Вопросы литературы. 2022, № 3. C. 62-86 (начало статьи)
«ЗВОНКИЙ, КАК БУБЕН, СТИХ…»: ПОЭЗИЯ ИВАНА ПУЛЬКИНА
Елена Анатольевна Балашова
доктор филологических наук
Калужский государственный университет им. К. Э. Циолковского
(248000, Россия, г. Калуга, пер. Воскресенский, 4;
email: balashova_ea@mail.ru)
Игорь Алексеевич Каргашин
доктор филологических наук
Калужский государственный университет им. К. Э. Циолковского
(248000, г. Калуга, пер. Воскресенский, 4;
email: iakargashin@gmail.com)
Аннотация. Статья посвящена жизни и творчеству И. И. Пулькина (1903 - 1941) - поэта, который не успел издать ни одной книги и пропал без вести в боях под Москвой. Особое внимание уделяется поэтике стихотворений - жанровому и языковому своеобразию, системе образов. Стихи Ивана Пулькина - оригинальное поэтическое явление 20-30-х годов ХХ столетия.
Ключевые слова: русская поэзия, Иван Пулькин, жанровое своеобразие, поэтика.
@ 2021, Е. А. Балашова
@ 2021, И. А. Каргашин
[публикуется с согласия авторов]
[тут я сократил текст на английском]
Я бы слушал и слушал, низал и низал
Жемчужную нитку песни…
Иван Пулькин
«Веселое» имя Пулькин поначалу не воспринимается как настоящее. Кажется, что это псевдоним, игра. «Почти как Пушкин», - смеялся сам поэт…
Иван Иванович Пулькин родился 12 января 1903 г. в деревне Шишково (Яропольская волость, Волоколамский уезд Московской области) в крестьянской семье. Иван был старшим из восьми детей. Его отец Иван Никитич в 1914 г. был призван в армию, попал в австрийский плен. Известно, что мать поэта только потому и выучилась читать и писать, чтобы общаться с плененным мужем.
Будущий поэт учился в церковно-приходской школе. Взяв на себя обязанности по ведению хозяйства, получил только первичное образование - три класса сельской школы. Был мальчиком в трактире, подсобником у электромонтера, водопроводчика. В 1915 году переехал в Москву, вначале работал в типографии, а затем - в системе Политпросвета. С 1924 г. Пулькин начал печататься в различных изданиях (газеты «Молодой ленинец», «Московский комсомолец», журналы «Комар», «Юниор», «Комсомолия»), публикует частушки на злободневные темы, фельетоны и лирические стихи, на некоторые его тексты были написаны популярные песни.
В конце 1920-х Иван Пулькин принимает участие в поэтическом «Союзе приблизительно равных» (ЭСПЕРО), возникшем после распада объединения конструктивистов. В союз входили Иван Аксенов, Кирилл Андреев, Георгий Оболдуев, Варвара Монина, Яков Фрид (будущий кинорежиссер), близок к союзу был Сергей Бобров (как и Аксенов, из дореволюционной футуристической «Центрифуги»). Какое-то время в «Московском комсомольце» Иван Пулькин работал вместе с Мандельштамом. «Ваня Пулькин хорошо знал русскую поэзию, учился у Оболдуева, любил Мандельштама, и Мандельштам к нему благоволил» (из воспоминаний С. Липкина) [Ахметьев 2019 и др]. В 1930 - 1931 гг. Иван Пулькин работал редактором в Гослитиздате, с 1931 г. - библиотекарем в НИИ языкознания. Некоторое время начинающий поэт посещал занятия в Литературно-художественном институте им. В. Брюсова, но в основном занимался самообразованием.
Поначалу будучи типичным «комсомольским поэтом», Пулькин, подобно Светлову или Уткину, уходит от этой заданности. Из обычного селькора становится поэтом, способным передать широту русского человека в той же мере, как и его беспричинную тяжелейшую тоску. Самообразование и дружба с Г. Оболдуевым позволили Пулькину приобщиться к той культуре, о которой он не мог знать по своему рождению. Его друзья и близкие вспоминали, что он знал наизусть невероятное количество стихов, часто малоизвестных поэтов, хорошо знал творчество предшественников и современников, переводил «Слово о полку Игореве» и арабскую классическую поэзию [Ахметьев 2018: 566].
В 1930-х гг. И. Пулькин находился в заключении в Западной Сибири (Мариинском и Новосибирском лагерях): был репрессирован по надуманному обвинению «в оскорблении нравственности». А незадолго до него были арестованы Бобров и Оболдуев. Мотивы обвинений были разными, но приговоры похожи. Выглядело это как целенаправленное уничтожение «Союза приблизительно равных».
Шли годы, и менялись не только эрудиция или слог поэта. О том, как менялся он сам, свидетельствуют многочисленные фотографии - на поздних снимках (напомним - всего-то он прожил 38 лет - тоже «почти как Пушкин…») мы видим другого человека. Стихи, созданные в разное время, как будто написаны разными людьми - прежде всего, уходит интонация удали и распахнутости к жизни и к людям. Стихотворение, сочиненное в Мариинске в 1934 г., характеризует эти изменения как нельзя лучше:
Прыгал соловей песенной дорожкой,
Запрягли соловья в беговые дрожки,
Побёг соловей побежкою шаткой,
Этак стал соловей лошадкой…
А пока соловей задавал круга -
Отросли у соловья рога,
Стал гулять соловей в платье бранном,
Стали люди соловья звать бараном…
И теперь соловей не откроет рта,
Отгулял соловей песенной дорожкой,
Повесили соловья на ворота
За задние ножки! [Пулькин 2018: 351].
Вернувшись в Москву в мае 1936 г., Иван Пулькин долго не мог получить постоянной работы и прописки. Только в 1939 г. его взяли библиографом в Институт философии и литературы (ИФЛИ), где он работал до ухода в армию. В некоторых стихотворениях этого периода Пулькин, по словам Виктора Коваля, подробно рассказывает о своей «предполагаемой могиле и могильной жизни - словно восполняя этим описанием отсутствие своей реальной могилы. Трудно читать эти строки, зная, что факт и обстоятельства его гибели не известны» [Ахметьев 2019*].
22 июля 1941 г. Пулькин был ранен в лицо осколками во время тушения зажигательной бомбы на крыше московского дома, а в сентябре, после выздоровления, его призвали в 99-й запасной стрелковый полк. Последнее письмо жене он отправил 13 октября, а позже она получила уведомление о том, что в декабре 1941 г. Иван Пулькин пропал без вести под Москвой.
При жизни у Ивана Пулькина не вышло в свет ни одной книги [Португалов 2018: 564], хотя были подготовлены две для разных издательств: в 1929 г. сборник «Лирический опыт», а в 1932 г. «Против эпоса» - к сожалению, точный их состав не установлен. На одну из книг, которую подготовил к печати Пулькин, была положительная рецензия Э. Багрицкого, но «комсомольский поэт Казин ее зарубил» [Волчек 2021].
Рукописи поэта были обнаружены в архиве Хализевых, к роду которых принадлежала его жена - И. М. Вульфиус. Скорее всего, сохранилось не все: известно, что «во время войны квартира жены Пулькина, эвакуированной в Саратов, была занята посторонними, которые слишком по-хозяйски распорядились рукописным наследием поэта» [Португалов 2018: 561].
Так сложилось, что первая книга о Пулькине, подготовленная в 1960-х гг. вдовой и В. В. Португаловым, не опубликована, о творчестве поэта читатель узнал благодаря стараниям Ивана Алексеевича Ахметьева, который в 2018 г. выпустил внушительный том его сочинений под названием «Лирика и эпос».
* * *
Литературоведы, откликнувшиеся на возвращение поэта из небытия (пока немногие), уже обратили внимание на его поразительное жанровое разнообразие [Роднянская 2018; Орлицкий 2020]. Действительно, сложно представить себе стихотворца, у которого, как у Ивана Пулькина, была бы столь богатая жанровая палитра. При этом даже самые устойчивые и привычные формы дают разветвленную и порой неожиданную жанровую дифференциацию, а следование традиционным лирическим жанрам (ода «Лирическая компания. Ода в три тоста»; колыбельная «Ночь», «Колыбельная»; идиллия «Нисходит вечер с облаков…»; песня «Три песни о любви»; «Отрывок» и проч.) - это только плацдарм, используемый для их трансформации. Процесс деканонизации устойчивых жанров реализуется многими способами и разнообразно.
