Белые «Моисеи»: Ледяной поход-1.
Оригинал взят у d_clarence в Белые «Моисеи»: Ледяной поход-1.
Белые как они есть. Реальные, боевые, мужественные, стойкие и отважные. Ничего общего с сетевыми булкохрустами и постперестроечными монархистами. Жалость и цирк канонизации - последнее, чего желали люди, не щадившие ни себя, ни врагов. Быть настоящим "белым" - это значит драться в безнадежной ситуации, а не впадать в истерики и плакать по "России которую выбросили". Горячо рекомендую. По тэгу у автора целая серия. В повествовании все симпатии на стороне проигравших, наряду с адекватными выводами. Что само по себе уникально для наших времен. За что автору прощаются мелкие неточности. И огромное спасибо за истории реальных героев "белого движения" - булкохрусты даже молятся не на тех людей, что уже само по себе симптоматично и прекрасно.
Так и хочется добавить "посвящается Гумилеву", но текст не мой )
Оригинал взят у wwold в Белые «Моисеи»: Ледяной поход-1.
К слову, на карте показано два похода: собственно, «Ледяной» и Степной переход атамана Попова, о котором я ещё скажу пару слов.
Первый Кубанский или «Ледяной» поход Добровольческой армии, безусловно, является одним из значимых событий начала Гражданской войны в России. Изучать его, с одной стороны, легко, ибо его участники оставили массу свидетельств о произошедших событиях, с другой стороны, сложно - так как со временем он превратился в жупел Белого движения, где на первый взгляд выдвинулись идеологически ангажированные исследователи. Однако, даже беглое изучение доступной информации - рисует более приземлённую, но в тоже время не менее интересную картину происходящего. «Ледяной» поход это катарсис процесса самоорганизации масс, которые отстаивали своё видение будущего России отличное от Красного проекта. При этом вожди Белого движения без задних мыслей видели его буржуазно-демократическим, а вот окружающее население видело в них, вот сюрприз, продолжение сословной России. Что само по себе любопытный момент, который я постараюсь разобрать. Но, пожалуй, начну я с другого нюанса, который, тем не менее, является корневым стержнем развития событий.
Любая революция это всплеск свободы за счёт слома тех механизмов, которые осуществляли контроль над обществом. Увы, у этого процесса есть обратная сторона медали, где свобода оборачивается хаосом, а распоясавшийся криминал дополняется революционным насилием, что, собственно, эту свободу здорово обесцениванием. Тем не менее, она есть и с этим надо считаться - поэтому на первый план выходят те персонажи, которые умеют использовать эту огромную, но необузданную массу общественной энергии.
К тому же Русская революция была обусловлена, как говорилось раньше, потребностью построения в стране индустриальной фазы развития. Для чего требовалось, во-первых, сломать сословное общество; во-вторых, построить равноправное общество (пусть не де факто, но де юре). Где повышение градуса свободы (по сравнению с сословным обществом) является чем-то само-собой разумеющимся. Проблема была в том, что полусословное общество императорской России в силу своей конституции не могло сформировать должного базиса для формирования демократических институтов, которые эту свободу должны направлять в созидательное русло. Попытки создания, конечно, были. Но то ли времени не хватило, то ли желания доводить дело до конца, а может быть всё сразу. Поэтому и предреволюционные парламентские экзерсисы не вызывали восторга, да и земские дела были развиты слабо, а главное затрагивали лишь незначительную, образованную прослойку населения, которое в большей части пребывала в глуши сословных предрассудков о мире.
Именно поэтому всплеск свободолюбия, который исторически, итак, не был подвержен гуманизму, в России вылился в кровавую кашу гражданской войны. Смех-смехом, но выбраться из неё можно было только построением диктатуры (либо правой, либо левой), однако, опьянённое свободой общество это ещё не готово было принять. И все действующие авторы постреволюционного времени вынуждены были до определённого времени с этим мириться. А любые серьёзные телодвижения требовали добровольческого подхода, где особую роль начинали играть революционные вожди, чья мощная харизма могла воздействовать на хаос общественной жизни. Поэтому не удивительно, что у «Ледяного» похода возникает свой вождь - Корнилов, чей облик изрядно мифологизирован его последователями. Что мешает рассмотреть тот факт, что у истоков Добровольческой армии стоял не столько стратег и вождь - сколько умудрённый жизненным опытом военный бюрократ (в хорошем смысле этого слова).
Не смотря на то, что Добровольческую армию возглавил признанный вождь Белого движения - Корнилов, создал её всё-таки военный бюрократ Алексеев.
