Русские в Китае. Анатолий Кайгородов о детстве в Трехречье
Кайгородов Анатолий Макарович (6.5.1927, г. Цинянь, Китай - 25.4.1998, Москва), писатель. Потомственный заб. казак. В 1948 поступил в Харбинский политехн. ин-т на вост.-экон. ф-т, после окончания к-рого работал в Мукдене и Пекине. В совершенстве владел 6 яз., в т.ч. кит., япон., монг. В 1954 выехал на целинные земли (по репатриации) и вскоре переехал в Москву, где до пенсии работал гл. библиографом Всесоюзной гос. библиотеки иностранной лит., занимался переводами. Автор ряда публикаций о жизни рус. Трехречья и казачьей эмиграции в газетах «Заб. рабочий» и «Сов. Приаргунье» и в журн. «Проблемы Д. Вост.» и «Сов. этнография», среди них повести: «Другу не мстят», «Любовь тунгуски», «Во власти сатаны», очерки: «Он был заб. казак» (о Г. М. Семенове), «Диверсанты», «Колдунья», «Смерть есаула» и др.
Лит.: Перминов В. В. Памяти писателя-земляка // На сопках Маньчжурии. - Новосибирск, 1998. - № 55.
©Энциклопедия Забайкалья.
Анатолий Макарович Кайгородов - наш земляк, забайкалец, сохранились его письма и рассказы, которые он присылал в редакции газет. Онлайн-издательство будет публиковать произведения нашего земляка. Постараемся найти все.
В России должны знать о Трехречье - Забайкалье, хранившем традиции до середины ХХ века. До нас, беспамятных, память о Забайкалье успел донести Анатолий Кайгородов.
Гроза далёкого детства. Рассказ
В Забайкалье обустраивалась советская власть. Но в нашем китайском Трехречье Забайкалье ещё сохранялось во всей своей первозданности. Казаки жили богато, работали от зари до зари.
Беспощадными были родители к своим детям. Много позже я узнал о жизни городских детей, пионерских лагерях советской России. Ничего этого трехреченские ребятишки не знали и не «испытали». Но тоже, по-своему, были счастливы и намного старше, умудреннее житейски, своих городских и советских ровесников.
В трехреченских школах ещё далеко до каникул, а тебя уже ждут взрослые - посевная подходит, а на ней ты - пристяжник. Буквально на следующий день после школы ты едешь на «пашню», едешь на всё лето, до следующих школьных занятий. Работать казачата начинали с 5-6 лет: как только могли держаться в седле и управлять конём. В деревню приезжали словно на побывку, по большим праздникам или в короткие промежутки между полевыми работами. А в остальное время только и слышно: «Сбегай туда, сбегай сюда, седлай побыстрее, пошевеливайся!» А не в меру ретивый работник, оставшийся на поле за хозяина, мог запросто и отлупить тебя. Я, например, вечерами и в обеденный перерыв, пока кормились лошадь и быки, старательно резал на махорку листья нашему работнику…
Помню грозу далёкого трехреченского детства.
Наш деревенский пастух через попутчика передал отцу, что одна из наших лошадей захромала. Надо было забрать её в деревню. Лошади наши паслись по Дербукану, в падушке Копкоча, славившейся на всё Трехречье своими минеральными источниками. Место было дикое, лесное - девственной красоты, как и всё наше Забайкалье. До войны сюда приезжали лечиться даже из Харбина. Травостой по небольшой речушке Копкоча был великолепный, все лето здесь паслись косяки лошадей из нашей Дубовой. Мы, ребятишки, любили это место.
Вот и на этот раз я должен был ехать в Копкочу - двадцать вёрст в один конец по маристой, в колдобинах, дороге, найти там табун и в этот же день вернуться обратно засветло. Было мне тогда лет двенадцать. Дело предстояло обыкновенное и ничего «дикого» в этом никто в Трехречье не усматривал. Так было положено, так мы жили в Трехречье - в хорошо сохранившемся, до середины ХХ столетия, осколке Забайкалья.