Это, во-первых, жанры художественной и публицистической литературы (очерк, дневник, записочки, корреспонденции с мест) с разной степенью соотношения вымысла и документа. В частности, есть звучащие чуть не по-гоголевски «Избранные места из переписки с друзьями».
Во-вторых, это жанры официально-делового («Объяснительная записка (На меня некогда)», «Объяснительная записка № 2», «Объяснительная записка № 3», «Выписка из протокола общего собрания…» и др.) и научного (монография с разделением на главы, параграфы, примечания; «Приложения»; «Критика и библиография») стилей. Специально остановимся на монографии «Яропольская волость». У нее крайне прихотливая, сложная композиция. Монография состоит из двух частей, к каждой есть вступление. Например, глава 2 - это научная работа по истории, а глава 3 - научная работа по литературе. Каждая из глав, в свою очередь, делится еще и на «абзацы» (в качестве подзаголовка). Главу 4 составляют примечания к 1 части, всего 7 примечаний.
Третий подход к жанровому решению - попытки заглянуть за пределы словесных жанров. Подобно фетовским «мелодиям», И. Пулькин сочиняет свои многочисленные серенады - на стыке с музыкой (в цикле «Семь серенад»). Ю. Б. Орлицкий, с этой точки зрения, анализирует поэму И. Пулькина «Паулино. Лирическое изложение 6 (пасторальной) симфонии Бетховена» и отмечает, что «поэт совместил описание звучания музыкальных тем великого композитора с изображением летнего дня», при этом «создаваемая в 1935 г. "пасторальная" поэма Пулькина, скрупулезно следующая за движением частей бетховенской симфонии, создает при этом картину природы и деревенской жизни в России, готовящейся к скорой войне» [Орлицкий 2020].
«Жанровые эксперименты» продолжаются в поэзии Пулькина и на границе литературы и живописи. В частности, обратим внимание на специфику экфразиса в его дескриптивной лирике. Специфика заключается в том, что поэт дополняет объективное описание субъективными авторскими оценками, прямо включенными в экфрастический текст. Скульптурный «крылатый бог» отражается в луже, и именно это отражение описывается автором (своеобразный «двойной» экфразис). Рябь, бегущая по воде от ветра, усиленная «барахтаньем», усугубляет ощущение зябкости. Мрамор синеет от холода, как живое существо.
По существу, здесь происходит наложение «чистого экфразиса» на эмблематическое изображение, благодаря которому «все слова в тексте - разумеется, прежде всего особо значимые и выделяемые - раскрываются в направлении своей зрительности, своего наглядного вида…» [Михайлов 1994: 364] (курсив наш - Е.Б., И.К.) Подобная стратегия позволяет сообщить полноту и глубину содержанию, воплощенному в заурядной, казалось бы, «словесной картинке»:
Крылатый бог барахтается в луже
(Не радуйся чужой беде, юнец!), -
Каррарский мрамор от российской стужи
Синеет; парк, ощипанный вконец,
Уже не в силах защитить Эрота, -
Четыре ветра, встав вполоборота,
Остервеневши свищут, - бог озяб…
Бог думает: как холодно, однако, -
Собачья жизнь! Так больше жить нельзя!..
И умирает просто, как собака…
1937 [Пулькин 2018: 76].
Как видим, авторская интенция «захватывает» и сознание мифологического героя, а потому изображение воссоздается сразу с двух ракурсов: снаружи (со стороны наблюдателя) и изнутри (взгляд самого «крылатого бога»). К экфразисам можно отнести также «Верею (Историко-бытовой очерк заштатного города с приложением двух фотографий)». «Фотография № 1» - общий вид города, «Фотография № 2» - вид с Дороховского шоссе.
А в стихотворении «Я ни разу не видел моря…» (1937) автор пытается средствами «словесной живописи» воссоздать неведомое. Здесь не содержится анализа или рефлексии - только непосредственное созерцание воображаемого. Но и здесь любопытно увидеть изощренное мастерство поэта. Не сразу удается обнаружить, что перед нами не одно изображение - это триптих, в котором каждая из «картин» отделена от другой многоточием: паруса, похожие на лилии; возвращающаяся из-за горизонта чайка-парус; паруса, становящиеся бабочками:
Я ни разу не видел моря,
А тем более - цветущего парусами,
Распустившегося полотнищами парусов -
Лепестки лилий, срезанные наискосок…
Цветок отрывается и летит
И где-то за темно-синей линией горизонта
Превращается в чайку…
Чайка летит обратно и синева - становится лодкой.
Если же паруса не белы́,
А лиловы или оранжевы,
Бордовые, золотистые или фиалковые -
Они становятся бабочками…
Тысячи разнокрылых -
Алых, лиловых, оранжевых,
Серебристых, фиалковых…
Трепещущие - летят в бесконечность,
Горя, переливаясь, тая
В золотисто-прозрачной
Искристой синеве… [Пулькин 2018: 15-16].
Поэзия Пулькина - это своего рода иллюстрация теории речевых жанров Бахтина. В авторских жанровых обозначениях «высвечиваются» устойчивые типы высказываний «во всех сферах общественной жизни и культуры» [Бахтин 1996: 236]. Жанровый диапазон поэзии Ивана Пулькина - это разномастный голос эпохи, вместившей в себя огромный языковой потенциал.
Несмотря на эклектичность и «всеохватность» эта поэзия предстает поразительно цельной и органичной. Все его творчество служит определенной «сверхзадаче», которой подчинена в целом поэтика Ивана Пулькина - жанровое своеобразие, система образов и, конечно, язык.
Пожалуй, первое, что бросается в глаза при чтении его стихов - стремление к «нанизыванию» - предметов, чувствований, имен и событий. Так возникают цепочки-гирлянды определений, эпитетов, действий, сфокусированных в единый образ. Кажется, нет ни одного стихотворения Пулькина, в котором не встретишь такой мини-цепочки. Укажем только некоторые из бесчисленного ряда - например, «цепочки-тройчатки»:
В далекий путь уходят корабли;
Надолго от любви и от земли
Их отлучит воды просторной гладь,
Чтобы нести, лелеять и качать
Оставивших заводы, пашни, села,
Парней простых, кудрявых и веселых… [Пулькин 2018: 89].
Цветистых платьев яркие ветра,
Что нежат, холодят и дразнят… [Пулькин 2018: 461].
Мне небо мое не пишет,
Мне солнце мое не пишет,
Мне сердце мое не пишет… [Пулькин 2018: 402].
Такой тонкий, ласковый и домашний
Непередаваемый аромат… [Пулькин 2018: 425].
Он живет под охраной шестнадцати львов в ассирийских прическах
На забытой холодной гранитной бульварной скамейке…
[Пулькин 2018: 472].
Кажется, что автору всякий раз недостаточно только назвать явление - необходимо еще и еще раз уточнить, усилить впечатление, освоить предмет до конца. Более того. Подобно Гоголю, который, желая охватить «всю Русь с птичьего полета», вплетал в повествование о помещиках «посторонние сведения» (от варки варенья до взятия крепости или умения русского мужика бойко выражаться), Пулькин «прибирает к рукам» и всю наличную, и оставшуюся в памяти, и чаемую в будущем действительность.
Сам поэт прямо признавался в стихах:
Словом, все что ревет, поет,
Мчится, мечется, бьется о ребра -
Все, на что положена моя рука, - мое! [Пулькин 2018: 258].