Да-да-да, именно так - военный бюрократ, что подразумевает, прежде всего, упор на штабную, организационную работу. Ибо вождь может притянуть энергию масс, но он не может появиться на пустом месте - ему нужны ресурсы, база. Именно её и начал создавать в Новочеркасске в ноябре 1917 года генерал-адъютант Генерального штаба генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. Внук крепостного, он сделал блестящую карьеру военного - став начштаба Верховного главнокомандующего в августе 1915 года. Тем не менее, не противился февральскому перевороту, чьё предательство, как считается, послужило той соломинкой, что сломило волю Николая II. Однако вихри февральской революции удовлетворения ему не принесли, не принял он, впрочем, и октябрь. Именно поэтому в заснеженной столице Донского края, пока Корнилов «отдыхал» в Быховской тюрьме, этот престарелый генерал решительно и методично приступил к формированию костяка новой армии, который получил название «Алексеевской организации». Ну, а как человек, поднаторевший на штабной работе, понимал, что в армию мало привлечь солдат - нужно, прежде всего, их обуть, одеть, накормить, дать оружие, а к нему боеприпас. И так каждый день. То есть армия это деньги, деньги и ещё раз деньги. Поэтому, совершенно справедливо рассудив, что «Пожарских» у движения хватает, подразумевая «быховских сидельцев», Алексеев активно приступил к поиску новых «Мининых».
Как и многие противники Совнаркома Алексеев считал Дон идеальным местом, где «тверды консервативные устои», для начала формирования новой армии. К тому же давал надежду тот факт, что Дон, Кубань, Терек и союз горных народов Северного Кавказа в сентябре 1917 года объединились в «Юго-восточный союз» с правительством, заседающим в Екатеринодаре. Так как эти области отличались обилием людских и материальных ресурсов, природных богатств, хорошим урожаем, потребным и для остальной территории страны - то такое объединение давало надежду, что преодоление общероссийского кризиса началось. Поэтому, сразу по приезду на Дон, Алексеев развернул кипучую деятельность: инспектируя военные склады, встречаясь с представителями власти и общественности, что быстро расскрыло иллюзорность его надежд.
Если изначально он планировал повесить формирование новой армии на Донское правительство, то уже переговоры с войсковым атаманом А.М.Калединым (к слову армейским товарищем Алексеева) показали, что «дать приют русскому офицерству» Дон не может. Ибо надо учитывать настроения казачьих масс, которые устали от войны и, в целом, довольно плохо относятся к офицерству, считая их пережитком прошлого «режима», который сломан бесповоротно. Ну, а прибывающие с фронта казачьи подразделения заряжены пропагандой не менее пробольшевистских частей. В общем, старый друг посоветовал не задерживаться в Новочеркасске более недели, и перенести организацию добровольческих соединений куда-нибудь за пределы области. Впрочем, совсем от помощи он отказываться не стал, выдав на благое дело взнос из личных средств, а так же выделив под «выздоравливающих» офицеров госпиталь на окраине города, который сразу же стал общежитием для пребывающих поодиночке и мелкими группами добровольцев.
Впрочем, Алексеев оптимизма не терял - ведь русским мир на Дону не заканчивается, поэтому приступил к кропотливой работе. Теперь его план заключался в следующем: сформировать костяк армии на добровольные пожертвования (вот она суть времени, что армия, что пожертвования - могут быть только добровольными), а потом передать её на содержание Ставки. Для чего попросил генерал-квартирмейстера штаба главкомверха М.К.Дитерихиса узаконить его части в качестве резервных. Алексеев ошибся дважды. Во-первых, он не смог просчитать срок жизни Ставки (через 12 дней она будет ликвидирована отрядом Крыленко); во-вторых, отсутствие энтузиазма масс по поддержке его начинания. И если отношение простых жителей, очарованных популистскими обещаниями большевиков, ещё можно понять, то и явные сторонники будущей свободной России - буржуазия - активность проявляла в основном болтологическую.
Богатую ростовскую буржуазию Деникин называл не иначе как плутократией. Чувствовалась разница между военным и торговым сословием.
Например, следующий после Корнилова главкомверх «добровольцев» Деникин писал о богатой и влиятельной ростовской буржуазии строго в уничтожительных тонах:
Тем временем сбор средств шел и на местах: ростовская плутократия (выделено мною) по подписке дала около 6½ миллионов, новочеркасская около 2-х. Половина этих сумм должна была поступить в фонд Добровольческой армии, но фактически до самого нашего выхода казначейству удалось собрать с трудом не более 2-х миллионов.
