"Ромео и Джульетта", Батоева-Шкляров-Сергеев
Батоева -- танцовщица уникальная. При редкой широте актерского диапазона (например, я бы с одинаковым интересом посмотрела на ее Мехменэ и на ее Ширин) Надежда часто накладывает на своих героинь схожий и очень привлекательный склад личности -- сочетание открытого темперамента и острого ума, позволяющего держать этот темперамент под контролем. Словно внутри ограненного бриллианта спрятан живой огонь.
Потому Джульетта получилась не улановской, а скорее шекспировской -- горячей, действенной, страстной. Полюбив Ромео, она отдает ему душу и жизнь с осознанностью зрелого человека, понимающего, что выбора нет. Одни Джульетты в трагические минуты спрашивают "как же мне теперь быть?" у окружающего мира, другие у неба, а эта -- у себя самой. Даже самоубийство ее не от отчаянья, а от полной и очевидной невозможности жить без любимого. Такой контраст с очаровательным Ромео Шклярова, живущим минутой и иногда изумляющим не только окружающих, но даже себя собственными порывами (казалось, он убил Тибальда, в буквальном смысле потеряв голову, а опомнившись, был искренне поражен). Тот случай, когда веришь, что противоположности сходятся, и одинаково сочувствуешь обоим.
Но скажу честно: сила главного дуэта была для меня ожидаемой, а вот Меркуцио ошеломил. Я много раз видела Сергеева в этой роли, и впечатление всегда было сильным, однако два момента вчера поразили в самое сердце. Когда Меркуцио впервые появился на сцене, я вдруг испытала неизъяснимую нежность к этому человеку -- язвительному (как упоенно он потом дразнил Тибльда!), чрезмерно энергичному, но столь многогранному и безмерно обаятельному, словно материлизовалась сама душа Вероны. И второй удивительный момент, когда раненый Меркуцио произнес страшное проклятие: "Чума на оба ваши дома!" (поверьте, я это проклятие фактически слышала!). Произнес -- и тут же пожалел, да было уже поздно. Всю свою огромную, но уходящую жизненную силу он выплеснул в этих словах -- и с этого момента чума, а с нею гибель лучших детей кланов Монтекки и Капулетти стала неизбежной. И в этом отразилась истинно шекспировская широта, казалось бы, невозможная в балете.