Так просто и естественно его лирика переходит в эпическое полотно, а поэзия в целом поистине оказывается «энциклопедией русской жизни». Действительно, в его стихах широко и полно запечатлены картины быта и истории российской действительности - от глубокой древности до современности. С этнографической тщательностью и дотошностью знакомит нас автор со своей родословной, описывает процесс колки дров или различные виды рыбной ловли, сроки полевых работ и новинки науки и техники, сбор грибов в Подмосковье и эпизоды из борьбы Украины за независимость, а рядом с заседанием комсомольской ячейки помещает календарь православных праздников и летописные предания.
Не удивительно, что ярчайшей приметой поэтики И. Пулькина становятся уже не мини-цепочки, а пространные, гигантские перечни-каталоги, призванные обозначить и обозреть - классифицировать весь многообразный мир. Как не вспомнить тут заглавие одной из его поэм: «С.С.С.Р. Инвентаризация с примечаниями» [Пулькин 2018: 179]. Количество таких списков-перечней невозможно подсчитать, более того: трудно даже перечислить все явления, подлежащие инвентаризации! Названия русских рек (от Двины до Амура!) или подмосковных деревень? Сорта яблок, масти лошадей или виды грибов в центральной России? Имена православных святых и церковные праздники? Аббревиатуры советских учреждений или марки заводских станков? Ничего не пропустил и не забыл автор, всё нашло свое место в поэтическом обзоре. Неслучайно поэт устами своего лирического героя восторженно определяет масштаб изображаемого полотна: Ширь-то какая! С высоты Кремля / И то глаз узок! [Пулькин 2018: 181].
Зачастую перечисления такого рода не уступают знаменитому списку кораблей у Гомера, но ограничимся более обозримым образцом. Вот Примечание 1-ое к первой части «поэмы-монографии» «Яропольская волость»:
Яропольская волость - одна из волостей
Волоколамского уезда,
Объединяющая около двадцати деревень:
Алферьево,
Владычино,
Гусево,
Гарутино,
Кашино,
Козлово,
Львово,
Мусино,
Масленково,
Парфеньково,
Путятино,
Суворово,
Сырково (большое),
Сырково (малое),
Телегино,
Ханево,
Шилово,
Шишково,
Юркино и Ярополец.
Ну-с, этого довольно и за глаза… [Пулькин 2018: 136-137].
Нередко нанизывание слов и словечек становится эстетически самодостаточным - читатель вслед за автором пробует на вкус и смакует народную звукоречь. Ср. (в сокращении):
Возо́к. Возка́. Во́зка.
Дружо́к. Дружка́. Дру́жка.
Бело́к. Белка́. Бе́лка.
Бочо́к. Бочка́. Бо́чка.
Сук. Сука́. Су́ка.
Сучо́к. Сучка́. Су́чка.
Точо́к. Точка́. То́чка.
Жучо́к. Жучка́. Жу́чка.
Стрело́к. Стрелка́. Стре́лка.
Поло́к. Полка́. По́лка.
Пушо́к. Пушка́. Пу́шка.
Плужо́к. Плужка́. Плу́жка.
Ложо́к. Ложка́. Ло́жка.
Куро́к. Курка́. Ку́рка.
Коробо́к. Коробка́. Коро́бка<…>
Ло́мка - Ломка́.
Ли́пка - Липка́.
Тря́ска - Тряска́.
Бо́йка - Бойка́.
Ва́лка - Валка́.
Вя́зка - Вязка́.
Зы́бка - Зыбка́.
Ме́тка - Метка́.
Ко́лка - Колка́.
Пла́вка - Плавка́.
Ре́зка - Резка́.
Хва́тка - Хватка́.
Чётка - Четка́ [Пулькин 2018: 208-210].
Конечно же, кумуляция (количественное накопление, нанизывание обозначений предметов и действий) - древнейший тип образности. О принципе кумуляции в фольклорных текстах см. [Пропп 1984; Топоров 1972]. Плодотворно реализуется кумулятивный принцип и в текстах современной литературы. Но в данном случае он не просто используется поэтом, а становится действительно конструктивным (и таким органичным!) приемом.
Особенно ярко и выпукло принцип кумуляции реализуется в тех случаях (а их немало), когда таким образом организован весь текст. Обратимся, например, к стихотворению, которое можно назвать программным у И. Пулькина (без заглавия):
Радоваться горам,
Хвойным лесам, сметающим облака
от запада к востоку покатых небес,
Ручьям, наполненным говором и трущимся
о каменистое дно влажными и холодными
как у купальщиц губами,
Рекам, закованным в гранит набережных,
напоминающим великих грешников
средневековья, которые в припадке покаянья
беспрестанно бьют себя в грудь,
Рекам свободным, у которых одно призвание -
нести свои воды и суда груженные
людьми, балками, смолой, бочками,
покачивающиеся на их широких волнах,
Мускулам грузчиков,
Скрипенью пристаней,
Ржанью и мычанью погружаемого скота,
Отлитым из солнца и ветра жеребцам,
Прочно стоящим на четырех врытых в землю коротких
ногах быкам,
Степям, которые подобно театральному занавесу
задергивают небеса непроницаемей, чем тучи,
Подземному кипенью, согревающему меня,
Залежам чугуна,
Железа, радия и сернокислого аммония,
Грузности чугуна,
Непроницаемости золота,
Томной бледности платины,
Немому великолепию камней, покоящихся в кладовых
госбанка,
Крупной рыси автомобилей,
Великолепной походке экспрессов,
Алчности дыма,
Постоянному непримиримому бешенству
Земли, производящей ценности, выращивающей
огурцы и помидоры, прекрасные пальмы
и грозные баобабы,
Всему, что живет, дышит, рокочет, бесится,
сменяет сносившееся, выдумывает новое,
Вплоть до сорных трав - репейника и чертополоха
с их непримиримой ненавистью к пустырям -
Моя профессия.
Видеть, слышать, впивать в себя,
шорохи, шарканье, шипенье, гул города,
шепот произрастающих трав,
Перемещать, находить им форму, дать им
Имена, определить их места, вес, площадь,
стоимость -
Мое занятье [Пулькин 2018: 290 - 291].
Ирина Роднянская, одна из первых откликнувшаяся на возвращение поэзии Пулькина в отечественную литературу, этот небывалый поэтический размах метафорически, а вместе с тем точно определяет как «…целостный внутренний мир личности, вбирающей воздух окружающего бытия какими-то гигантскими глотками…» [Роднянская 2018].
В самом деле, природа творческого дара Пулькина такова, что ему не приходится выстраивать «образ поэта». Он, этот образ, естественно вырастает, выплескивается наружу от переизбытка жизненных сил и переживаний. Уже было сказано о поражающем читателя многообразии жанров, об охвате разновременных исторических событий. К этому следует добавить еще роскошь социального разноречия (отметим хотя бы взаимопроникновение просторечий, диалектного говора и пластов сугубо книжного языка и «высокого слога»), миссию энциклопедиста-этнографа и, конечно, такое естественное существование в одном лице «дерзкого лирика», крестьянина-труженика и «советского хозяйственника».
Как не вспомнить в этой связи его строчки: Лирика берет под контроль / Производственные процессы [Пулькин 2018: 184]. А ведь всё это в поэзии Ивана Пулькина - попытка обозначить, обуздать, схватить, втиснуть в конвенциональные рамки литературы импульсы душевной и духовной жизни сочинителя - неравнодушного и благодарного жителя своего непростого и стремительно меняющегося времени. «Лирическая стихия» свойственна его творчеству не менее, чем эпическое начало. Вспомним хотя бы заглавия циклов и стихотворений Пулькина: «Лирический дневник» [Пулькин 2018: 310], «Выписки из дневника» [Пулькин 2018: 314], «Дневник» [Пулькин 2018: 328], «Лирическая сюита» [Пулькин 2018: 384], «Введение в область лирического» [Пулькин 2018: 399], «Лирическое изложение 6 (пасторальной) симфонии Бетховена [Пулькин 2018: 485], «Лирические записочки» [Пулькин 2018: 282], «Лирика» [Пулькин 2018: 281] и т.п.
