ф. тютчев в разные времена
Федор Иванович Тютчев, 10 марта 1854 г.:
Прежде всего несколько слов об общем положении. Это положение таково: через четыре недели мы ожидаем прибытия в Кронштадт наших милых бывших союзников и друзей, англичан и французов, с их четырьмя тысячами артиллерийских орудий и всеми новейшими изобретениями современной филантропии, каковы удушливые бомбы и прочие заманчивые вещи, о которых столь занимательно рассказывается в газетах. [...] Ну что же, ладно. Пусть они позволят себе эту прихоть, если уж им так этого хочется, а мы посмотрим, будет ли им такая же удача с Петербургом, как их предшественникам - с Москвою.
Будь уверена, мой добрый друг, что мы приближаемся к одной из тех исторических катастроф, которые запоминаются навеки. Невозможно, чтобы было иначе; невозможно, чтобы приступ бешенства, обуявший целую страну, целый мир,
каковым является Англия, не привел к чему-нибудь ужасному. Все это бешенство, и все это лицемерие, и это нелепое хвастовство, и эта бесстыдная ложь... Ах, нет, они уж чересчур пересаливают, и Господь в своем правосудии даст этим молодцам урок, который им запомнится.
Федор Иванович Тютчев, 21 апреля 1854 г.:
Разрыв совершился, и он будет с каждым днем все более чувствительным. Давно уже можно было предугадывать, что эта бешеная ненависть - словно ненависть пса к привязи - ненависть, которая тридцать лет с каждым годом все сильнее и сильнее, разжигалась на Западе против России, сорвется же когда-нибудь с цепи. Этот миг и настал... Я не знаю наверное, что сделала бы официальная Россия, предоставленная самой себе, и до какого бы крайнего предела пределов довела бы она свое бескорыстие и долготерпение. Но к счастию на сей раз, из-за этого подобия, которое уже и подобиться чему-либо перестало, раздался голос - живой, настоящий, и произнес решительное: «Нет»... Это «нет», это отрицание, вызванное так грубо, так дерзко - есть, в то же время, положительное утверждение чего-то такого, о чем в Европе имеется самое смутное понятие.
Федор Иванович Тютчев, 17 сентября 1855 г.:
Что касается содержания твоего письма, помеченного 11-м, то известия, полученные с тех пор, вероятно, раскрыли перед тобой все значение севастопольской катастрофы. И это ужасное бедствие, вероятно, только исходная точка, первое звено целой цепи еще более страшных бедствий... Я считаю Крым потерянным и армию князя Горчакова поставленной в очень тяжелые условия. [...]
Чтобы получить более ясное понятие о сущности этой борьбы, следует представить себе Россию, обреченную только одной рукой отбиваться от гигантского напора объединившихся Франции и Англии, тогда как другая ее рука сдавлена в тисках Австрии, к которой тотчас примкнет вся Германия, как только нам вздумается высвободить эту руку, чтобы попытаться схватить теснящего нас врага... Для того чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злосчастного человека, который в течение своего тридцатилетнего царствования, находясь постоянно в самых выгодных условиях, ничем не воспользовался и все упустил, умудрившись завязать борьбу при самых невозможных обстоятельствах. Если бы кто-нибудь, желая войти в дом, сначала заделал бы двери и окна, а затем стал пробивать стену головой, он поступил бы не более безрассудно, чем это сделал два года тому назад незабвенный покойник.
Прежде всего несколько слов об общем положении. Это положение таково: через четыре недели мы ожидаем прибытия в Кронштадт наших милых бывших союзников и друзей, англичан и французов, с их четырьмя тысячами артиллерийских орудий и всеми новейшими изобретениями современной филантропии, каковы удушливые бомбы и прочие заманчивые вещи, о которых столь занимательно рассказывается в газетах. [...] Ну что же, ладно. Пусть они позволят себе эту прихоть, если уж им так этого хочется, а мы посмотрим, будет ли им такая же удача с Петербургом, как их предшественникам - с Москвою.
Будь уверена, мой добрый друг, что мы приближаемся к одной из тех исторических катастроф, которые запоминаются навеки. Невозможно, чтобы было иначе; невозможно, чтобы приступ бешенства, обуявший целую страну, целый мир,
каковым является Англия, не привел к чему-нибудь ужасному. Все это бешенство, и все это лицемерие, и это нелепое хвастовство, и эта бесстыдная ложь... Ах, нет, они уж чересчур пересаливают, и Господь в своем правосудии даст этим молодцам урок, который им запомнится.
Федор Иванович Тютчев, 21 апреля 1854 г.:
Разрыв совершился, и он будет с каждым днем все более чувствительным. Давно уже можно было предугадывать, что эта бешеная ненависть - словно ненависть пса к привязи - ненависть, которая тридцать лет с каждым годом все сильнее и сильнее, разжигалась на Западе против России, сорвется же когда-нибудь с цепи. Этот миг и настал... Я не знаю наверное, что сделала бы официальная Россия, предоставленная самой себе, и до какого бы крайнего предела пределов довела бы она свое бескорыстие и долготерпение. Но к счастию на сей раз, из-за этого подобия, которое уже и подобиться чему-либо перестало, раздался голос - живой, настоящий, и произнес решительное: «Нет»... Это «нет», это отрицание, вызванное так грубо, так дерзко - есть, в то же время, положительное утверждение чего-то такого, о чем в Европе имеется самое смутное понятие.
Федор Иванович Тютчев, 17 сентября 1855 г.:
Что касается содержания твоего письма, помеченного 11-м, то известия, полученные с тех пор, вероятно, раскрыли перед тобой все значение севастопольской катастрофы. И это ужасное бедствие, вероятно, только исходная точка, первое звено целой цепи еще более страшных бедствий... Я считаю Крым потерянным и армию князя Горчакова поставленной в очень тяжелые условия. [...]
Чтобы получить более ясное понятие о сущности этой борьбы, следует представить себе Россию, обреченную только одной рукой отбиваться от гигантского напора объединившихся Франции и Англии, тогда как другая ее рука сдавлена в тисках Австрии, к которой тотчас примкнет вся Германия, как только нам вздумается высвободить эту руку, чтобы попытаться схватить теснящего нас врага... Для того чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злосчастного человека, который в течение своего тридцатилетнего царствования, находясь постоянно в самых выгодных условиях, ничем не воспользовался и все упустил, умудрившись завязать борьбу при самых невозможных обстоятельствах. Если бы кто-нибудь, желая войти в дом, сначала заделал бы двери и окна, а затем стал пробивать стену головой, он поступил бы не более безрассудно, чем это сделал два года тому назад незабвенный покойник.