Оседлав коня, я положил в карман кусок духовитого калача и, не мешкая, отправился в путь. Табун нашёл скоро, быстро изловил захромашую кобылу.
Пока мой Воронко кормился в густых травах, я беседовал с пастухом и чаевал, сходил на ключ и попил холодную, ломящую зубы, минеральную воду. Во время беседы пастух всё время поглядывал на небо, потом, поднявшись, заметил:
- Ты, паря, поторапливайся. До деревни тебе ехать далеко, а дело к вечеру. Не нравится мне что-то небо. Гроза, поди, будет.
Я заторопился и тронулся в обратный путь.
Туча надвигалась как раз с той стороны, куда я направил коня. Она была иссиня-чёрная, со свинцово-белёсыми вкрапинами. За ней надвигались другие, глухо и грозно погромыхивая, за ними наплывал мрак.
На душе стало тревожно. Хотя бы успеть засветло проскочить самоё трудное место - переехать через бурлящий Дербукан. Ударили первые капли дождя, небо треснуло и грянул гром. Потянуло густой сыростью. У меня ни плаща, ни капюшона, только телогрейка и ичиги на ногах. Воронко мой тоже волнуется, спешит домой, за ним бредет привязанная к седлу хромая кобыла.
До брода через Дербукан оставалось версты три, как начался кромешный ад. Сопки, мари, пади и синеющая тайга - всё потонуло в бурлящем темени, который время от времени рассекали зигзаги молний. Ливень, молнии, гром грянули разом, а за ними зашумел ветер. Стало холодно. Кони повернув головы по ветру, упрямо идут вперёд, я поглубже натянул фуражку, согнулся, впереди - ни малейшего проблеска.
Вскоре я замёрз. Что делать? Может быть, надо свернуть на свою заимку, спрятать лошадей в стайку, а самому забраться в зимовьё, затопить печь и обогреться? Но до заимки версты четыре, а за эти четыре версты придётся переправляться через шумящий Кандалин и глубокий Дербукан. В кромешной тьме сделать это будет не так-то просто… Нет, надо двигаться в Дубовую, домой.
В природе творится что-то невероятное: молнии сверкают одна за другой, оглушительные раскаты грома так и сотрясают окрестность, с неба льют потоки шумящей воды. Я привык, промок, но продолжаю ехать вперёд.
Наконец, в свете молний, я увидел кусты. Они были справа и впереди. Вскоре под копытами захрустела и зашуршала галька.
Дорога вышла в пойменный лесок.
Лит.: Перминов В. В. Памяти писателя-земляка // На сопках Маньчжурии. - Новосибирск, 1998. - № 55.
©Энциклопедия Забайкалья.
Анатолий Макарович Кайгородов - наш земляк, забайкалец, сохранились его письма и рассказы, которые он присылал в редакции газет. Онлайн-издательство будет публиковать произведения нашего земляка. Постараемся найти все.
В России должны знать о Трехречье - Забайкалье, хранившем традиции до середины ХХ века. До нас, беспамятных, память о Забайкалье успел донести Анатолий Кайгородов.
Гроза далёкого детства. Рассказ
В Забайкалье обустраивалась советская власть. Но в нашем китайском Трехречье Забайкалье ещё сохранялось во всей своей первозданности. Казаки жили богато, работали от зари до зари.
Беспощадными были родители к своим детям. Много позже я узнал о жизни городских детей, пионерских лагерях советской России. Ничего этого трехреченские ребятишки не знали и не «испытали». Но тоже, по-своему, были счастливы и намного старше, умудреннее житейски, своих городских и советских ровесников.
