Leaving Shanghai for a wrong country (1933)
A life-long chain of ordeals awaits a woman, who spent her childhood and adolescence in Shanghai, only to be forcibly moved to the USSR, in 1933, on the insistence of her father, who opted out of going to the Palestine.
Я родилась в Екатеринославе 6 июля 1915 года. Бурные и опасные годы революции, смены приходивших к власти банд - всё это я знала по рассказам матери. Она часто вспоминала, как с приходом Махно была уверена, что всю нашу семью убьют, и вышла вперёд, закрыв собой детей. Она хотела быть первой... Многие евреи, не верившие, что революция принесёт им свободу и равноправие, уезжали в то время за границу. Вслед за близкими родственниками мои родители - отец Моисей Ефимович и мать Вера Исааковна - эмигрировали в Китай и сперва поселились в Харбине.
В пять лет родные определили меня в ивритскую школу. Проучившись там два года, я говорила только на древнееврейском языке. Родители не могли меня понять и решили перевести в русскую школу. Там я училась четыре года, хорошо усвоила русский. В 1927 году мы переехали в Шанхай, где я начала заниматься в частной американской школе. Там изучали стенографию, машинопись и много внимания уделялось английскому языку. После окончания школы я стала работать в английском журнале "Обозреватель". Мои родители были артистами Еврейского театра. Жили не роскошно, но вполне прилично. Шанхай был в то время изумительным городом: туда приезжали люди со всего мира, приходили суда под разными флагами. В Китае процветали английские и французские концессии.
Но беда уже подкрадывалась к нашей семье... В Шанхае открылось советское посольство. К тому времени многие эмигранты болели ностальгией. "Тоска по родине" заставляла их прислушаться к активной агитации за возвращение домой, в Советский Союз. Другие евреи "болели" Палестиной. Ещё в детстве я видела фрукты из этой сказочной страны - огромные апельсины, вкусные "рожки". Меня очень интересовала эта страна. Я мечтала поехать туда, но отец и слышать не хотел об этом. Без нашего ведома он оформлял документы в советском посольстве и был очень счастлив, когда получил их на руки. Ведь недаром говорится, что кого судьба захочет погубить, у того отнимает разум. Я очень рассердилась на отца. Возмущалась, доказывала, что нам ехать туда не надо, что я хочу в Палестину, что в России мы никому не нужны.
Уже несколько лет к нам просачивались тревожные вести оттуда. Русская газета, выходившая в Шанхае, писала о голоде, тяжёлых условиях, в которых живут советские люди. Печатались снимки Троцкого, Рыкова с соответствующими комментариями. Нам было непонятно, как это вдруг заслуженные революционеры оказались врагами и высылаются из страны. Видно, что-то там происходит неладное, и было страшно. Но отец ничему не хотел верить и упрямо стоял на своём. Я кричала, плакала, долго не разговаривала с отцом. Ничего не помогло.
Был пасмурный, хмурый день, когда мы прибыли во Владивосток. Низко висели над землёй полные воды тучи. Дул резкий ветер. Моя нарядная, "нездешняя" одежда вызывала угрюмые, недоброжелательные взгляды окружающих. Иногда слышались насмешки. Я подошла к краю причала, там ещё стоял наш пароход. Мне хотелось крикнуть: "Заберите меня отсюда, я хочу обратно, в Шанхай!" Но было уже поздно. Мне всё не нравилось - ни город, ни люди. Возврата не было. Неделю мы пробыли во Владивостоке. Всё время шло оформление каких-то документов, меня ничто не интересовало. Затем нас посадили на московский поезд. По дороге попутчик, военный, рассказал нам об убийстве Кирова, на которого он якобы похож, и о том, какой это был чудесный человек. Мы не знали, кто это Киров, за что его убили, нам всё было непонятно: мы были чужие в чужом мире.
В Москве я пыталась поступить в Институт иностранных языков, но, как только заполнила анкету, мне тут же отказали: я была из Китая, чужая. Кончились деньги, которые папа мне дал, я начала продавать оставшиеся у меня вещи. Помню, я сдала в комиссионный магазин новые китайские и японские халаты. Один был особенно красивый, на спине был вышит круг и в нём чудесные алые розы. У меня его тут же конфисковали под предлогом, что на халате изображена свастика. Я продала почти всё, что у меня было, но работу найти не могла. А тут получила от мамы печальное известие: за два дня до свадьбы арестовали мою сестру. Это было в сентябре 1937 года, а в ноябре арестовали папу. Я немедленно выехала в Днепропетровск.
Не в силах сдержать слёзы, мама рассказала мне, что накануне ареста, уже предчувствуя неминуемую беду, отец без конца твердил: "О, я дурак, какой же я дурак... Эстер была права, дочка была права... Надо было ехать в Палестину..." Мама мне рассказала, как это произошло. Они сидели с папой на улице у дома на скамейке. К ним подошёл незнакомый человек и пригласил папу "тут недалеко, для разговора". Мама сразу поняла, в чём дело, вошла в дом и наскоро собрала папе узелок с вещами. Родные попрощались друг с другом, больше им не суждено было встретиться в этом мире... По ночам я не спала, чутко прислушивалась к тому, что происходит на улице. Каждую ночь у домов останавливались чёрные машины, бесшумные тени скользили в подъезды - ангелы смерти..."
