На кровати, у двери в палату, лежит немолодой послеинсультный мужик, похожий на голого розового Шрека в памперсе, и почти всё время, который день, невнятно бредит. Глаза полузакрыты, язык ворочается трудно, но голос у мужика громкий и тон явно не согласный с мироустройством вселенной.
Общаться с кем-либо, когда он в таком состоянии, невозможно, мужик заглушает своими звуками всё и вся. Он затихает только в присутствии своей дочери. Но дочь ещё не пришла.
Подхожу к нему, глажу по руке, даю попить, успокоительно говорю, что дочка его сейчас придёт. Шрек затихает, задрёмывает, я возвращаюсь к кровати папы.
Вдруг с койки у двери слышен совершенно трезвый возглас: "Писять хочу", - оглядываюсь на мужичка, - "валяй," - говорю, - "писяй, как раз сейчас сестрички придут памперсы менять."
И тут Шрек вдруг открывает глаза и с лучезарной кокетливой улыбкой говорит прямо в мою сторону членораздельно и разборчиво: "А я стесняюсь!" - Палата отреагировала дружелюбным хохотком и радостным многоголосьем:
- Очнулся, наконец!
- Да ссы, мужик, мы все тут этим занимаемся!
- Давай, мы не смотрим!
Шрек сосредоточенно примолк и благополучно заснул. Не проснулся даже тогда, когда две крутобокие, гренадёрского роста сёстрицы, ворочали его, меняя памперс и простыни.
Кот исчез. Но улыбка его осталась.
(с)