Но это за весь период, а за ноябрь Алексеев собрал около 400 рублей, с помощью которых пытался обеспечить минимальные бытовые условия для прибывших офицеров. Об этом периоде он печально писал Дитерихсу: «Работа еле теплится, так как приток скуден, русский человек не хочет рисковать и жертвовать ничем». Тем не менее, работа продолжалась.
В конце-концов русская буржуазия не заканчивалась на богатом казачестве Новочеркасска и плутократии Ростова, да и союзники не должны были бросить своих верных союзников. И снова Алексеев просчитался. Союзники прагматично смотрели на вещи - им была нужна любая сила, которая сможет восстановить Восточный фронт с Германией, о чём они вели переговоры с Троцким. К тому же их беспокоили огромные запасы военного имущества, завезённого в приморские города России (Архангельск, Мурманск и в последнюю очередь Владивосток), до которых могли добраться войска кайзера, поэтому их охрана на первых порах была основным предлогом для интервенции. И только после заключения Брест-литовского мира они стали с интересом посматривать на антибольшевистские силы.
Крупная буржуазия же не страдал идеализмом, ибо хотела вложить деньги только в успешный проект. А скудные силы добровольцев никак не способствовали этой убеждённости. К тому же здесь отрицательно играла роль предполагаемого военного вождя - Корнилова. Это для офицерства он был кумиром, а для буржуазии человек, который не смог совершить переворот, когда был главкомверхом - так где гарантия, что он сделает это, имея под рукой лишь незначительные силы добровольцев? В общем, большинство витиевато отмазывалось, а особенно грамотные напирали на то, что от Корнилова деньги может собирать только его представитель Завойко. К тому же в России того времени в избытки были радетели за спасение России, среди которых было довольно сложно разобраться - кто, действительно, действовал ради благих целей, а кто старался для своих микроскопических организаций или, вообще, для личного кармана. В общем, толстосумы вполне обосновано жмотничали, а в скором времени многие из них в силу обстоятельств лишились ресурсной базы.
В общем, Алексеев попал в замкнутый круг. Осторожная политика Каледина, боявшегося за хрупкий социальный мир Дона, требовала, чтобы деятельность по сбору армии проводилась в относительной тайне, что мешало Алексееву бросить клич на сбор офицеров по всей стране. Впрочем, скудное финансирование банально бы не обеспечило довольствием тысячи прибывших добровольцев, что делало этот призыв бессмысленным. В итоге: нет денег - нет добровольцев, нет добровольцев - нет армии и возможности заявить себя на всю Россию и опять же вытрясти денег из нерешительных толстосумов, а нет денег - нет добровольцев. И опять по кругу.
Алексеев было предпринял попытку перенести центр формирования армии на Кубань, для чего предпринял пару поездок в Екатеринодар, но, увы, безблагостное состояние дел обнаружил и там. «Южно-восточный союз» был фикцией, а правительство Кубани пребывало в состоянии донского, являясь, по большому счёту, лишь носителем внешней атрибутики. А казаки погрязли в нерешительности, большевизме и склоках. Что наглядно показывало, что Алексеев, более чем умудрённый жизненным опытом и трудной дорогой наверх, мало разбирался в социальном устройстве тогдашнего российского общества.
Я уже говорил, что казачество Дона и Кубани по итогу Гражданской войны в России выступило аналогом мелкого и среднего буржуа, давших самое качественное (ибо народ-воин) пополнение Добровольческой армии. Проблемой для добровольцев было в том, что в реальности казачье мировоззрение было далёким от буржуазного, а представляло из себя пусть и более развитую, но классическую сословную Деревню со своим местечковым «Космосом» в голове. Мы - здесь, а Они - где-то там. Вот как добровольческие лидеры описывали открывшуюся им картину:
Для нас Дон был только частью русской территории, для них понятие «родины» раздваивалось на составные элементы - один более близкий и ощутимый, другой отдаленный, умозрительный.
Понятное дело, что Дон и Кубань не были убогим русским нечерноземьем: имели и достаток, и относительно развитое самоуправление, но классический деревенский взгляд на лицо. Отношение между казаками и государством до революции строились на взаимовыгодных основания. Казаки служили защитным поясом от буйных народов на границах империи и давали в армию хорошую лёгкую конницу - за что имели различные преференции. В первую очередь, они были пожалованы такой ценностью для любого крестьянина - как земля; во-вторых, свободами, которые не мыслились на остальной территории страны. К началу 20-го века такие отношения были анахронизмом. Негостеприимные земли были обустроены, непримиримые народы усмирены, а на полях новой Мировой войны правила бал армия тотальной мобилизации. Что ставило «крест» на классическом казачестве в грядущей индустриальной фазе развития. Ну, а пока, основываясь на крестьянском понимании событий, оно надеялось отсидеться за своим «забором».