Source: Вайнцвайг-Скирто Э. Голубоглазая девочка, где ты? - Тель-Авив: Б. и., 1988. - 62 с.; quoted in В. В. Левитский, Опричнина, царевы слуги и холопы (2014).
Я родилась в Екатеринославе 6 июля 1915 года. Бурные и опасные годы революции, смены приходивших к власти банд - всё это я знала по рассказам матери. Она часто вспоминала, как с приходом Махно была уверена, что всю нашу семью убьют, и вышла вперёд, закрыв собой детей. Она хотела быть первой... Многие евреи, не верившие, что революция принесёт им свободу и равноправие, уезжали в то время за границу. Вслед за близкими родственниками мои родители - отец Моисей Ефимович и мать Вера Исааковна - эмигрировали в Китай и сперва поселились в Харбине.
В пять лет родные определили меня в ивритскую школу. Проучившись там два года, я говорила только на древнееврейском языке. Родители не могли меня понять и решили перевести в русскую школу. Там я училась четыре года, хорошо усвоила русский. В 1927 году мы переехали в Шанхай, где я начала заниматься в частной американской школе. Там изучали стенографию, машинопись и много внимания уделялось английскому языку. После окончания школы я стала работать в английском журнале "Обозреватель". Мои родители были артистами Еврейского театра. Жили не роскошно, но вполне прилично. Шанхай был в то время изумительным городом: туда приезжали люди со всего мира, приходили суда под разными флагами. В Китае процветали английские и французские концессии.
Но беда уже подкрадывалась к нашей семье... В Шанхае открылось советское посольство. К тому времени многие эмигранты болели ностальгией. "Тоска по родине" заставляла их прислушаться к активной агитации за возвращение домой, в Советский Союз. Другие евреи "болели" Палестиной. Ещё в детстве я видела фрукты из этой сказочной страны - огромные апельсины, вкусные "рожки". Меня очень интересовала эта страна. Я мечтала поехать туда, но отец и слышать не хотел об этом. Без нашего ведома он оформлял документы в советском посольстве и был очень счастлив, когда получил их на руки. Ведь недаром говорится, что кого судьба захочет погубить, у того отнимает разум. Я очень рассердилась на отца. Возмущалась, доказывала, что нам ехать туда не надо, что я хочу в Палестину, что в России мы никому не нужны.
Уже несколько лет к нам просачивались тревожные вести оттуда. Русская газета, выходившая в Шанхае, писала о голоде, тяжёлых условиях, в которых живут советские люди. Печатались снимки Троцкого, Рыкова с соответствующими комментариями. Нам было непонятно, как это вдруг заслуженные революционеры оказались врагами и высылаются из страны. Видно, что-то там происходит неладное, и было страшно. Но отец ничему не хотел верить и упрямо стоял на своём. Я кричала, плакала, долго не разговаривала с отцом. Ничего не помогло.
Был пасмурный, хмурый день, когда мы прибыли во Владивосток. Низко висели над землёй полные воды тучи. Дул резкий ветер. Моя нарядная, "нездешняя" одежда вызывала угрюмые, недоброжелательные взгляды окружающих. Иногда слышались насмешки. Я подошла к краю причала, там ещё стоял наш пароход. Мне хотелось крикнуть: "Заберите меня отсюда, я хочу обратно, в Шанхай!" Но было уже поздно. Мне всё не нравилось - ни город, ни люди. Возврата не было. Неделю мы пробыли во Владивостоке. Всё время шло оформление каких-то документов, меня ничто не интересовало. Затем нас посадили на московский поезд. По дороге попутчик, военный, рассказал нам об убийстве Кирова, на которого он якобы похож, и о том, какой это был чудесный человек. Мы не знали, кто это Киров, за что его убили, нам всё было непонятно: мы были чужие в чужом мире.
В Москве я пыталась поступить в Институт иностранных языков, но, как только заполнила анкету, мне тут же отказали: я была из Китая, чужая. Кончились деньги, которые папа мне дал, я начала продавать оставшиеся у меня вещи. Помню, я сдала в комиссионный магазин новые китайские и японские халаты. Один был особенно красивый, на спине был вышит круг и в нём чудесные алые розы. У меня его тут же конфисковали под предлогом, что на халате изображена свастика. Я продала почти всё, что у меня было, но работу найти не могла. А тут получила от мамы печальное известие: за два дня до свадьбы арестовали мою сестру. Это было в сентябре 1937 года, а в ноябре арестовали папу. Я немедленно выехала в Днепропетровск.
Не в силах сдержать слёзы, мама рассказала мне, что накануне ареста, уже предчувствуя неминуемую беду, отец без конца твердил: "О, я дурак, какой же я дурак... Эстер была права, дочка была права... Надо было ехать в Палестину..." Мама мне рассказала, как это произошло. Они сидели с папой на улице у дома на скамейке. К ним подошёл незнакомый человек и пригласил папу "тут недалеко, для разговора". Мама сразу поняла, в чём дело, вошла в дом и наскоро собрала папе узелок с вещами. Родные попрощались друг с другом, больше им не суждено было встретиться в этом мире... По ночам я не спала, чутко прислушивалась к тому, что происходит на улице. Каждую ночь у домов останавливались чёрные машины, бесшумные тени скользили в подъезды - ангелы смерти..."
Source: Вайнцвайг-Скирто Э. Голубоглазая девочка, где ты? - Тель-Авив: Б. и., 1988. - 62 с.; quoted in В. В. Левитский, Опричнина, царевы слуги и холопы (2014).