О благородном Доне 8 и о Городе ...
Дон шел по ночному Городу.
Под сапогами скрипела пыль веков и хрустели осколки прежних цивилизаций.
А город спал … По улицам шмыгали какие-то серые личности обоего полу, изредка проносились кареты с орущей пьяными голосами «золотой» молодежью, кое-где светились окна полуночников - колдунов, книгочеев или … или просто пьяных компаний. Город спал …
Светила полная луна. И остатки вековечного Леса по обочинам стояли как редкие Лесные Стражи, часовые. Их переводили на дрова, доски, паркет, но они продолжали стоять. Последние, самые упорные, самые стойкие. А может и просто везучие. Проходя мимо, Дон привычно, но с уважением, кивал им. А они шелестели ему в ответ листвой и бросали к его ногам ветки и желуди. Узнавали. Благодарили за то, что помнил их. Помнил молодыми и стройными.
Он смотрел вокруг. Гам дня сменился ночными шорохами, но Город оставался Городом. Он жил даже во сне. Он питал своими соками, своей плотью и кровью, эту новую цивилизацию. И она росла в нем, как чайный гриб в трехлитровой банке.
Дон был здесь днем и сейчас специально пошел именно этой дорогой. Он внимательно смотрел вокруг. На дома, улицы, дороги … сравнивал, изучал, запоминал.
Это была другая цивилизация. Не лучше, не хуже. Просто другая. Четвертая или пятая … не важно.
Одна из ранних … это были кочевники, которые приехали в эти места и … увидели, что это хорошо … и поставили глинобитные дома вместо юрт, и распахали поля, и посадили Хлопок.
Это был ее выбор, выбор именно этой цивилизации.
Потом пришли другие … в 1865 … они не стали ломать, они аккуратно построили вторую часть Города. И построили фабрики и заводы, пустили по улицам трамваи, построили училища, семинарии и больницы. И стали перерабатывать Хлопок.
Это был ее выбор, выбор именно этой цивилизации.
Затем пришли еще … 1924 … и сказали, что все это плохо … и убили мечети и храмы, и снесли старые памятники, но не стали рушить все подряд, попытались сохранить остатки старых цивилизаций, не стали рушить заводы и фабрики, а добавили к ним новые (тут еще и Война с эвакуированными заводами). И продолжали перерабатывать Хлопок.
Потом Хлопок перестал быть просто материалом, а стал Символом … и … погиб. А вместе с ним погибли и те, кто помогал ему быть Символом …
Это был ее выбор, выбор именно этой цивилизации.
А потом пришли новые … теперешние …
Новые люди у власти, новые законы, новые порядки, новая цивилизация … Ее служители ревностно вытравляли из Города остатки прежних Цивилизаций, - они боялись, что Память о Прошлом отравит им ИХ жизнь. Сносили дома и на их месте строили новые, прокладывали новые, широкие дороги на месте старых, и отправляли в отставку Лесных Стражей. Перекраивали Город по своему разумению. Ремонтировали памятники прошлых культур, тоже по своему разумению. И порой странно было видеть дворец какого-нибудь князя позапрошлой цивилизации, одетый в современные металл и стекло. Да и Хлопка перерабатывали все меньше и меньше …
Это был ее выбор, выбор именно этой цивилизации.
И Дон старался принять его. Он тщательно, как мог, восстанавливал привычный облик какого-нибудь места, потом стирал его и запоминал теперешний. Давалось это ему с трудом . . .
Город терял свою самобытность, свое двойное, как у Януса, лицо, свою неповторимость, свою уникальность. Город становился чужим и далеким, похожим на тысячи городов Мира. И от этого было так трудно принять его новый облик.
А Город спал. Спал, а кровь города текла по почти пересохшим артериям-арыкам, вены-дорожки, по которым десятилетиями прогуливался Дон, вдруг упирались в тромбы новых заборов, огораживающих резиденцию какого-нибудь чиновника средней руки. Тенистые парки и аллеи-легкие Города, на которых старики играли в шахматы, превращались в лысые, залитые жаром газоны и раскаленные добела клинки палашей улиц.
Дон старался принять его. Город был красив. Красив новой красотой, красотой современного, индустриального города. Точнее, не индустриального, туристического.
Дон прощался с Городом, с его Городом, родным и близким, любимым и знакомым. С Городом, который он помнил.
И Город, и Лесные Стражи прощались с Доном. Тот Город, те Стражи, которые помнили Его.
А где-то далеко-далеко, за тысячи верст, была Женщина с Киевскими тортами … и Дону очень хотелось быть рядом с ней.