При этом казачья интеллигенция понимала, что совсем без изменений жить нельзя - и как-то надо решать накопившиеся проблемы, включая отношения с иногородними, которые жили бок о бок с казачеством. Например, съезд донцов в апреле 1917 года постановил:
Закрепление за казаками “гуртовой” (находящейся в общинном пользовании станиц) и “войсковой” (в пользовании войска) земли, а за крестьянами надельной и приобретенной; отчуждение разных частновладельческих земель на основах, выработанных Учредительным собранием для наделения землей коренного крестьянства; пропорциональное представительство в местной казачьей общине не-казачьего населения, живущего в казачьих поселениях не менее двух лет, по вопросам, касающимся крестьянского населения (до сих пор выборное представительство крестьян проводилось лишь в селениях с исключительно крестьянским населением); введение на Дону единого и равного для всех земства; возмещение российской казной казачьих расходов, вызванных войной.
То есть декларировалось, что вся земля, что была под казаками - им и принадлежит, вот и иногородние могут смело пользоваться тем, что им принадлежит. А прирезку сделать из земель, которые будут у кого-то конфискованы по решению Учредительного собрания (ага, у других можно, а нас-то за что?). Ну, и, конечно, не забыли, что сие вступает в силу, если правительство не забудет возвернуть им военные расходы (казаки покупали амуницию за свой счёт). Вполне логичные требования для мирного времени. А вот в условиях военного напряжения сил и надвигающейся разрухи выглядит как явный перебор.
В общем, хотелось и конфетку съесть, и на хер не сесть. Надеялись отсидеться в сторонке, что и обеспечивало либо нейтральное, либо враждебное отношение казаков к добровольцам в начале 1918 года. Так как они, совершенно справедливо, опасались, что присутствие добровольческих частей приведёт к повышенному вниманию большевиков к Дону. А придут большевики, могут начать безобразничать свои иногородние, на которых при казацкой власти больше управы.
Ф.Г.Подтёлков - один из казачьих вожаков, которые были за Советскую власть, но против большевиков.
Как итог этих настроений 10 января в станице Каменская прошел съезд фронтового казачества (21 полк и 5 батарей), который порешал: Каледина скинуть, добровольцев выгнать, большевиков не пускать. Объявили войсковое правительство свергнутым и выбрали Донской казачий ВРК (военно-революционный комитет) во главе с Подтёлковым, который сразу же начал наступление на Новочеркасск. Понятное дело, что его донской официоз объявил большевиком, а тот их в отместку - монархистами. А как всё это выглядело со стороны?
Именно при таком бэкграунде начала формироваться Добровольческая армия. Без тыла, без массового наплыва добровольцев, без поддержки населения. Деникин на это дело грустно замечает:
«Всенародного ополчения» не вышло. В силу создавшихся условий комплектования, армия в самом зародыше своем таила глубокий органический недостаток, приобретая характер классовый. Нет нужды, что руководители ее вышли из народа, что офицерство в массе своей было демократично, что все движение было чуждо социальных элементов борьбы, что официальный символ веры армии носил все признаки государственности, демократичности и доброжелательства к местным областным образованием... Печать классового отбора легла на армию прочно и давала повод недоброжелателям возбуждать против нее в народной массе недоверие и опасения и противополагать ее цели народным интересами.
Да, среди добровольцев не было сливок аристократического общества - как раз большинство мелкие дворяне и разночинцы. Объединяло их одно - служба в императорской армии, которая сама по себе была отдельным сословием и опорой самодержавного правления. И публика со стороны воспринимала её так же - как элемент сословного прошлого. Впрочем, сами добровольцы это вполне осознавали. Вот что пишет Р.Б.Гуль:
Мы записались. Знакомимся с заведующим бюро и общежитием гв. полк. Хованским. Низкого роста, вылощенный, самодовольно-брезгливого вида полк. Хованский говорит, «аристократически» растягивая слова и любуясь собой: «поступая в нашу (здесь он делает ударение) армию, вы должны прежде всего помнить, что это не какая-нибудь рабоче-крестьянская армия, а офицерская». После знакомства разместились в общежитии. Меня поражает крайняя малочисленность добровольцев. Новочеркасск полон военными разных форм и родов оружия, а здесь, в строю армии,- горсточка молодых, самых армейских офицеров.
Именно поэтому костяк добровольцев - это офицерство (и в меньшей степени нижние чины), которых можно назвать людьми-войны и юнкера - безусая молодёжь, полная сумбура в голове. Именно они, не имея ни малейшего шанса на успех, стали активным участником гражданской войны, прокатившейся по югу России.