Показательно, что при всем богатстве и многообразии языка поэзия Пулькина в целом далека от воплощения «чужого сознания». Так, образцы ролевой лирики у него единичны. Это стихотворения «Дарья - Маланья» (от лица женщины) [Пулькин 2018: 238], «Смуглое распластав тело…» (включающее монолог девушки в авторский текст) [Пулькин 2018: 380] и «Последняя поездка» (любопытное тем, что здесь авторское сознание переходит в «голос» героя - Пушкина) [Пулькин 2018: 506]. Приведем начало стихотворения:
Гроб, выкрашенный в черный цвет,
Водрузили на розвальни… Трогай!
В последнюю ссылку поедет поэт
Проторенною дорогой…
Через болота, через леса,
Сквозь ночи, сквозь свет зыбучий.
И снова российские небеса
Заволокли тучи.
Но теперь уже все равно,
Жандармский аллюр не внове, -
Конечно, в могиле будет темно,
Но ведь не темнее, чем в Кишиневе!
Ах, ваше величество, как легко
Было мне умирать - поверьте,
И уже бессмертие недалеко,
Гораздо ближе смерти… [Пулькин 2018: 506].
Кроме этого, можно упомянуть стихотворение «Приказ» (от лица счастливого призывника в Красную армию) - образчик ранней агитационно-газетной продукции [Пулькин 2018: 226], вот, пожалуй, и всё. Творческая почва стихов И. Пулькина - это лирический герой, кровно связанный с поэтом судьбой, биографией, внутренним миром. Любопытно заметить, что даже в тех текстах, где очевидно стремление автора к «объективному» изображению, его субъективный взгляд всё же прорывается наружу, выдавая и сознание лирического героя. Как, например, в данном отрывке (подчеркнуто нами - Е.Б., И.К.):
Рассвет - время пенья птиц,
Время росы и свежего ветра,
Солнце еще на полпути, -
Крупными каплями соловьи текут с веток…
Шоссе, проселки, полевые дороги
Поблескивают щебнем,
Оранжевыми глинами,
Розовеют песками… Не дрогнет
Влажная поверхность трав. Щебетом
Зеленеют кустарники. Воздух липнет
К щекам… [Пулькин 2018: 140].
Как видим, прихотливо-личностное ви́дение природы и пространственный дейксис текста обнаруживают заинтересованного наблюдателя. Сравним еще более явный вариант - только в последних двух стихах, но уже «прямым текстом» звучит голос лирического героя (отрывок):
Бездельник скворец щебечет
На тонкой ивовой ветке,
Он очень доволен маем,
Его солнцем и синевой,
Крепко прогретой влагой, -
Я тоже почти доволен,
Мне почти хорошо [Пулькин 2018: 379].
Обычно же Иван Пулькин «открыто и распахнуто» делится с собой, а тем самым и с нами, читателями, прожитым и пережитым. Как, скажем, в этом замечательном стихотворении, написанном в конце 20-х:
Слушай-ка, ты, - девочка, мне хочется тебе сказать,
Именно тебе, у которой глаза
Нарастёжь: Знаешь ли ты,
Как приятно прочно стоять на земле,
Крепко покоясь на четырех ногах,
Переступать ими - расчетливо, не наугад,
Как по палубе, по плавно плывущей земле?
А знаешь, здорово было бы, еще вернее,
Прочнее, опираясь о всемирное дно -
О спину кита, стоять с тобой рядом.
1928-1929 [Пулькин 2018: 34].
Усиленное «ты», сделанное обращением вопреки лингвистическим правилам, разумеется, не звучит агрессивно: «Слушай, ты!». Здесь перед нами не развязное пренебрежение, но привлечение внимания, задор интимного общения: только ты слушай, именно к тебе обращаюсь. Такое обращение было характерно для комсомольских поэтов. «Ты», подчеркивающее комсомольскую прямоту, обращение равного, товарища можно найти в стихах Н. Асеева, А. Безыменского, А. Жарова, Н. Кузнецова, И. Молчанова, И. Уткина… Манера подобного обращения стала знаком социальной близости и символом единения с общей целью. А кроме того, есть в этом «ты» наставническое и именно мужское начало: герой обращается к «девочке», у которой, как и положено наивной беззаботной юности, глаза «нарастёжь». Окказионализм вбирает в себя значения «нараспашку», «настежь», а еще и «невтерпёж» (эх, молодость…). Герой вводит ее во «взрослый» мир, объясняя, как удержаться на плаву, как жить не «наугад». Общий пафос стихотворения: я не один, ты не одна; есть опора во внешнем мире и есть опора друг в друге (отсюда неожиданный «суммарный» образ влюбленных: «стоять на четырех ногах»).
Есть и еще одна грань творчества Пулькина - «наивно-примитивные» стихи, возрождающее детское, а потому особо мудрое сознание. В «фенологических» образах стихотворения «Грач усаживается на сосну…» читателя пленяет лирическое простодушие автора. Реализация буквальных значений фразеологизмов, «незамысловатые» эпитеты и конкретная наглядность образов открывают в поэте и его детскость, и кураж, и умение так по-доброму радоваться всему живому. Чарующая простота лирических «дневников» Ивана Пулькина удивляет и восхищает. Кажется, здесь прямо-таки «аукается» поэтика Ксении Некрасовой (ср. ее стихотворения «Из детства», «Рисунок», «Весна» и подобные).
Грач усаживается на сосну,
Вдохновенный и крылатый,
Дворник делает весну
Из проталинок и из лопаты;
Он высасывает ее как из пальца -
Из рукоятки метлы,
И скачут солнечные зайцы -
Мохнатые - влажны и теплы;
Они бегут по дорогам,
Вперегонки с водой,
Облизываясь на недотрогу
Почку - березы молодой…
Все солнечней и все теплей
Грачей боевые клики.
На радужном стекле апрель
Рассаживает гущу бликов…
А март, отходя ко сну,
Усаживается на сосну…
Апрель-май 1933, Москва-Перловка
[Пулькин 2018: 46].
Приход весны осознается «вещественно», через осязаемые предметы - лопату, грача, проталинку, «недотрогу почку» - и персонифицированные жесты (…апрель / Рассаживает гущу бликов…)
Подобное видение природы и себя в ней мы видим и в других текстах. Например, в цикле «Песни моей памяти» (в главе пятой поэмы «Луга. Календарь воспоминаний», 1937 год). Автор находит очень точное и емкое заглавие для этого произведения, ведь такой календарь осваивает не реальное течение времени, а воссоздает прошлое - счастливые моменты безмятежной (почти идиллической!) жизни, о которой теперь, после стольких утрат (обратим внимание на дату создания), так горько и так больно вспоминать. Вот его начало:
На седом, как я, бугре
Рыжий лис живет, -
Тёпло жить ему в норе,
Толст его живот…
Тихо смотрит старый лес
На седой бугор.
Льется синева небес
На сосновый бор…
Елки тонкие стоят,
Славно елкам жить,
Память робкая моя
К ним под тень бежит…
Елки-палки - лес густой,
Ни женат, ни холостой, -
Где любимая, где брат?
Памятью одной богат… [Пулькин 2018: 449-450].
Именно благодаря «лирической распахнутости» в поэтическом наследии И. Пулькина нет «темных» текстов, требующих особых интерпретационных усилий. Его поэтика сознательно уходит от «скрытых смыслов», от оригинальничанья или желания зашифровать смыслы, которые читатель должен разгадывать. А потому и не обязательно пускаться в биографические разыскания, чтобы полнее погрузиться в содержание и смысл его стихов. Как это бывает с подобным типом творчества, скорее действует обратный механизм восприятия: из чтения стихов «собирается» у нас цельный и законченный образ лирического героя - «художественного двойника» (И. Роднянская) поэта. Да вот и прямое признание в автобиографичности творчества из уст автора, уже пережившего арест, заключение и предчувствующего долгое забвение. Текст написан осенью 1940 года, до безвестной кончины поэту остается менее года:
Наполовину сед,
Наполовину слеп,
Наполовину глух
Мой обнищавший дух!
Он бродит по миру у горя на виду,
И на свою беду
Я рядом с ним бреду…
А кто является из нас поводырем,
Ни он, ни я в бреду не разберем [Пулькин 2018: 73].
