Истинная жизнь Севастьяна Найта
Вчера дочитал В. Набокова «Истинная жизнь Севастьяна Найта». Книга великолепная - прочитал на одном дыхании. По ходу повествования пытался разгадать и распознать ключи и шифры, заложенные автором. Шифров всех не разгадал, но теперь во всех названиях вижу некие анаграммы, таинственные послания.
Такое впечатление, что лично поучаствовал в расследовании некоего детективного случая. Вы не поверите, но такого прилива адреналина я давно не чувствовал.
Теперь касательно загадок… Послесловия переводчика я специально не читал и, в принципе, подошел к чтению романа не ангажированный в какие-либо теории. Вот до чего я додумался самостоятельно:
1. Прежде всего, в романе, как мне показалась, происходит некая шахматная партия. Одно из значений фамилии Севастьяна (Knight) в переводе означает шахматный конь. Фамилия подруги Севастьяна - Бишоп (Bishop) означает шахматный слон. К тому же, очаровательной выглядит сцена встречи В. с Пал Палычем. В руках у Пал Палыча шахматная фигурка коня (визит В. оторвал Пал Палыча от шахматной партии). Изумительным в плане разгадки шифров выглядит следующий диалог из 15 главы про шахматную партию Пал Палыча:
- Я теперь, если захочу, могу забрать твою ладью, - хмуро сказал «Черный», - но у меня имеется ход получше.
Он поднял ферзя и элегантно вклинил его в стайку желтоватых пешек, одну из которых заменял наперсток. Пал Палыч одним махом цапнул ферзя своим слоном и расхохотался.
- Ну а теперь, - спокойно сказал «Черный», когда предводитель «Белых» отсмеялся, - тебе крышка. Шах, голубчик.
Так вот, искомая последняя любовь Севастьяна это ферзь, а если смотреть ретроспективно, то именно Клэр Бишоп, а не мадам Лесерф по настоящему полюбила Севастьяна даже зная о всех темных сторонах его характера. Таким образом, в ретроспективе Слон сбивает Ферзя.
2. Что еще мне удалось подметить… Сцена, в которой Севастьян безуспешно пытается узнать о судьбе своей матери в каком-то пансионе (забыл название, что-то на «Р») абсолютно идентична той, в которой его брат пытается узнать уже о судьбе самого Севастьяна, и тоже в пансионе.
3. Интерессный пассаж из 4-ой главы, который сразу обращает на себя внимание:
На каждой из двух десятков фотографий, которые я вытряхнул из большого конверта с лаконичной надписью сверху рукой Севастьяна «Г-н N.», была одна и та же личность в разные периоды жизни: сначала сорванец с лунообразным лицом в грубо сшитой матроске, потом невзрачного вида паренек в крикетном картузе, потом курносый юноша и так далее, вплоть до целой серии карточек взрослого господина N. довольно отталкивающего бульдожьего вида, делавшегося все толще и толще на фоне фотографических задников и настоящих палисадников. Я узнал, на какую роль он предназначался, из газетной вырезки, прикрепленной к одной из фотографий:
«Автор, пишущий вымышленную биографию, желает приобрести фотографии мужчины энергической и простой наружности, положительного поведения, трезвенника, предпочтительно холостого. Куплю фотографии детские, отроческие и в зрелом возрасте для помещения в вышесказанном сочинении».
Этой книги Севастьян так и не написал, но, возможно, собирался писать ее в последний год жизни, потому что на последней фотографии, где г-н N. сияет рядом с новым автомобилем, значится «март 1935», а Севастьян умер после этого через год.
4. Ну и наконец, в последней главе В.Набоков уже практически открытым текстом сообщает, что к чему:
Так я и не увидел Севастьяна - живого во всяком случае. Но те несколько минут, что я провел, прислушиваясь к дыханию, которое я принимал за его дыхание, изменили мою жизнь настолько, насколько она переменилась бы, если б Севастьян и впрямь поговорил со мною перед смертью. Не знаю, какая у него была тайна, но я и сам узнал некую тайну, а именно, что душа есть только образ бытия - а не неизменное состояние - и что любая душа может быть твоей, если найти частоту ее колебаний и вписаться в нее. Мир иной - это, может быть, полномерная способность сознательно жить в любой выбранной душе, в любом количестве душ, не сознающих этого взаимозаменяемого бремени. Посему: я - Севастьян Найт. Я словно играл его роль на освещенной сцене, по которой проходили люди, которых он знал, - неясно различимые фигуры немногих его друзей: филолога, поэта, художника, - плавно, безшумно, грациозно воздавая ему должное (…)