Ну, а как развивались события дальше - в следующей части.
Белые как они есть. Реальные, боевые, мужественные, стойкие и отважные. Ничего общего с сетевыми булкохрустами и постперестроечными монархистами. Жалость и цирк канонизации - последнее, чего желали люди, не щадившие ни себя, ни врагов. Быть настоящим "белым" - это значит драться в безнадежной ситуации, а не впадать в истерики и плакать по "России которую выбросили". Горячо рекомендую. По тэгу у автора целая серия. В повествовании все симпатии на стороне проигравших, наряду с адекватными выводами. Что само по себе уникально для наших времен. За что автору прощаются мелкие неточности. И огромное спасибо за истории реальных героев "белого движения" - булкохрусты даже молятся не на тех людей, что уже само по себе симптоматично и прекрасно.
Так и хочется добавить "посвящается Гумилеву", но текст не мой )
Оригинал взят у wwold в Белые «Моисеи»: Ледяной поход-1.
К слову, на карте показано два похода: собственно, «Ледяной» и Степной переход атамана Попова, о котором я ещё скажу пару слов.
Первый Кубанский или «Ледяной» поход Добровольческой армии, безусловно, является одним из значимых событий начала Гражданской войны в России. Изучать его, с одной стороны, легко, ибо его участники оставили массу свидетельств о произошедших событиях, с другой стороны, сложно - так как со временем он превратился в жупел Белого движения, где на первый взгляд выдвинулись идеологически ангажированные исследователи. Однако, даже беглое изучение доступной информации - рисует более приземлённую, но в тоже время не менее интересную картину происходящего. «Ледяной» поход это катарсис процесса самоорганизации масс, которые отстаивали своё видение будущего России отличное от Красного проекта. При этом вожди Белого движения без задних мыслей видели его буржуазно-демократическим, а вот окружающее население видело в них, вот сюрприз, продолжение сословной России. Что само по себе любопытный момент, который я постараюсь разобрать. Но, пожалуй, начну я с другого нюанса, который, тем не менее, является корневым стержнем развития событий.
Любая революция это всплеск свободы за счёт слома тех механизмов, которые осуществляли контроль над обществом. Увы, у этого процесса есть обратная сторона медали, где свобода оборачивается хаосом, а распоясавшийся криминал дополняется революционным насилием, что, собственно, эту свободу здорово обесцениванием. Тем не менее, она есть и с этим надо считаться - поэтому на первый план выходят те персонажи, которые умеют использовать эту огромную, но необузданную массу общественной энергии.
К тому же Русская революция была обусловлена, как говорилось раньше, потребностью построения в стране индустриальной фазы развития. Для чего требовалось, во-первых, сломать сословное общество; во-вторых, построить равноправное общество (пусть не де факто, но де юре). Где повышение градуса свободы (по сравнению с сословным обществом) является чем-то само-собой разумеющимся. Проблема была в том, что полусословное общество императорской России в силу своей конституции не могло сформировать должного базиса для формирования демократических институтов, которые эту свободу должны направлять в созидательное русло. Попытки создания, конечно, были. Но то ли времени не хватило, то ли желания доводить дело до конца, а может быть всё сразу. Поэтому и предреволюционные парламентские экзерсисы не вызывали восторга, да и земские дела были развиты слабо, а главное затрагивали лишь незначительную, образованную прослойку населения, которое в большей части пребывала в глуши сословных предрассудков о мире.
Именно поэтому всплеск свободолюбия, который исторически, итак, не был подвержен гуманизму, в России вылился в кровавую кашу гражданской войны. Смех-смехом, но выбраться из неё можно было только построением диктатуры (либо правой, либо левой), однако, опьянённое свободой общество это ещё не готово было принять. И все действующие авторы постреволюционного времени вынуждены были до определённого времени с этим мириться. А любые серьёзные телодвижения требовали добровольческого подхода, где особую роль начинали играть революционные вожди, чья мощная харизма могла воздействовать на хаос общественной жизни. Поэтому не удивительно, что у «Ледяного» похода возникает свой вождь - Корнилов, чей облик изрядно мифологизирован его последователями. Что мешает рассмотреть тот факт, что у истоков Добровольческой армии стоял не столько стратег и вождь - сколько умудрённый жизненным опытом военный бюрократ (в хорошем смысле этого слова).
Не смотря на то, что Добровольческую армию возглавил признанный вождь Белого движения - Корнилов, создал её всё-таки военный бюрократ Алексеев.