* https://ayktm.livejournal.com/200908.html
Елена Анатольевна Балашова
доктор филологических наук
Калужский государственный университет им. К. Э. Циолковского
(248000, Россия, г. Калуга, пер. Воскресенский, 4;
email: balashova_ea@mail.ru)
Игорь Алексеевич Каргашин
доктор филологических наук
Калужский государственный университет им. К. Э. Циолковского
(248000, г. Калуга, пер. Воскресенский, 4;
email: iakargashin@gmail.com)
Аннотация. Статья посвящена жизни и творчеству И. И. Пулькина (1903 - 1941) - поэта, который не успел издать ни одной книги и пропал без вести в боях под Москвой. Особое внимание уделяется поэтике стихотворений - жанровому и языковому своеобразию, системе образов. Стихи Ивана Пулькина - оригинальное поэтическое явление 20-30-х годов ХХ столетия.
Ключевые слова: русская поэзия, Иван Пулькин, жанровое своеобразие, поэтика.
@ 2021, Е. А. Балашова
@ 2021, И. А. Каргашин
[публикуется с согласия авторов]
[тут я сократил текст на английском]
Я бы слушал и слушал, низал и низал
Жемчужную нитку песни…
Иван Пулькин
«Веселое» имя Пулькин поначалу не воспринимается как настоящее. Кажется, что это псевдоним, игра. «Почти как Пушкин», - смеялся сам поэт…
Иван Иванович Пулькин родился 12 января 1903 г. в деревне Шишково (Яропольская волость, Волоколамский уезд Московской области) в крестьянской семье. Иван был старшим из восьми детей. Его отец Иван Никитич в 1914 г. был призван в армию, попал в австрийский плен. Известно, что мать поэта только потому и выучилась читать и писать, чтобы общаться с плененным мужем.
Будущий поэт учился в церковно-приходской школе. Взяв на себя обязанности по ведению хозяйства, получил только первичное образование - три класса сельской школы. Был мальчиком в трактире, подсобником у электромонтера, водопроводчика. В 1915 году переехал в Москву, вначале работал в типографии, а затем - в системе Политпросвета. С 1924 г. Пулькин начал печататься в различных изданиях (газеты «Молодой ленинец», «Московский комсомолец», журналы «Комар», «Юниор», «Комсомолия»), публикует частушки на злободневные темы, фельетоны и лирические стихи, на некоторые его тексты были написаны популярные песни.
В конце 1920-х Иван Пулькин принимает участие в поэтическом «Союзе приблизительно равных» (ЭСПЕРО), возникшем после распада объединения конструктивистов. В союз входили Иван Аксенов, Кирилл Андреев, Георгий Оболдуев, Варвара Монина, Яков Фрид (будущий кинорежиссер), близок к союзу был Сергей Бобров (как и Аксенов, из дореволюционной футуристической «Центрифуги»). Какое-то время в «Московском комсомольце» Иван Пулькин работал вместе с Мандельштамом. «Ваня Пулькин хорошо знал русскую поэзию, учился у Оболдуева, любил Мандельштама, и Мандельштам к нему благоволил» (из воспоминаний С. Липкина) [Ахметьев 2019 и др]. В 1930 - 1931 гг. Иван Пулькин работал редактором в Гослитиздате, с 1931 г. - библиотекарем в НИИ языкознания. Некоторое время начинающий поэт посещал занятия в Литературно-художественном институте им. В. Брюсова, но в основном занимался самообразованием.
Поначалу будучи типичным «комсомольским поэтом», Пулькин, подобно Светлову или Уткину, уходит от этой заданности. Из обычного селькора становится поэтом, способным передать широту русского человека в той же мере, как и его беспричинную тяжелейшую тоску. Самообразование и дружба с Г. Оболдуевым позволили Пулькину приобщиться к той культуре, о которой он не мог знать по своему рождению. Его друзья и близкие вспоминали, что он знал наизусть невероятное количество стихов, часто малоизвестных поэтов, хорошо знал творчество предшественников и современников, переводил «Слово о полку Игореве» и арабскую классическую поэзию [Ахметьев 2018: 566].
В 1930-х гг. И. Пулькин находился в заключении в Западной Сибири (Мариинском и Новосибирском лагерях): был репрессирован по надуманному обвинению «в оскорблении нравственности». А незадолго до него были арестованы Бобров и Оболдуев. Мотивы обвинений были разными, но приговоры похожи. Выглядело это как целенаправленное уничтожение «Союза приблизительно равных».
Шли годы, и менялись не только эрудиция или слог поэта. О том, как менялся он сам, свидетельствуют многочисленные фотографии - на поздних снимках (напомним - всего-то он прожил 38 лет - тоже «почти как Пушкин…») мы видим другого человека. Стихи, созданные в разное время, как будто написаны разными людьми - прежде всего, уходит интонация удали и распахнутости к жизни и к людям. Стихотворение, сочиненное в Мариинске в 1934 г., характеризует эти изменения как нельзя лучше:
Прыгал соловей песенной дорожкой,
Запрягли соловья в беговые дрожки,
Побёг соловей побежкою шаткой,
Этак стал соловей лошадкой…
А пока соловей задавал круга -
Отросли у соловья рога,
Стал гулять соловей в платье бранном,
Стали люди соловья звать бараном…
И теперь соловей не откроет рта,
Отгулял соловей песенной дорожкой,
Повесили соловья на ворота
За задние ножки! [Пулькин 2018: 351].
Вернувшись в Москву в мае 1936 г., Иван Пулькин долго не мог получить постоянной работы и прописки. Только в 1939 г. его взяли библиографом в Институт философии и литературы (ИФЛИ), где он работал до ухода в армию. В некоторых стихотворениях этого периода Пулькин, по словам Виктора Коваля, подробно рассказывает о своей «предполагаемой могиле и могильной жизни - словно восполняя этим описанием отсутствие своей реальной могилы. Трудно читать эти строки, зная, что факт и обстоятельства его гибели не известны» [Ахметьев 2019*].
22 июля 1941 г. Пулькин был ранен в лицо осколками во время тушения зажигательной бомбы на крыше московского дома, а в сентябре, после выздоровления, его призвали в 99-й запасной стрелковый полк. Последнее письмо жене он отправил 13 октября, а позже она получила уведомление о том, что в декабре 1941 г. Иван Пулькин пропал без вести под Москвой.
При жизни у Ивана Пулькина не вышло в свет ни одной книги [Португалов 2018: 564], хотя были подготовлены две для разных издательств: в 1929 г. сборник «Лирический опыт», а в 1932 г. «Против эпоса» - к сожалению, точный их состав не установлен. На одну из книг, которую подготовил к печати Пулькин, была положительная рецензия Э. Багрицкого, но «комсомольский поэт Казин ее зарубил» [Волчек 2021].
Рукописи поэта были обнаружены в архиве Хализевых, к роду которых принадлежала его жена - И. М. Вульфиус. Скорее всего, сохранилось не все: известно, что «во время войны квартира жены Пулькина, эвакуированной в Саратов, была занята посторонними, которые слишком по-хозяйски распорядились рукописным наследием поэта» [Португалов 2018: 561].
Так сложилось, что первая книга о Пулькине, подготовленная в 1960-х гг. вдовой и В. В. Португаловым, не опубликована, о творчестве поэта читатель узнал благодаря стараниям Ивана Алексеевича Ахметьева, который в 2018 г. выпустил внушительный том его сочинений под названием «Лирика и эпос».
* * *
Литературоведы, откликнувшиеся на возвращение поэта из небытия (пока немногие), уже обратили внимание на его поразительное жанровое разнообразие [Роднянская 2018; Орлицкий 2020]. Действительно, сложно представить себе стихотворца, у которого, как у Ивана Пулькина, была бы столь богатая жанровая палитра. При этом даже самые устойчивые и привычные формы дают разветвленную и порой неожиданную жанровую дифференциацию, а следование традиционным лирическим жанрам (ода «Лирическая компания. Ода в три тоста»; колыбельная «Ночь», «Колыбельная»; идиллия «Нисходит вечер с облаков…»; песня «Три песни о любви»; «Отрывок» и проч.) - это только плацдарм, используемый для их трансформации. Процесс деканонизации устойчивых жанров реализуется многими способами и разнообразно.
