Как любят нелюбимые
Приквел к сериалу « Так случается любовь»
А нормально. Любят и даже очень. Сколько себя помнила, Любаша всегда пребывала в состоянии легкой влюбленности. Хотя не всегда в живых окружающих ее людей. Сначала в книжных и киногероев: Овод, Человек, который смеется, д’Артаньян, Скарамуш…
Герои на кинопленке долго были ее единственными возлюбленными.
Потому, наверное, когда после возвращения в Южно-Сахалинск ей предложили на выбор: секретарша в облисполкоме с перспективой в скором будущем получить квартиру, и местное телевидение, Люба, не задумываясь, выбрала «студию местных грез».
После возвращения из Крыма, Любаша с головой погрузилась в работу. Ее история любви, как ей тогда, казалось, осталась очень далеко. И только здесь, за монтажным столом она чувствовала себя счастливой. Она творила: создавала из разрозненных кадров новую реальность. Она чувствовала себя почти богиней. Сама придумала, сама выстроила. Если бы телезрители знали, что скрывается порой за красивым кадром на мониторе?
Сколько Люба себя помнила, ее не любили. Не любила мама, откровенно срываясь на непокорную дочь, не любила бабушка, называвшая ее чучмекским отродьем. Наверное потому, что в ее отце, волжанине по рождению, очень чувствовалась восточная кровь. Ненавидела и другая бабушка - мать ее молодого отчима, та вообще, маленькую смуглую девочку, сильно выделявшуюся среди детишек в поселке староверов, а именно здесь поселилась молодая семья. Эта мощная жилистая старуха, настоящая мышечная, нутром чувствовала в Любе Чужую. И иначе как вы….ком ее не величала. И в глаза, и за глаза.
Нельзя сказать, чтобы Любаша уж очень страдала, она постоянно была в своих каких-то грезах, тем более читать научилась рано, книги были для нее наркотиком. Тяжелым.
.
Люба хваталась за книгу при первой же возможности, застывая чуть ли не на одной ноге между домом и амбаром, огородом или хлевом, где хрюкал поросенок и крякали утята.
За всю живность отвечала Люба: напоить, накормить, нарвать травки, убрать…
Когда мать заставала ее опять за книгой, разговор был короткий: в лучшем случае подзатыльник, или уж чем там под руку попадется и потом:
- Иди принеси воды, помой полы, выполи грядки…
Она научилась делать все это на автомате, и чуть что убегала на черемуху, где оборудовала себе библиотечное место. Училась Люба хорошо, ей было очень легко учиться, но тяжело быть в школе. Ведь кроме знаний, требовали еще и послушания, тупого, безоговорочного. И рядом с записью «Успевает только на пять» в ее дневнике красовались единицы за: «читает на уроке постороннюю литературу».
Люба обожала одиночество с детства. Этого ей всегда не хватало. Самыми счастливыми часами было для нее время, когда мать с отчимом куда-нибудь уходили. Так однажды Люба уговорила пойти их на новый фильм. Оставшись одна, быстро вымыв посуду, полы, расставив все по местам и уложив сестренку, она включала музыку и начинала танцевать. Это была чистейшая импровизация. На люди Люба с танцем выйдет гораздо позже. Вряд ли бы кто в поселке это понял. Ей всегда не хватало нежности и любви.
Хотя нет, ее любили: молоденькая кожно-зрительная учительница английского, благодаря которой у Любы не было никогда проблем с языком, со второго класса; московская геологиня, настоящая русская интеллигентка, разговаривавшая с Любой о Шекспире. Такие же Чужие, как и она.
В поселке, где большинство жителей вообще было без верхних векторов, соученики относились к Любе настороженно, хотя нравы в поселковой школе были еще довольно мягкими. Но Люба поймет это позднее, в маленьком городке под гордым названием Свободный, где ее впервые избили одноклассники, потому как «шибко умная». Били умело, ногами по почкам. Она была в четвертом классе слишком маленькой, даже для своего возраста, а били ее второгодники и, кажется, даже с третьей повторной ходки.
В этом возрасте, еще до пубертата, детки всегда сбиваются в стаю, причем первобытную, с полным набором артехипических отношений, и так легко объединяются на преследование Чужой, непохожей особи. Большинству учительниц в школе были такие грузные, замороченные тетеньки, им было не до воспитания чувств.