Да-да-да, именно так - военный бюрократ, что подразумевает, прежде всего, упор на штабную, организационную работу. Ибо вождь может притянуть энергию масс, но он не может появиться на пустом месте - ему нужны ресурсы, база. Именно её и начал создавать в Новочеркасске в ноябре 1917 года генерал-адъютант Генерального штаба генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. Внук крепостного, он сделал блестящую карьеру военного - став начштаба Верховного главнокомандующего в августе 1915 года. Тем не менее, не противился февральскому перевороту, чьё предательство, как считается, послужило той соломинкой, что сломило волю Николая II. Однако вихри февральской революции удовлетворения ему не принесли, не принял он, впрочем, и октябрь. Именно поэтому в заснеженной столице Донского края, пока Корнилов «отдыхал» в Быховской тюрьме, этот престарелый генерал решительно и методично приступил к формированию костяка новой армии, который получил название «Алексеевской организации». Ну, а как человек, поднаторевший на штабной работе, понимал, что в армию мало привлечь солдат - нужно, прежде всего, их обуть, одеть, накормить, дать оружие, а к нему боеприпас. И так каждый день. То есть армия это деньги, деньги и ещё раз деньги. Поэтому, совершенно справедливо рассудив, что «Пожарских» у движения хватает, подразумевая «быховских сидельцев», Алексеев активно приступил к поиску новых «Мининых».
Как и многие противники Совнаркома Алексеев считал Дон идеальным местом, где «тверды консервативные устои», для начала формирования новой армии. К тому же давал надежду тот факт, что Дон, Кубань, Терек и союз горных народов Северного Кавказа в сентябре 1917 года объединились в «Юго-восточный союз» с правительством, заседающим в Екатеринодаре. Так как эти области отличались обилием людских и материальных ресурсов, природных богатств, хорошим урожаем, потребным и для остальной территории страны - то такое объединение давало надежду, что преодоление общероссийского кризиса началось. Поэтому, сразу по приезду на Дон, Алексеев развернул кипучую деятельность: инспектируя военные склады, встречаясь с представителями власти и общественности, что быстро расскрыло иллюзорность его надежд.
Если изначально он планировал повесить формирование новой армии на Донское правительство, то уже переговоры с войсковым атаманом А.М.Калединым (к слову армейским товарищем Алексеева) показали, что «дать приют русскому офицерству» Дон не может. Ибо надо учитывать настроения казачьих масс, которые устали от войны и, в целом, довольно плохо относятся к офицерству, считая их пережитком прошлого «режима», который сломан бесповоротно. Ну, а прибывающие с фронта казачьи подразделения заряжены пропагандой не менее пробольшевистских частей. В общем, старый друг посоветовал не задерживаться в Новочеркасске более недели, и перенести организацию добровольческих соединений куда-нибудь за пределы области. Впрочем, совсем от помощи он отказываться не стал, выдав на благое дело взнос из личных средств, а так же выделив под «выздоравливающих» офицеров госпиталь на окраине города, который сразу же стал общежитием для пребывающих поодиночке и мелкими группами добровольцев.
Впрочем, Алексеев оптимизма не терял - ведь русским мир на Дону не заканчивается, поэтому приступил к кропотливой работе. Теперь его план заключался в следующем: сформировать костяк армии на добровольные пожертвования (вот она суть времени, что армия, что пожертвования - могут быть только добровольными), а потом передать её на содержание Ставки. Для чего попросил генерал-квартирмейстера штаба главкомверха М.К.Дитерихиса узаконить его части в качестве резервных. Алексеев ошибся дважды. Во-первых, он не смог просчитать срок жизни Ставки (через 12 дней она будет ликвидирована отрядом Крыленко); во-вторых, отсутствие энтузиазма масс по поддержке его начинания. И если отношение простых жителей, очарованных популистскими обещаниями большевиков, ещё можно понять, то и явные сторонники будущей свободной России - буржуазия - активность проявляла в основном болтологическую.
Богатую ростовскую буржуазию Деникин называл не иначе как плутократией. Чувствовалась разница между военным и торговым сословием.
Например, следующий после Корнилова главкомверх «добровольцев» Деникин писал о богатой и влиятельной ростовской буржуазии строго в уничтожительных тонах:
Тем временем сбор средств шел и на местах: ростовская плутократия (выделено мною) по подписке дала около 6½ миллионов, новочеркасская около 2-х. Половина этих сумм должна была поступить в фонд Добровольческой армии, но фактически до самого нашего выхода казначейству удалось собрать с трудом не более 2-х миллионов.
Но это за весь период, а за ноябрь Алексеев собрал около 400 рублей, с помощью которых пытался обеспечить минимальные бытовые условия для прибывших офицеров. Об этом периоде он печально писал Дитерихсу: «Работа еле теплится, так как приток скуден, русский человек не хочет рисковать и жертвовать ничем». Тем не менее, работа продолжалась.
