О Калелье и Барселоне, театре-музее Дали и Монсеррате, и нашей разнице
Каждый раз, когда попадаешь в новую для себя страну, в какое-то, до того известное только по рассказам или книгам, человеческое сообщество, стараешься понять, чем живут здешние люди, чем их жизнь отличается от жизни наших людей, в чём между нами разница, если она вообще существует.
Что может ещё составлять интерес посещения других стран - если не попытка понимания внутренних, если хотите - духовных, основ жизни населяющих их людей, - тем более, когда сам так много в прошлом говорил и писал об этих самых странах?
А что же ещё может дать ответ на вопрос о духовных основах существования какого бы то ни было сообщества людей - если не церковь, которая по определению существует для того, чтобы объединять, связывать людей какою-то общею идеей?
Церковь в испанском городе Калелья нашлась сразу, хотя я не имел ни малейшего понятия о её местонахождении - просто пошёл из гостиницы куда глаза глядят, по довольно затейливому маршруту из плутающих узких улочек.
Церковь в этом городке спрятана среди плотно обступивших её домов, является приходской (о чём свидетельствует надпись «Esglesia Parroquial» на её западном фасаде) и имеет посвящение во имя «Святой Марии и Святого Николая».
Надо сказать, что никогда до этого внутри католической церкви я не был, и то, что я увидел в ней, меня поразило.
Удивил стоящий там запах. Он совсем не такой, как в православных храмах, но какой-то мертвящий; это запах чего-то старого и умершего - не гниения, конечно, а уже чего-то сотлевшего. Построена эта церковь была в 1756 году, расширена в 1785-м, разрушена во время Гражданской войны в 1930-х и открыта вновь в 1951-м.
Высокие голые стены, бесконечные ряды скамеек, статуи в арочных проёмах длинного нефа.
О статуях, как и о великом количестве совершенно реалистических изображений Бога в увиденных католических церквях Испании и Франции, нужно сказать отдельно.
Допускаю, что именно их наличие и широкое распространение стало одною из причин современного состояния христианской веры на Западе. Ведь, сами подумайте, возможно ли молитвенное обращение к такому образу, или к такому? Отчего нужно считать Богом и Богородицею изображённых на этой картине, вывешенной в главном храме более чем 1000-летнего монастыря Монсеррат - главной святыни, духовного символа и религиозного центра Каталонии?
Если кто-то считает, что возможно, что существуют причины считать Богом и Богородицею этих людей - то нам это непонятно. А вот причины современного оскудения или даже полного уничтожения христианской веры на Западе становятся для нас ещё более очевидными.
Становится понятным и феномен так называемого «современного искусства», представленного к настоящему времени таким огромным количеством ничего не стоящих по своему существу и издевательски имеющих огромную денежную стоимость произведений.
Один из его столпов и зачинателей появился, к слову, в той же самой Каталонии - и как не понять откуда он там появился и почему, - я говорю о Сальвадоре Дали, оказавшимся при ближайшем рассмотрении талантливейшим, разносторонним, изобретательным и по-настоящему мастеровитым автором, положившим свои талант и мастерство на откровенную и самую разнообразную и откровенную дрянцу вроде конструирования личины одной из первых голливудских величин непристойности Мэй Уэст с помощью, например, старого дивана из одного из парижских борделей.
Театр-музей Сальвадора Дали в его родном городе Фигерас создан с великой затейливостью - одним из его экспонатов является вмурованная в пол одного из залов могила самого Дали, - и он гораздо мощнее, чем, например, посещённый год назад Музей изобразительных искусств Тель-Авива, - и этот музей полон самых разнообразных изобразительных непристойностей. И мог ли он быть иным, если Распятие для его автора и создателя являлось уже объектом экспериментов? Если оно для него было разложенным на составные части материалом для изготовления ювелирного украшения?
И могло ли быть по-другому, мог ли не возникнуть в том или ином виде этот феномен, в одной из своих частностей известный нам под именем «Сальвадор Дали», в человеческом сообществе, где тысячелетние храмы превращены в выставочные залы?