Впрочем, Любе было не привыкать, дома ее тоже били, больше всего мать, со сложной судьбой, не очень развитая, нереализованная, с всевозможными фрустрациями. Это было, возможно не так больно, как обидно. Матери все время хотелось, чтобы Люба заплакала, но та молчала, как партизан на допросе.
Так что тумаки одноклассников, были так - легкая тучка, главное - недолго.
Это потом Люба узнала, чем славен Свободный. Весь город окружало огромное количество лагерей. На сопках, покрытых цветущим багульником, выросло ни одно поколение высланных с материка, с «Большой земли». Их соседями по двухквартирному дощатому дому были поляки. Там тоже была девочка одногодка с Любой, они дружили, разучивали польские песенки, особенно Любе нравился «Злотый перстенек». Ей вообще легко давались языки.
После пятого класса за лето самостоятельно выучила начатки немецкого, по учебнику, даже затеяла переписку с девочкой из Германии.
Там же в Свободном Люба занялась танцами, гимнастикой, играла сценки в школьных концертах. Она была маленькой, очень гибкой и быстрой, ходила колесом легко вставала на мостик и садилась на шпагат. Но это никогда не было ее главным занятием.
Матери с отчимом было не до нее. Часто, уезжая в поле, в экспедицию, они оставляли Любе на попечение сестренку, которая была младше на восемь лет и с которой надо было управляться: кормить, следить и т.д.
Оставались ее верные друзья книги, прибавилось еще кино, все-таки это был город. О любви она узнала из книг и фильмов. О мужеско-женских отношениях, Люба, кажется, знала всегда, даже не помнила откуда. В Свободном у нее вдруг открылся талант организовывать вокруг себя малышню, которая кучковалась вокруг и заглядывала ей в рот: столько Люба всего знала, а главное чувствовала, что сейчас будет самым интересным занятием. Она уже окрепла, вытянулась, и наконец, дала отпор матушке, которая по многолетней привычке срывать на старшей дочери свои неприятности, потянулась за резиновой скакалкой (знаете, кстати, что скакалка в несколько раз больнее любого ремня). Люба тогда схватила новенький еще крепкий веник и тихо сказала:
- Не подходи, убью.
Что-то было в ее голосе, что матушка ее больше не трогала - ни руками, ни какими-либо предметами. Переключилась на вербальное садистирование.
Теперь Любе каждый день рассказывали, какая она некрасивая, неуклюжая, неудачная и все прочие «не», которые можно было придумать.
О том, что это совсем не так, ей впервые сказал Олег. И Люба была ему очень благодарна. Психология любви так и осталась для нее тайной. Их короткий детский роман закончился, фактически так и не начавшись.
Зато после школы, поступив в Бауманку, Люба ринулась с головой в эти самые взрослые отношения. Тем более, было, где развернуться. В их восьмиэтажном общежитии девочки жили лишь на двух. Все остальное место занимали парни. В первую очередь, умные.
Сначала к Любе относились несерьезно, чисто внешне она выглядела как младшая сестренка, приехавшая к кому-то погостить.
А она вырвалась на свободу из дома и наслаждалась московской жизнью. Пушкинский музей, консерватория, Зал Чайковского - все это завораживало, пьянило, очаровывало. Театры - особая статья. Ведь первый раз театральный спектакль Люба увидела в пятнадцать лет. Она запомнила его навсегда - «Собака на сене» Владивостокского драмтеатра, за две недели гастролей Люба посмотрела спектакль четыре раза. И влюбилась в театр намертво. Москва была в этом смысле для нее раем.
Как она сдала первую сессию, Люба и сама не поняла. Начерталку - так только на хорошем пространственном воображении, математику она всегда любила. На первом курсе Бауманки говорили так: учи ИНО и делай черчение, все остальное приложится. Как раз ни с языком, ни с черчением у Любы проблем не было. Она даже зарабатывала себе этим на шоколадки, переводя тысячи с листа или делая чертежи для особо ленивых…
Кстати, несмотря на то, что Люба была самой младшей в группе, ее избрали профоргом, и она в охотку стала заниматься и общими делами - проблемы с общежитием, материальная помощь, дни рождения и пр. Она могла найти общий язык практически с любым - от декана до неуспевающего студента.
Продолжение следует.