Это, во-первых, жанры художественной и публицистической литературы (очерк, дневник, записочки, корреспонденции с мест) с разной степенью соотношения вымысла и документа. В частности, есть звучащие чуть не по-гоголевски «Избранные места из переписки с друзьями».
Во-вторых, это жанры официально-делового («Объяснительная записка (На меня некогда)», «Объяснительная записка № 2», «Объяснительная записка № 3», «Выписка из протокола общего собрания…» и др.) и научного (монография с разделением на главы, параграфы, примечания; «Приложения»; «Критика и библиография») стилей. Специально остановимся на монографии «Яропольская волость». У нее крайне прихотливая, сложная композиция. Монография состоит из двух частей, к каждой есть вступление. Например, глава 2 - это научная работа по истории, а глава 3 - научная работа по литературе. Каждая из глав, в свою очередь, делится еще и на «абзацы» (в качестве подзаголовка). Главу 4 составляют примечания к 1 части, всего 7 примечаний.
Третий подход к жанровому решению - попытки заглянуть за пределы словесных жанров. Подобно фетовским «мелодиям», И. Пулькин сочиняет свои многочисленные серенады - на стыке с музыкой (в цикле «Семь серенад»). Ю. Б. Орлицкий, с этой точки зрения, анализирует поэму И. Пулькина «Паулино. Лирическое изложение 6 (пасторальной) симфонии Бетховена» и отмечает, что «поэт совместил описание звучания музыкальных тем великого композитора с изображением летнего дня», при этом «создаваемая в 1935 г. "пасторальная" поэма Пулькина, скрупулезно следующая за движением частей бетховенской симфонии, создает при этом картину природы и деревенской жизни в России, готовящейся к скорой войне» [Орлицкий 2020].
«Жанровые эксперименты» продолжаются в поэзии Пулькина и на границе литературы и живописи. В частности, обратим внимание на специфику экфразиса в его дескриптивной лирике. Специфика заключается в том, что поэт дополняет объективное описание субъективными авторскими оценками, прямо включенными в экфрастический текст. Скульптурный «крылатый бог» отражается в луже, и именно это отражение описывается автором (своеобразный «двойной» экфразис). Рябь, бегущая по воде от ветра, усиленная «барахтаньем», усугубляет ощущение зябкости. Мрамор синеет от холода, как живое существо.
По существу, здесь происходит наложение «чистого экфразиса» на эмблематическое изображение, благодаря которому «все слова в тексте - разумеется, прежде всего особо значимые и выделяемые - раскрываются в направлении своей зрительности, своего наглядного вида…» [Михайлов 1994: 364] (курсив наш - Е.Б., И.К.) Подобная стратегия позволяет сообщить полноту и глубину содержанию, воплощенному в заурядной, казалось бы, «словесной картинке»:
Крылатый бог барахтается в луже
(Не радуйся чужой беде, юнец!), -
Каррарский мрамор от российской стужи
Синеет; парк, ощипанный вконец,
Уже не в силах защитить Эрота, -
Четыре ветра, встав вполоборота,
Остервеневши свищут, - бог озяб…
Бог думает: как холодно, однако, -
Собачья жизнь! Так больше жить нельзя!..
И умирает просто, как собака…
1937 [Пулькин 2018: 76].
Как видим, авторская интенция «захватывает» и сознание мифологического героя, а потому изображение воссоздается сразу с двух ракурсов: снаружи (со стороны наблюдателя) и изнутри (взгляд самого «крылатого бога»). К экфразисам можно отнести также «Верею (Историко-бытовой очерк заштатного города с приложением двух фотографий)». «Фотография № 1» - общий вид города, «Фотография № 2» - вид с Дороховского шоссе.
А в стихотворении «Я ни разу не видел моря…» (1937) автор пытается средствами «словесной живописи» воссоздать неведомое. Здесь не содержится анализа или рефлексии - только непосредственное созерцание воображаемого. Но и здесь любопытно увидеть изощренное мастерство поэта. Не сразу удается обнаружить, что перед нами не одно изображение - это триптих, в котором каждая из «картин» отделена от другой многоточием: паруса, похожие на лилии; возвращающаяся из-за горизонта чайка-парус; паруса, становящиеся бабочками:
Я ни разу не видел моря,
А тем более - цветущего парусами,
Распустившегося полотнищами парусов -
Лепестки лилий, срезанные наискосок…
Цветок отрывается и летит
И где-то за темно-синей линией горизонта
Превращается в чайку…
Чайка летит обратно и синева - становится лодкой.
Если же паруса не белы́,
А лиловы или оранжевы,
Бордовые, золотистые или фиалковые -
Они становятся бабочками…
Тысячи разнокрылых -
Алых, лиловых, оранжевых,
Серебристых, фиалковых…
Трепещущие - летят в бесконечность,
Горя, переливаясь, тая
В золотисто-прозрачной
Искристой синеве… [Пулькин 2018: 15-16].
Поэзия Пулькина - это своего рода иллюстрация теории речевых жанров Бахтина. В авторских жанровых обозначениях «высвечиваются» устойчивые типы высказываний «во всех сферах общественной жизни и культуры» [Бахтин 1996: 236]. Жанровый диапазон поэзии Ивана Пулькина - это разномастный голос эпохи, вместившей в себя огромный языковой потенциал.
Несмотря на эклектичность и «всеохватность» эта поэзия предстает поразительно цельной и органичной. Все его творчество служит определенной «сверхзадаче», которой подчинена в целом поэтика Ивана Пулькина - жанровое своеобразие, система образов и, конечно, язык.
Пожалуй, первое, что бросается в глаза при чтении его стихов - стремление к «нанизыванию» - предметов, чувствований, имен и событий. Так возникают цепочки-гирлянды определений, эпитетов, действий, сфокусированных в единый образ. Кажется, нет ни одного стихотворения Пулькина, в котором не встретишь такой мини-цепочки. Укажем только некоторые из бесчисленного ряда - например, «цепочки-тройчатки»:
В далекий путь уходят корабли;
Надолго от любви и от земли
Их отлучит воды просторной гладь,
Чтобы нести, лелеять и качать
Оставивших заводы, пашни, села,
Парней простых, кудрявых и веселых… [Пулькин 2018: 89].
Цветистых платьев яркие ветра,
Что нежат, холодят и дразнят… [Пулькин 2018: 461].
Мне небо мое не пишет,
Мне солнце мое не пишет,
Мне сердце мое не пишет… [Пулькин 2018: 402].
Такой тонкий, ласковый и домашний
Непередаваемый аромат… [Пулькин 2018: 425].
Он живет под охраной шестнадцати львов в ассирийских прическах
На забытой холодной гранитной бульварной скамейке…
[Пулькин 2018: 472].
Кажется, что автору всякий раз недостаточно только назвать явление - необходимо еще и еще раз уточнить, усилить впечатление, освоить предмет до конца. Более того. Подобно Гоголю, который, желая охватить «всю Русь с птичьего полета», вплетал в повествование о помещиках «посторонние сведения» (от варки варенья до взятия крепости или умения русского мужика бойко выражаться), Пулькин «прибирает к рукам» и всю наличную, и оставшуюся в памяти, и чаемую в будущем действительность.
Сам поэт прямо признавался в стихах:
Словом, все что ревет, поет,
Мчится, мечется, бьется о ребра -
Все, на что положена моя рука, - мое! [Пулькин 2018: 258].
Так просто и естественно его лирика переходит в эпическое полотно, а поэзия в целом поистине оказывается «энциклопедией русской жизни». Действительно, в его стихах широко и полно запечатлены картины быта и истории российской действительности - от глубокой древности до современности. С этнографической тщательностью и дотошностью знакомит нас автор со своей родословной, описывает процесс колки дров или различные виды рыбной ловли, сроки полевых работ и новинки науки и техники, сбор грибов в Подмосковье и эпизоды из борьбы Украины за независимость, а рядом с заседанием комсомольской ячейки помещает календарь православных праздников и летописные предания.