В трехреченских школах ещё далеко до каникул, а тебя уже ждут взрослые - посевная подходит, а на ней ты - пристяжник. Буквально на следующий день после школы ты едешь на «пашню», едешь на всё лето, до следующих школьных занятий. Работать казачата начинали с 5-6 лет: как только могли держаться в седле и управлять конём. В деревню приезжали словно на побывку, по большим праздникам или в короткие промежутки между полевыми работами. А в остальное время только и слышно: «Сбегай туда, сбегай сюда, седлай побыстрее, пошевеливайся!» А не в меру ретивый работник, оставшийся на поле за хозяина, мог запросто и отлупить тебя. Я, например, вечерами и в обеденный перерыв, пока кормились лошадь и быки, старательно резал на махорку листья нашему работнику…
Помню грозу далёкого трехреченского детства.
Наш деревенский пастух через попутчика передал отцу, что одна из наших лошадей захромала. Надо было забрать её в деревню. Лошади наши паслись по Дербукану, в падушке Копкоча, славившейся на всё Трехречье своими минеральными источниками. Место было дикое, лесное - девственной красоты, как и всё наше Забайкалье. До войны сюда приезжали лечиться даже из Харбина. Травостой по небольшой речушке Копкоча был великолепный, все лето здесь паслись косяки лошадей из нашей Дубовой. Мы, ребятишки, любили это место.
Вот и на этот раз я должен был ехать в Копкочу - двадцать вёрст в один конец по маристой, в колдобинах, дороге, найти там табун и в этот же день вернуться обратно засветло. Было мне тогда лет двенадцать. Дело предстояло обыкновенное и ничего «дикого» в этом никто в Трехречье не усматривал. Так было положено, так мы жили в Трехречье - в хорошо сохранившемся, до середины ХХ столетия, осколке Забайкалья.
Оседлав коня, я положил в карман кусок духовитого калача и, не мешкая, отправился в путь. Табун нашёл скоро, быстро изловил захромашую кобылу.
Пока мой Воронко кормился в густых травах, я беседовал с пастухом и чаевал, сходил на ключ и попил холодную, ломящую зубы, минеральную воду. Во время беседы пастух всё время поглядывал на небо, потом, поднявшись, заметил:
- Ты, паря, поторапливайся. До деревни тебе ехать далеко, а дело к вечеру. Не нравится мне что-то небо. Гроза, поди, будет.
Я заторопился и тронулся в обратный путь.
Туча надвигалась как раз с той стороны, куда я направил коня. Она была иссиня-чёрная, со свинцово-белёсыми вкрапинами. За ней надвигались другие, глухо и грозно погромыхивая, за ними наплывал мрак.
На душе стало тревожно. Хотя бы успеть засветло проскочить самоё трудное место - переехать через бурлящий Дербукан. Ударили первые капли дождя, небо треснуло и грянул гром. Потянуло густой сыростью. У меня ни плаща, ни капюшона, только телогрейка и ичиги на ногах. Воронко мой тоже волнуется, спешит домой, за ним бредет привязанная к седлу хромая кобыла.
До брода через Дербукан оставалось версты три, как начался кромешный ад. Сопки, мари, пади и синеющая тайга - всё потонуло в бурлящем темени, который время от времени рассекали зигзаги молний. Ливень, молнии, гром грянули разом, а за ними зашумел ветер. Стало холодно. Кони повернув головы по ветру, упрямо идут вперёд, я поглубже натянул фуражку, согнулся, впереди - ни малейшего проблеска.
Вскоре я замёрз. Что делать? Может быть, надо свернуть на свою заимку, спрятать лошадей в стайку, а самому забраться в зимовьё, затопить печь и обогреться? Но до заимки версты четыре, а за эти четыре версты придётся переправляться через шумящий Кандалин и глубокий Дербукан. В кромешной тьме сделать это будет не так-то просто… Нет, надо двигаться в Дубовую, домой.
В природе творится что-то невероятное: молнии сверкают одна за другой, оглушительные раскаты грома так и сотрясают окрестность, с неба льют потоки шумящей воды. Я привык, промок, но продолжаю ехать вперёд.
Наконец, в свете молний, я увидел кусты. Они были справа и впереди. Вскоре под копытами захрустела и зашуршала галька.
Дорога вышла в пойменный лесок.
Click to view