Андрей Дмитриев про СДЛ
это текст Андрея, который он написал тогда же (1998), но как бы не дописал, и, несмотря на мои уговоры, не опубликовал;
пусть теперь будет
Как всегда, Ахметьев точнее всех.
Около сотни крючков, которыми я цепляюсь за жизнь... Собственно, для того и стихи - тексты. У меня во всяком случае. Тогда. За жизнь, из которой катастрофически выпадал. Поэтому ненавидел и не умел читать стихи в своей компании, для своих - с ними и так были общие точки. Тексты - послания во вне. Нащупывание «маяков». Потому так важна была немедленная реакция, отклик, на худой конец - смех. Хотя посмотреть - смешных текстов - раз-два и обчелся.
При этом попытаться избежать ложных маяков - любовь, война, родина, и т.д.
Я никому не хотел раскрывать душу. И не хочу. Я хочу договориться.
Пригодна ли для этого поэзия? Как посмотреть.
Сам, по своей воле понес стихи в редакцию. В «Молодую Гвардию» - куда же еще. «Растерянность перед жизнью» - такой вот приговор. Ну да, а как же - это что, не повод для высказывания? Больше не носил.
В чем была особенность - уже не моя, наша - аккуратное обращение со словом. Слушая его. Взвешивая. Слова весят по разному. Есть легкие, свои, которые цепляются одно за другое и сами по себе значат только то, что означают. Тогда стихотворение не распадается на слова, существует как высказывание. Есть слова перегруженные посторонними смыслами и значениями. Случайное, необязательное использование их в тексте разрушает его, превращает в пародию. Вписать такое слово в контекст своего стихотворения - удача. Редкая.
От противного - поэзия это не история, не философия, не музыка, не журналистика, не религия, и даже не литература, то есть не рассказывание историй.
Презрительно-безразличное отношение к строю. Обособиться мы умели.
Собственно, слово было нашим делом. Профессий у нас тогда либо не было вовсе, либо были какие-то временные, необязательные. «Пожарник, дворник, истопник...». Или, скажем, горный инженер.
Как горный инженер я и то был маргиналом - занимался горной разведкой россыпных месторождений. И не горняк, и не геолог, зато много и подолгу, и, главное, далеко ездил. Там, далеко, хорошо писалось.
Романтики особенной не было. Но места были такие, что легко сбивали всю столичную спесь - и не только столичную, а вообще - человеческую. Природе тамошней человек по-фигу.
Неописательный характер поэзии, отношение к стихотворению, как к самоценной реальности имело следствием постоянный поиск новых форм, отталкивание от стилевой и жанровой определенности. Либо нарочитое, последовательное упрощение - на самом деле, очищение - формы. «Речь, чего она сама хочет».
Взрослые дяди. На самом деле, имеет смысл говорить только о Всеволоде Николаевиче Некрасове. Он что-то знал об этой самой речи, и получалось у него здорово.
Особенно хорош он был тем, что ему нельзя, да и не надо было подражать. Второго Некрасова быть не могло. Как не могло быть второго Хармса, Введенского, Соковнина, Сатуновского, Вагинова. Как нет смысла во втором, третьем Пригове или Рубинштейне.
В этот ряд, наверное, попадают Иван Ахметьев и Борис Колымагин. Правда, «по-ахметьевски» пишет не так уж мало людей, но у него получается, а у других - нет.
Зато мы с Новиковым были настоящими «постмодернистами».
<Текст обрывается.>
пусть теперь будет
Как всегда, Ахметьев точнее всех.
Около сотни крючков, которыми я цепляюсь за жизнь... Собственно, для того и стихи - тексты. У меня во всяком случае. Тогда. За жизнь, из которой катастрофически выпадал. Поэтому ненавидел и не умел читать стихи в своей компании, для своих - с ними и так были общие точки. Тексты - послания во вне. Нащупывание «маяков». Потому так важна была немедленная реакция, отклик, на худой конец - смех. Хотя посмотреть - смешных текстов - раз-два и обчелся.
При этом попытаться избежать ложных маяков - любовь, война, родина, и т.д.
Я никому не хотел раскрывать душу. И не хочу. Я хочу договориться.
Пригодна ли для этого поэзия? Как посмотреть.
Сам, по своей воле понес стихи в редакцию. В «Молодую Гвардию» - куда же еще. «Растерянность перед жизнью» - такой вот приговор. Ну да, а как же - это что, не повод для высказывания? Больше не носил.
В чем была особенность - уже не моя, наша - аккуратное обращение со словом. Слушая его. Взвешивая. Слова весят по разному. Есть легкие, свои, которые цепляются одно за другое и сами по себе значат только то, что означают. Тогда стихотворение не распадается на слова, существует как высказывание. Есть слова перегруженные посторонними смыслами и значениями. Случайное, необязательное использование их в тексте разрушает его, превращает в пародию. Вписать такое слово в контекст своего стихотворения - удача. Редкая.
От противного - поэзия это не история, не философия, не музыка, не журналистика, не религия, и даже не литература, то есть не рассказывание историй.
Презрительно-безразличное отношение к строю. Обособиться мы умели.
Собственно, слово было нашим делом. Профессий у нас тогда либо не было вовсе, либо были какие-то временные, необязательные. «Пожарник, дворник, истопник...». Или, скажем, горный инженер.
Как горный инженер я и то был маргиналом - занимался горной разведкой россыпных месторождений. И не горняк, и не геолог, зато много и подолгу, и, главное, далеко ездил. Там, далеко, хорошо писалось.
Романтики особенной не было. Но места были такие, что легко сбивали всю столичную спесь - и не только столичную, а вообще - человеческую. Природе тамошней человек по-фигу.
Неописательный характер поэзии, отношение к стихотворению, как к самоценной реальности имело следствием постоянный поиск новых форм, отталкивание от стилевой и жанровой определенности. Либо нарочитое, последовательное упрощение - на самом деле, очищение - формы. «Речь, чего она сама хочет».
Взрослые дяди. На самом деле, имеет смысл говорить только о Всеволоде Николаевиче Некрасове. Он что-то знал об этой самой речи, и получалось у него здорово.
Особенно хорош он был тем, что ему нельзя, да и не надо было подражать. Второго Некрасова быть не могло. Как не могло быть второго Хармса, Введенского, Соковнина, Сатуновского, Вагинова. Как нет смысла во втором, третьем Пригове или Рубинштейне.
В этот ряд, наверное, попадают Иван Ахметьев и Борис Колымагин. Правда, «по-ахметьевски» пишет не так уж мало людей, но у него получается, а у других - нет.
Зато мы с Новиковым были настоящими «постмодернистами».
<Текст обрывается.>