал роскошный петух, желтыми когтистыми лапами хватался за загривок хозяина и начинал его долбить клювом по плеши. Помню, как на медно-загорелой коже выступали рубиновые капли. Тот ругался матом, избавлялся от петуха, заходил в дом, оттуда неслась потом брань его жены. Она держала козу, родители покупали парное молоко, налитое в литровые мутноватые банки.
Валентин Иванович, мой отчим, часто оставался в Акуловой Горе по нескольку дней, а мама каждый день ездила в Москву на работу. В одно из утр она, спеша к автобусу на станцию Мамонтовка, засмотрелась на трясогузку, бегавшую и стрекотавшую у нее под ногами. Автобус ее не дождался, уехал и минут через десять упал в пруд возле станции: погибло около пятидесяти человек. В последующие дни было страшно: почти в каждом доме (кроме наших соседей с петухом и козой) кто-то умер.
Спасибо трясогузке.
10. АЛЕКСАНДРОВ
1968, 1984
Родители много лет снимали дачи по Северной дороге, прежде всего потому, что мама работала в издательстве «Прогресс», переродившемся из Издательства иностранной литературы, а находилось оно возле платформы Маленковская, рядом с ВДНХ, в зданиях бывшей богадельни. То есть маме удобнее было добираться до работы по этой железной дороге. Да и отчиму было не так сложно: его издательство «Искусство» тогда еще сидело в Костянском переулке, рядом со Сретенкой.
В результате, сыроватая и почти таежная природа северного Подмосковья мне с детства знакома лучше, чем подмосковный юг (я потом узнал, что две климатические зоны делятся ровно посреди Москвы - Кремль это север, а Замоскворечье юг).
Когда мы снимали дачу рядом с платформой 55-й километр, я все время ездил на электричке то южнее (в Ашукинскую, в Пушкин, в Челюскинскую), то на север - в Софрино, Загорск, а однажды забрался далеко, за 101-й километр. В Александров. Значение термина «101-й километр» я уже приблизительно понимал. И про Ивана Грозного, после изобретения опричнины удалившегося в Александровскую слободу, читал.
Но запустение и уныние, увиденное в Александрове, меня поразило. Там был какой-то собор (кажется, XVI столетия); если не ошибаюсь, видны были оплывшие валы, и были старинные кирпичные стены крепости, неряшливо побеленные поверх кирпича. Сушилось белье на веревках, протянутых между покосившимися уездными домишками и гнилыми советскими бараками.
Помню, съел бутерброд, припасенный из дома, и поехал обратно на 55-й километр. А еще помню, небо было ярко-ярко синее.
Потом в Александров меня случайно занесло ночью в июне 1983. Вместе со Свеном Гундлахом мы выбирались из Ростова Великого, куда попали тоже совершенно случайно. До Александрова мы доехали на странном поезде, состоявшем из двух вагонов, но следовавшем из Хабаровска. Дальше Александрова он нас не повез, там мы часа два прозябли в зале ожидания местного вокзала, провонявшем безнадежностью, а потом в пять утра появилась электричка, ехавшая почему-то не до Ярославского вокзала, а до платформы Москва 3.
37. БАРВИХА
1957, 1979
Когда-то, меня еще на свете не было, мой дед-генерал, выйдя в отставку, начал строить дачу в Барвихе, но не достроил: деньги кончились. Потом, когда я был совсем маленький, бабушка и дедушка одно или два лета снимали там дачу. Выезжали мы на дачу основательно. На грузовике, кузов которого был набит подушками, матрасами, кастрюлями, изумительным бабушкиным тазом для варки варенья, сиявшим как солнце, везли керогаз, книжки, постельное белье и столовую посуду.
Эта детская Барвиха мне запомнилась как идеальная деревня с козами, курами и утками. Потом я там не бывал очень долго, а в конце 70-х с друзьями почему-то оказался на даче, когда-то принадлежавшей Алексею Толстому, где продолжали жить его наследники. Это был обветшавший просторный дом с остатками былой роскоши - какая-то антикварная мебель, картины на стенах, которые я не запомнил. Друзья шепнули: хозяйка дочь Берии и очень от этого мучается.
С тех пор я только проезжал мимо Барвихи несколько раз и про роскошь, процветающую там ныне, знаю из обыденных историй насчет жителей Рублевки. А из журнала «Арт-хроника» узнал недавно, что бывшей дачей Алексея Толстого теперь владеет Петр Авен, с которым я когда-то был знаком - жили в одном доме на улице Дм. Ульянова, там же, где Миша Рошаль и Никола Овчинников.
madsim
У всех нас, рождённых в 52 - 55 годах, похожее детство. Меня в 1966 году повезли на Николину гору, родители сняли на январские каникулы полдома у семьи покойного композитора Шебалина. Зимой там вообще был парадайз... Чудесные книги хранились на полках застеклённой веранды, запертой на зиму. Я взломал замок, а когда приехала хозяйка, мне был устроен крепкий нагоняй.