Не удивительно, что ярчайшей приметой поэтики И. Пулькина становятся уже не мини-цепочки, а пространные, гигантские перечни-каталоги, призванные обозначить и обозреть - классифицировать весь многообразный мир. Как не вспомнить тут заглавие одной из его поэм: «С.С.С.Р. Инвентаризация с примечаниями» [Пулькин 2018: 179]. Количество таких списков-перечней невозможно подсчитать, более того: трудно даже перечислить все явления, подлежащие инвентаризации! Названия русских рек (от Двины до Амура!) или подмосковных деревень? Сорта яблок, масти лошадей или виды грибов в центральной России? Имена православных святых и церковные праздники? Аббревиатуры советских учреждений или марки заводских станков? Ничего не пропустил и не забыл автор, всё нашло свое место в поэтическом обзоре. Неслучайно поэт устами своего лирического героя восторженно определяет масштаб изображаемого полотна: Ширь-то какая! С высоты Кремля / И то глаз узок! [Пулькин 2018: 181].
Зачастую перечисления такого рода не уступают знаменитому списку кораблей у Гомера, но ограничимся более обозримым образцом. Вот Примечание 1-ое к первой части «поэмы-монографии» «Яропольская волость»:
Яропольская волость - одна из волостей
Волоколамского уезда,
Объединяющая около двадцати деревень:
Алферьево,
Владычино,
Гусево,
Гарутино,
Кашино,
Козлово,
Львово,
Мусино,
Масленково,
Парфеньково,
Путятино,
Суворово,
Сырково (большое),
Сырково (малое),
Телегино,
Ханево,
Шилово,
Шишково,
Юркино и Ярополец.
Ну-с, этого довольно и за глаза… [Пулькин 2018: 136-137].
Нередко нанизывание слов и словечек становится эстетически самодостаточным - читатель вслед за автором пробует на вкус и смакует народную звукоречь. Ср. (в сокращении):
Возо́к. Возка́. Во́зка.
Дружо́к. Дружка́. Дру́жка.
Бело́к. Белка́. Бе́лка.
Бочо́к. Бочка́. Бо́чка.
Сук. Сука́. Су́ка.
Сучо́к. Сучка́. Су́чка.
Точо́к. Точка́. То́чка.
Жучо́к. Жучка́. Жу́чка.
Стрело́к. Стрелка́. Стре́лка.
Поло́к. Полка́. По́лка.
Пушо́к. Пушка́. Пу́шка.
Плужо́к. Плужка́. Плу́жка.
Ложо́к. Ложка́. Ло́жка.
Куро́к. Курка́. Ку́рка.
Коробо́к. Коробка́. Коро́бка<…>
Ло́мка - Ломка́.
Ли́пка - Липка́.
Тря́ска - Тряска́.
Бо́йка - Бойка́.
Ва́лка - Валка́.
Вя́зка - Вязка́.
Зы́бка - Зыбка́.
Ме́тка - Метка́.
Ко́лка - Колка́.
Пла́вка - Плавка́.
Ре́зка - Резка́.
Хва́тка - Хватка́.
Чётка - Четка́ [Пулькин 2018: 208-210].
Конечно же, кумуляция (количественное накопление, нанизывание обозначений предметов и действий) - древнейший тип образности. О принципе кумуляции в фольклорных текстах см. [Пропп 1984; Топоров 1972]. Плодотворно реализуется кумулятивный принцип и в текстах современной литературы. Но в данном случае он не просто используется поэтом, а становится действительно конструктивным (и таким органичным!) приемом.
Особенно ярко и выпукло принцип кумуляции реализуется в тех случаях (а их немало), когда таким образом организован весь текст. Обратимся, например, к стихотворению, которое можно назвать программным у И. Пулькина (без заглавия):
Радоваться горам,
Хвойным лесам, сметающим облака
от запада к востоку покатых небес,
Ручьям, наполненным говором и трущимся
о каменистое дно влажными и холодными
как у купальщиц губами,
Рекам, закованным в гранит набережных,
напоминающим великих грешников
средневековья, которые в припадке покаянья
беспрестанно бьют себя в грудь,
Рекам свободным, у которых одно призвание -
нести свои воды и суда груженные
людьми, балками, смолой, бочками,
покачивающиеся на их широких волнах,
Мускулам грузчиков,
Скрипенью пристаней,
Ржанью и мычанью погружаемого скота,
Отлитым из солнца и ветра жеребцам,
Прочно стоящим на четырех врытых в землю коротких
ногах быкам,
Степям, которые подобно театральному занавесу
задергивают небеса непроницаемей, чем тучи,
Подземному кипенью, согревающему меня,
Залежам чугуна,
Железа, радия и сернокислого аммония,
Грузности чугуна,
Непроницаемости золота,
Томной бледности платины,
Немому великолепию камней, покоящихся в кладовых
госбанка,
Крупной рыси автомобилей,
Великолепной походке экспрессов,
Алчности дыма,
Постоянному непримиримому бешенству
Земли, производящей ценности, выращивающей
огурцы и помидоры, прекрасные пальмы
и грозные баобабы,
Всему, что живет, дышит, рокочет, бесится,
сменяет сносившееся, выдумывает новое,
Вплоть до сорных трав - репейника и чертополоха
с их непримиримой ненавистью к пустырям -
Моя профессия.
Видеть, слышать, впивать в себя,
шорохи, шарканье, шипенье, гул города,
шепот произрастающих трав,
Перемещать, находить им форму, дать им
Имена, определить их места, вес, площадь,
стоимость -
Мое занятье [Пулькин 2018: 290 - 291].
Ирина Роднянская, одна из первых откликнувшаяся на возвращение поэзии Пулькина в отечественную литературу, этот небывалый поэтический размах метафорически, а вместе с тем точно определяет как «…целостный внутренний мир личности, вбирающей воздух окружающего бытия какими-то гигантскими глотками…» [Роднянская 2018].
В самом деле, природа творческого дара Пулькина такова, что ему не приходится выстраивать «образ поэта». Он, этот образ, естественно вырастает, выплескивается наружу от переизбытка жизненных сил и переживаний. Уже было сказано о поражающем читателя многообразии жанров, об охвате разновременных исторических событий. К этому следует добавить еще роскошь социального разноречия (отметим хотя бы взаимопроникновение просторечий, диалектного говора и пластов сугубо книжного языка и «высокого слога»), миссию энциклопедиста-этнографа и, конечно, такое естественное существование в одном лице «дерзкого лирика», крестьянина-труженика и «советского хозяйственника».
Как не вспомнить в этой связи его строчки: Лирика берет под контроль / Производственные процессы [Пулькин 2018: 184]. А ведь всё это в поэзии Ивана Пулькина - попытка обозначить, обуздать, схватить, втиснуть в конвенциональные рамки литературы импульсы душевной и духовной жизни сочинителя - неравнодушного и благодарного жителя своего непростого и стремительно меняющегося времени. «Лирическая стихия» свойственна его творчеству не менее, чем эпическое начало. Вспомним хотя бы заглавия циклов и стихотворений Пулькина: «Лирический дневник» [Пулькин 2018: 310], «Выписки из дневника» [Пулькин 2018: 314], «Дневник» [Пулькин 2018: 328], «Лирическая сюита» [Пулькин 2018: 384], «Введение в область лирического» [Пулькин 2018: 399], «Лирическое изложение 6 (пасторальной) симфонии Бетховена [Пулькин 2018: 485], «Лирические записочки» [Пулькин 2018: 282], «Лирика» [Пулькин 2018: 281] и т.п.