Под сапогами скрипела пыль веков и хрустели осколки прежних цивилизаций.
А город спал … По улицам шмыгали какие-то серые личности обоего полу, изредка проносились кареты с орущей пьяными голосами «золотой» молодежью, кое-где светились окна полуночников - колдунов, книгочеев или … или просто пьяных компаний. Город спал …
Светила полная луна. И остатки вековечного Леса по обочинам стояли как редкие Лесные Стражи, часовые. Их переводили на дрова, доски, паркет, но они продолжали стоять. Последние, самые упорные, самые стойкие. А может и просто везучие. Проходя мимо, Дон привычно, но с уважением, кивал им. А они шелестели ему в ответ листвой и бросали к его ногам ветки и желуди. Узнавали. Благодарили за то, что помнил их. Помнил молодыми и стройными.
Он смотрел вокруг. Гам дня сменился ночными шорохами, но Город оставался Городом. Он жил даже во сне. Он питал своими соками, своей плотью и кровью, эту новую цивилизацию. И она росла в нем, как чайный гриб в трехлитровой банке.
Дон был здесь днем и сейчас специально пошел именно этой дорогой. Он внимательно смотрел вокруг. На дома, улицы, дороги … сравнивал, изучал, запоминал.
Это была другая цивилизация. Не лучше, не хуже. Просто другая. Четвертая или пятая … не важно.
Одна из ранних … это были кочевники, которые приехали в эти места и … увидели, что это хорошо … и поставили глинобитные дома вместо юрт, и распахали поля, и посадили Хлопок.
Это был ее выбор, выбор именно этой цивилизации.
Потом пришли другие … в 1865 … они не стали ломать, они аккуратно построили вторую часть Города. И построили фабрики и заводы, пустили по улицам трамваи, построили училища, семинарии и больницы. И стали перерабатывать Хлопок.
Это был ее выбор, выбор именно этой цивилизации.
Затем пришли еще … 1924 … и сказали, что все это плохо … и убили мечети и храмы, и снесли старые памятники, но не стали рушить все подряд, попытались сохранить остатки старых цивилизаций, не стали рушить заводы и фабрики, а добавили к ним новые (тут еще и Война с эвакуированными заводами). И продолжали перерабатывать Хлопок.
Потом Хлопок перестал быть просто материалом, а стал Символом … и … погиб. А вместе с ним погибли и те, кто помогал ему быть Символом …
Это был ее выбор, выбор именно этой цивилизации.
А потом пришли новые … теперешние …
Новые люди у власти, новые законы, новые порядки, новая цивилизация … Ее служители ревностно вытравляли из Города остатки прежних Цивилизаций, - они боялись, что Память о Прошлом отравит им ИХ жизнь. Сносили дома и на их месте строили новые, прокладывали новые, широкие дороги на месте старых, и отправляли в отставку Лесных Стражей. Перекраивали Город по своему разумению. Ремонтировали памятники прошлых культур, тоже по своему разумению. И порой странно было видеть дворец какого-нибудь князя позапрошлой цивилизации, одетый в современные металл и стекло. Да и Хлопка перерабатывали все меньше и меньше …
Это был ее выбор, выбор именно этой цивилизации.
И Дон старался принять его. Он тщательно, как мог, восстанавливал привычный облик какого-нибудь места, потом стирал его и запоминал теперешний. Давалось это ему с трудом . . .
Город терял свою самобытность, свое двойное, как у Януса, лицо, свою неповторимость, свою уникальность. Город становился чужим и далеким, похожим на тысячи городов Мира. И от этого было так трудно принять его новый облик.
А Город спал. Спал, а кровь города текла по почти пересохшим артериям-арыкам, вены-дорожки, по которым десятилетиями прогуливался Дон, вдруг упирались в тромбы новых заборов, огораживающих резиденцию какого-нибудь чиновника средней руки. Тенистые парки и аллеи-легкие Города, на которых старики играли в шахматы, превращались в лысые, залитые жаром газоны и раскаленные добела клинки палашей улиц.
Дон старался принять его. Город был красив. Красив новой красотой, красотой современного, индустриального города. Точнее, не индустриального, туристического.
Дон прощался с Городом, с его Городом, родным и близким, любимым и знакомым. С Городом, который он помнил.
И Город, и Лесные Стражи прощались с Доном. Тот Город, те Стражи, которые помнили Его.
А где-то далеко-далеко, за тысячи верст, была Женщина с Киевскими тортами … и Дону очень хотелось быть рядом с ней.