В конце-концов русская буржуазия не заканчивалась на богатом казачестве Новочеркасска и плутократии Ростова, да и союзники не должны были бросить своих верных союзников. И снова Алексеев просчитался. Союзники прагматично смотрели на вещи - им была нужна любая сила, которая сможет восстановить Восточный фронт с Германией, о чём они вели переговоры с Троцким. К тому же их беспокоили огромные запасы военного имущества, завезённого в приморские города России (Архангельск, Мурманск и в последнюю очередь Владивосток), до которых могли добраться войска кайзера, поэтому их охрана на первых порах была основным предлогом для интервенции. И только после заключения Брест-литовского мира они стали с интересом посматривать на антибольшевистские силы.
Крупная буржуазия же не страдал идеализмом, ибо хотела вложить деньги только в успешный проект. А скудные силы добровольцев никак не способствовали этой убеждённости. К тому же здесь отрицательно играла роль предполагаемого военного вождя - Корнилова. Это для офицерства он был кумиром, а для буржуазии человек, который не смог совершить переворот, когда был главкомверхом - так где гарантия, что он сделает это, имея под рукой лишь незначительные силы добровольцев? В общем, большинство витиевато отмазывалось, а особенно грамотные напирали на то, что от Корнилова деньги может собирать только его представитель Завойко. К тому же в России того времени в избытки были радетели за спасение России, среди которых было довольно сложно разобраться - кто, действительно, действовал ради благих целей, а кто старался для своих микроскопических организаций или, вообще, для личного кармана. В общем, толстосумы вполне обосновано жмотничали, а в скором времени многие из них в силу обстоятельств лишились ресурсной базы.
В общем, Алексеев попал в замкнутый круг. Осторожная политика Каледина, боявшегося за хрупкий социальный мир Дона, требовала, чтобы деятельность по сбору армии проводилась в относительной тайне, что мешало Алексееву бросить клич на сбор офицеров по всей стране. Впрочем, скудное финансирование банально бы не обеспечило довольствием тысячи прибывших добровольцев, что делало этот призыв бессмысленным. В итоге: нет денег - нет добровольцев, нет добровольцев - нет армии и возможности заявить себя на всю Россию и опять же вытрясти денег из нерешительных толстосумов, а нет денег - нет добровольцев. И опять по кругу.
Алексеев было предпринял попытку перенести центр формирования армии на Кубань, для чего предпринял пару поездок в Екатеринодар, но, увы, безблагостное состояние дел обнаружил и там. «Южно-восточный союз» был фикцией, а правительство Кубани пребывало в состоянии донского, являясь, по большому счёту, лишь носителем внешней атрибутики. А казаки погрязли в нерешительности, большевизме и склоках. Что наглядно показывало, что Алексеев, более чем умудрённый жизненным опытом и трудной дорогой наверх, мало разбирался в социальном устройстве тогдашнего российского общества.
Я уже говорил, что казачество Дона и Кубани по итогу Гражданской войны в России выступило аналогом мелкого и среднего буржуа, давших самое качественное (ибо народ-воин) пополнение Добровольческой армии. Проблемой для добровольцев было в том, что в реальности казачье мировоззрение было далёким от буржуазного, а представляло из себя пусть и более развитую, но классическую сословную Деревню со своим местечковым «Космосом» в голове. Мы - здесь, а Они - где-то там. Вот как добровольческие лидеры описывали открывшуюся им картину:
Для нас Дон был только частью русской территории, для них понятие «родины» раздваивалось на составные элементы - один более близкий и ощутимый, другой отдаленный, умозрительный.
Понятное дело, что Дон и Кубань не были убогим русским нечерноземьем: имели и достаток, и относительно развитое самоуправление, но классический деревенский взгляд на лицо. Отношение между казаками и государством до революции строились на взаимовыгодных основания. Казаки служили защитным поясом от буйных народов на границах империи и давали в армию хорошую лёгкую конницу - за что имели различные преференции. В первую очередь, они были пожалованы такой ценностью для любого крестьянина - как земля; во-вторых, свободами, которые не мыслились на остальной территории страны. К началу 20-го века такие отношения были анахронизмом. Негостеприимные земли были обустроены, непримиримые народы усмирены, а на полях новой Мировой войны правила бал армия тотальной мобилизации. Что ставило «крест» на классическом казачестве в грядущей индустриальной фазе развития. Ну, а пока, основываясь на крестьянском понимании событий, оно надеялось отсидеться за своим «забором».