Показательно, что при всем богатстве и многообразии языка поэзия Пулькина в целом далека от воплощения «чужого сознания». Так, образцы ролевой лирики у него единичны. Это стихотворения «Дарья - Маланья» (от лица женщины) [Пулькин 2018: 238], «Смуглое распластав тело…» (включающее монолог девушки в авторский текст) [Пулькин 2018: 380] и «Последняя поездка» (любопытное тем, что здесь авторское сознание переходит в «голос» героя - Пушкина) [Пулькин 2018: 506]. Приведем начало стихотворения:
Гроб, выкрашенный в черный цвет,
Водрузили на розвальни… Трогай!
В последнюю ссылку поедет поэт
Проторенною дорогой…
Через болота, через леса,
Сквозь ночи, сквозь свет зыбучий.
И снова российские небеса
Заволокли тучи.
Но теперь уже все равно,
Жандармский аллюр не внове, -
Конечно, в могиле будет темно,
Но ведь не темнее, чем в Кишиневе!
Ах, ваше величество, как легко
Было мне умирать - поверьте,
И уже бессмертие недалеко,
Гораздо ближе смерти… [Пулькин 2018: 506].
Кроме этого, можно упомянуть стихотворение «Приказ» (от лица счастливого призывника в Красную армию) - образчик ранней агитационно-газетной продукции [Пулькин 2018: 226], вот, пожалуй, и всё. Творческая почва стихов И. Пулькина - это лирический герой, кровно связанный с поэтом судьбой, биографией, внутренним миром. Любопытно заметить, что даже в тех текстах, где очевидно стремление автора к «объективному» изображению, его субъективный взгляд всё же прорывается наружу, выдавая и сознание лирического героя. Как, например, в данном отрывке (подчеркнуто нами - Е.Б., И.К.):
Рассвет - время пенья птиц,
Время росы и свежего ветра,
Солнце еще на полпути, -
Крупными каплями соловьи текут с веток…
Шоссе, проселки, полевые дороги
Поблескивают щебнем,
Оранжевыми глинами,
Розовеют песками… Не дрогнет
Влажная поверхность трав. Щебетом
Зеленеют кустарники. Воздух липнет
К щекам… [Пулькин 2018: 140].
Как видим, прихотливо-личностное ви́дение природы и пространственный дейксис текста обнаруживают заинтересованного наблюдателя. Сравним еще более явный вариант - только в последних двух стихах, но уже «прямым текстом» звучит голос лирического героя (отрывок):
Бездельник скворец щебечет
На тонкой ивовой ветке,
Он очень доволен маем,
Его солнцем и синевой,
Крепко прогретой влагой, -
Я тоже почти доволен,
Мне почти хорошо [Пулькин 2018: 379].
Обычно же Иван Пулькин «открыто и распахнуто» делится с собой, а тем самым и с нами, читателями, прожитым и пережитым. Как, скажем, в этом замечательном стихотворении, написанном в конце 20-х:
Слушай-ка, ты, - девочка, мне хочется тебе сказать,
Именно тебе, у которой глаза
Нарастёжь: Знаешь ли ты,
Как приятно прочно стоять на земле,
Крепко покоясь на четырех ногах,
Переступать ими - расчетливо, не наугад,
Как по палубе, по плавно плывущей земле?
А знаешь, здорово было бы, еще вернее,
Прочнее, опираясь о всемирное дно -
О спину кита, стоять с тобой рядом.
1928-1929 [Пулькин 2018: 34].
Усиленное «ты», сделанное обращением вопреки лингвистическим правилам, разумеется, не звучит агрессивно: «Слушай, ты!». Здесь перед нами не развязное пренебрежение, но привлечение внимания, задор интимного общения: только ты слушай, именно к тебе обращаюсь. Такое обращение было характерно для комсомольских поэтов. «Ты», подчеркивающее комсомольскую прямоту, обращение равного, товарища можно найти в стихах Н. Асеева, А. Безыменского, А. Жарова, Н. Кузнецова, И. Молчанова, И. Уткина… Манера подобного обращения стала знаком социальной близости и символом единения с общей целью. А кроме того, есть в этом «ты» наставническое и именно мужское начало: герой обращается к «девочке», у которой, как и положено наивной беззаботной юности, глаза «нарастёжь». Окказионализм вбирает в себя значения «нараспашку», «настежь», а еще и «невтерпёж» (эх, молодость…). Герой вводит ее во «взрослый» мир, объясняя, как удержаться на плаву, как жить не «наугад». Общий пафос стихотворения: я не один, ты не одна; есть опора во внешнем мире и есть опора друг в друге (отсюда неожиданный «суммарный» образ влюбленных: «стоять на четырех ногах»).
Есть и еще одна грань творчества Пулькина - «наивно-примитивные» стихи, возрождающее детское, а потому особо мудрое сознание. В «фенологических» образах стихотворения «Грач усаживается на сосну…» читателя пленяет лирическое простодушие автора. Реализация буквальных значений фразеологизмов, «незамысловатые» эпитеты и конкретная наглядность образов открывают в поэте и его детскость, и кураж, и умение так по-доброму радоваться всему живому. Чарующая простота лирических «дневников» Ивана Пулькина удивляет и восхищает. Кажется, здесь прямо-таки «аукается» поэтика Ксении Некрасовой (ср. ее стихотворения «Из детства», «Рисунок», «Весна» и подобные).
Грач усаживается на сосну,
Вдохновенный и крылатый,
Дворник делает весну
Из проталинок и из лопаты;
Он высасывает ее как из пальца -
Из рукоятки метлы,
И скачут солнечные зайцы -
Мохнатые - влажны и теплы;
Они бегут по дорогам,
Вперегонки с водой,
Облизываясь на недотрогу
Почку - березы молодой…
Все солнечней и все теплей
Грачей боевые клики.
На радужном стекле апрель
Рассаживает гущу бликов…
А март, отходя ко сну,
Усаживается на сосну…
Апрель-май 1933, Москва-Перловка
[Пулькин 2018: 46].
Приход весны осознается «вещественно», через осязаемые предметы - лопату, грача, проталинку, «недотрогу почку» - и персонифицированные жесты (…апрель / Рассаживает гущу бликов…)
Подобное видение природы и себя в ней мы видим и в других текстах. Например, в цикле «Песни моей памяти» (в главе пятой поэмы «Луга. Календарь воспоминаний», 1937 год). Автор находит очень точное и емкое заглавие для этого произведения, ведь такой календарь осваивает не реальное течение времени, а воссоздает прошлое - счастливые моменты безмятежной (почти идиллической!) жизни, о которой теперь, после стольких утрат (обратим внимание на дату создания), так горько и так больно вспоминать. Вот его начало:
На седом, как я, бугре
Рыжий лис живет, -
Тёпло жить ему в норе,
Толст его живот…
Тихо смотрит старый лес
На седой бугор.
Льется синева небес
На сосновый бор…
Елки тонкие стоят,
Славно елкам жить,
Память робкая моя
К ним под тень бежит…
Елки-палки - лес густой,
Ни женат, ни холостой, -
Где любимая, где брат?
Памятью одной богат… [Пулькин 2018: 449-450].
Именно благодаря «лирической распахнутости» в поэтическом наследии И. Пулькина нет «темных» текстов, требующих особых интерпретационных усилий. Его поэтика сознательно уходит от «скрытых смыслов», от оригинальничанья или желания зашифровать смыслы, которые читатель должен разгадывать. А потому и не обязательно пускаться в биографические разыскания, чтобы полнее погрузиться в содержание и смысл его стихов. Как это бывает с подобным типом творчества, скорее действует обратный механизм восприятия: из чтения стихов «собирается» у нас цельный и законченный образ лирического героя - «художественного двойника» (И. Роднянская) поэта. Да вот и прямое признание в автобиографичности творчества из уст автора, уже пережившего арест, заключение и предчувствующего долгое забвение. Текст написан осенью 1940 года, до безвестной кончины поэту остается менее года:
Наполовину сед,
Наполовину слеп,
Наполовину глух
Мой обнищавший дух!
Он бродит по миру у горя на виду,
И на свою беду
Я рядом с ним бреду…
А кто является из нас поводырем,
Ни он, ни я в бреду не разберем [Пулькин 2018: 73].
* https://ayktm.livejournal.com/200908.html