Долг первый
Этим постом автор начинает серию о дорогих ему людях. Интернет - непредсказуемая штука, может быть, кому-то будет интересно...
"Не убий - учили - не спи, не лги. Я который год раздаю долги..." Настало время не раздавать - возвращать долги. Слава Богу, еще есть - кому.
Мой школьный учитель истории жив, и я от всей души желаю ему долгих лет: не он один, но он в большой степени "повинен" в том, что в этом учебном году я без тени разочарования пошел в школу 1-го сентября. В 22-й раз - в качестве учителя.
Роберт Яковлевич Моносзон родился без обеих рук. Точнее, одной руки у него не было совсем, а вместо другой - часть предплечья, на которой вырос один палец. Этим пальцем он обхватывал ручку и, упирая ее в плечо, разборчивым почерком заполнял тонкие тетрадки (другие не помещались в кармане его пиджака) конспектами уроков. Инвалид с рождения, он закончил Московский университет в начале 50-х по кафедре истории средних веков, и в виде милости в разгар борьбы с безродными космополитами был направлен в школу. И проработал там до 1990 года. А потом - поняв, что устарел со своими "п'гоизводительными силами и п'гоизводственными отношениями" - ушел на пенсию. Как много одокторенных профессоров не только до сих пор этого не поняли, но и ставят себе в заслугу "верность" и "принципиальность". Видимо, дело не в научных заслугах, а в человеческой сущности. Наверное, мой старенький школьный учитель давно что-то подозревал насчет "единственно верного учения"...
Как мы смеялись над его старомодными ударениями! Он говорил: "Агенты, кАзнил, индУстрия". Он безбожно картавил: "И тогда паг'ламент кАзнил г'афа Ст'аффорда". Он вскипал за 3 секунды, он не выносил политически некорректных шуток, он ставил "единицы" за невыученный урок, но мы его любили. Мы всегда смеялись над ним; иногда - как все подростки - жестоко. Спасибо Вам, Учитель, за то, что мне сегодня стыдно за этот смех...
Я помню, как в 10-м классе он тщательно закрыл дверь и (в 1984-м, где-то между Андроповым и Черненко) прочитал нам лекцию о 20-м съезде (надо ли напоминать, что тогда этого не то, что в программе - в помине не было). Он - смелый человек, наш вечно всего боявшийся Роберт Яковлевич!
Мы подшучивали над его острожностью. Простите, Учитель... Теперь я точно знаю: храбрец не тот, кто не боится; храбрец - тот, кто боится, но идет вперед наперекор своему страху.
По его конспектам сдавали экзамены в институт и в институте.
Меня учили после него блестящие лекторы (хотя, зачастую, и очень слабые ученые; впрочем, одному из нижеперечисленных я тоже должен; и я его обязательно верну, хоть его уже и нет на свете): историю Великой Отечественной читал Анфилов, новую историю - Сироткин, историю дипломатии - Ахтамзян. Но почему-то по сей день наиболее запомнившиеся фразы звучат в моей памяти с интонацией моего школьного учителя: "Бой'шевики начали бог'бу за пог'ажение цаг'ского пг'авительства в войне". Черт с ним, что на самом деле это было не совсем так!
На дворе стояли очередные неудобные времена - то ли мутные, то ли смутные. Трудно было быть порядочным историком. Еще труднее - это всегда труднее - было быть порядочным человеком.
"Не убий - учили - не спи, не лги. Я который год раздаю долги..." Настало время не раздавать - возвращать долги. Слава Богу, еще есть - кому.
Мой школьный учитель истории жив, и я от всей души желаю ему долгих лет: не он один, но он в большой степени "повинен" в том, что в этом учебном году я без тени разочарования пошел в школу 1-го сентября. В 22-й раз - в качестве учителя.
Роберт Яковлевич Моносзон родился без обеих рук. Точнее, одной руки у него не было совсем, а вместо другой - часть предплечья, на которой вырос один палец. Этим пальцем он обхватывал ручку и, упирая ее в плечо, разборчивым почерком заполнял тонкие тетрадки (другие не помещались в кармане его пиджака) конспектами уроков. Инвалид с рождения, он закончил Московский университет в начале 50-х по кафедре истории средних веков, и в виде милости в разгар борьбы с безродными космополитами был направлен в школу. И проработал там до 1990 года. А потом - поняв, что устарел со своими "п'гоизводительными силами и п'гоизводственными отношениями" - ушел на пенсию. Как много одокторенных профессоров не только до сих пор этого не поняли, но и ставят себе в заслугу "верность" и "принципиальность". Видимо, дело не в научных заслугах, а в человеческой сущности. Наверное, мой старенький школьный учитель давно что-то подозревал насчет "единственно верного учения"...
Как мы смеялись над его старомодными ударениями! Он говорил: "Агенты, кАзнил, индУстрия". Он безбожно картавил: "И тогда паг'ламент кАзнил г'афа Ст'аффорда". Он вскипал за 3 секунды, он не выносил политически некорректных шуток, он ставил "единицы" за невыученный урок, но мы его любили. Мы всегда смеялись над ним; иногда - как все подростки - жестоко. Спасибо Вам, Учитель, за то, что мне сегодня стыдно за этот смех...
Я помню, как в 10-м классе он тщательно закрыл дверь и (в 1984-м, где-то между Андроповым и Черненко) прочитал нам лекцию о 20-м съезде (надо ли напоминать, что тогда этого не то, что в программе - в помине не было). Он - смелый человек, наш вечно всего боявшийся Роберт Яковлевич!
Мы подшучивали над его острожностью. Простите, Учитель... Теперь я точно знаю: храбрец не тот, кто не боится; храбрец - тот, кто боится, но идет вперед наперекор своему страху.
По его конспектам сдавали экзамены в институт и в институте.
Меня учили после него блестящие лекторы (хотя, зачастую, и очень слабые ученые; впрочем, одному из нижеперечисленных я тоже должен; и я его обязательно верну, хоть его уже и нет на свете): историю Великой Отечественной читал Анфилов, новую историю - Сироткин, историю дипломатии - Ахтамзян. Но почему-то по сей день наиболее запомнившиеся фразы звучат в моей памяти с интонацией моего школьного учителя: "Бой'шевики начали бог'бу за пог'ажение цаг'ского пг'авительства в войне". Черт с ним, что на самом деле это было не совсем так!
На дворе стояли очередные неудобные времена - то ли мутные, то ли смутные. Трудно было быть порядочным историком. Еще труднее - это всегда труднее - было быть порядочным человеком.