При этом казачья интеллигенция понимала, что совсем без изменений жить нельзя - и как-то надо решать накопившиеся проблемы, включая отношения с иногородними, которые жили бок о бок с казачеством. Например, съезд донцов в апреле 1917 года постановил:
Закрепление за казаками “гуртовой” (находящейся в общинном пользовании станиц) и “войсковой” (в пользовании войска) земли, а за крестьянами надельной и приобретенной; отчуждение разных частновладельческих земель на основах, выработанных Учредительным собранием для наделения землей коренного крестьянства; пропорциональное представительство в местной казачьей общине не-казачьего населения, живущего в казачьих поселениях не менее двух лет, по вопросам, касающимся крестьянского населения (до сих пор выборное представительство крестьян проводилось лишь в селениях с исключительно крестьянским населением); введение на Дону единого и равного для всех земства; возмещение российской казной казачьих расходов, вызванных войной.
То есть декларировалось, что вся земля, что была под казаками - им и принадлежит, вот и иногородние могут смело пользоваться тем, что им принадлежит. А прирезку сделать из земель, которые будут у кого-то конфискованы по решению Учредительного собрания (ага, у других можно, а нас-то за что?). Ну, и, конечно, не забыли, что сие вступает в силу, если правительство не забудет возвернуть им военные расходы (казаки покупали амуницию за свой счёт). Вполне логичные требования для мирного времени. А вот в условиях военного напряжения сил и надвигающейся разрухи выглядит как явный перебор.
В общем, хотелось и конфетку съесть, и на хер не сесть. Надеялись отсидеться в сторонке, что и обеспечивало либо нейтральное, либо враждебное отношение казаков к добровольцам в начале 1918 года. Так как они, совершенно справедливо, опасались, что присутствие добровольческих частей приведёт к повышенному вниманию большевиков к Дону. А придут большевики, могут начать безобразничать свои иногородние, на которых при казацкой власти больше управы.
Ф.Г.Подтёлков - один из казачьих вожаков, которые были за Советскую власть, но против большевиков.
Как итог этих настроений 10 января в станице Каменская прошел съезд фронтового казачества (21 полк и 5 батарей), который порешал: Каледина скинуть, добровольцев выгнать, большевиков не пускать. Объявили войсковое правительство свергнутым и выбрали Донской казачий ВРК (военно-революционный комитет) во главе с Подтёлковым, который сразу же начал наступление на Новочеркасск. Понятное дело, что его донской официоз объявил большевиком, а тот их в отместку - монархистами. А как всё это выглядело со стороны?
Именно при таком бэкграунде начала формироваться Добровольческая армия. Без тыла, без массового наплыва добровольцев, без поддержки населения. Деникин на это дело грустно замечает:
«Всенародного ополчения» не вышло. В силу создавшихся условий комплектования, армия в самом зародыше своем таила глубокий органический недостаток, приобретая характер классовый. Нет нужды, что руководители ее вышли из народа, что офицерство в массе своей было демократично, что все движение было чуждо социальных элементов борьбы, что официальный символ веры армии носил все признаки государственности, демократичности и доброжелательства к местным областным образованием... Печать классового отбора легла на армию прочно и давала повод недоброжелателям возбуждать против нее в народной массе недоверие и опасения и противополагать ее цели народным интересами.
Да, среди добровольцев не было сливок аристократического общества - как раз большинство мелкие дворяне и разночинцы. Объединяло их одно - служба в императорской армии, которая сама по себе была отдельным сословием и опорой самодержавного правления. И публика со стороны воспринимала её так же - как элемент сословного прошлого. Впрочем, сами добровольцы это вполне осознавали. Вот что пишет Р.Б.Гуль:
Мы записались. Знакомимся с заведующим бюро и общежитием гв. полк. Хованским. Низкого роста, вылощенный, самодовольно-брезгливого вида полк. Хованский говорит, «аристократически» растягивая слова и любуясь собой: «поступая в нашу (здесь он делает ударение) армию, вы должны прежде всего помнить, что это не какая-нибудь рабоче-крестьянская армия, а офицерская». После знакомства разместились в общежитии. Меня поражает крайняя малочисленность добровольцев. Новочеркасск полон военными разных форм и родов оружия, а здесь, в строю армии,- горсточка молодых, самых армейских офицеров.
Именно поэтому костяк добровольцев - это офицерство (и в меньшей степени нижние чины), которых можно назвать людьми-войны и юнкера - безусая молодёжь, полная сумбура в голове. Именно они, не имея ни малейшего шанса на успех, стали активным участником гражданской войны, прокатившейся по югу России.
Ну, а как развивались события дальше - в следующей части.