Впрочем, вернёмся в Марие-Николаевскую церковь в Калелье.
Больше всего нас в ней поразил алтарь. Точнее, его отсутствие; отсутствие в нашем, отечественном, понимании. На месте алтаря, т.е. в самой алтарной апсиде, мы увидели там пустое место с рядом скамеек, украшенное тремя длинными зелёными флагами и плакатом-комиксом. Однако роль алтаря в этой необычной церкви, очевидно, выполняет мраморная тумба на чёрной сцене-подиуме со скамейками и трибуной с микрофоном, установленной на месте нашей солеи. На сцену ведут ступени с перилами, а над ней висит массивная, устрашающего вида конструкция из рогов. Эта-то конструкция над алтарём стала ещё одной оказавшей потрясающее на нас влияние вещью.
Нет, конечно же, собор «Девы Марии Монсерратской» бенедиктинского монастыря Монсеррат, барселонский кафедральный собор «Святого Креста и Святой Евлалии» и кафедральный собор Иоанна Крестителя во французском Перпиньяне - не таковы. В них мы не увидели рогатых конструкций над алтарём. Но это ведь было бы очень странным, если бы в тысячелетних храмах было иначе. В них, из схожего, разве что, только всё те же открытые алтари и множество статуй, а также предельно реалистических изображений Бога.
Но внешне они, безусловно, великолепны. Таких затейливых фасадов, таких сверкающих грандиозным убранством сводов, настолько богато украшенных великолепной резьбой порталов, как в Барселоне или в Монсеррате, я не видел нигде.
Барселона, вообще, великолепна. Я считал, что этот город сравним с нашим Санкт-Петербургом, но, увидев его, заключил, что наш Питер нужно помножить на 10, чтобы представить и получить Барселону. Каждое здание в Готическом квартале, как и в части города вокруг площади Каталонии, - полноценный и, что примечательно, грандиозный архитектурный памятник. Там даже фотографировать бессмысленно - из-за обилия артефактов; нет какой-то определённой достопримечательности, которую нужно запечатлеть, - достопримечательно всё подряд, буквально каждый метр сотен фасадов, уходящих вверх, в небо, на многоэтажную высоту.
А что говорить о соборе Святого семейства?! Ну, разве что, заметим, что результат работ, производящихся строителями этого грандиозного здания в настоящее время, разительно и радикально отличается от результата первоначальных работ, 100-летней уже давности, - и по своей затейливости, и по качеству и виду применяемых строительных материалов, а северный фасад здания уже после смерти Гауди был украшен какими-то уже совсем монструозными фигурами, родственными по своей направленности изображениям и фигурам, виденным нами в Фигерасе, в театре-музее Сальвадора Дали. А вот южный его фасад, с его тремя грандиозными порталами, - конечно, великолепен и восхитителен.
Прекрасен, конечно, и юг Франции. Изваяние голой женщины в центре исторической части Перпиньяна, всё те же затейливейшие, богатейшие фасады домов, средневековый королевский замок, со смотровой башни которого открывается захватывающий душу вид на окрестности, бухта Коллюра с прекрасными береговыми укреплениями, часовней на конце длинного, выложенного камнем пирса, на пляже у которого загорают топлесс европейские женщины, всё с тем же замком на высокой горе и самою древнею на юге Франции ветряною мельницею, от которой так хорошо виден сам городок, представляющий собою скопление замечательных уютных домиков под розовыми черепичными крышами.
Прозрачное, синее Средиземное море, поражающие взор виды и действительно потрясающие душу высоты Монсеррата навсегда останутся в памяти каждого, кто их увидел. Скажу даже, что, может быть, именно высоты и бездонные пропасти Монсеррата произвели впечатление самое незабываемое.
Впрочем, так, наверное, везде - природа, общее человеческое достояние, везде потрясает, и на наших Байкале, Алтае или Карелии, и на Карибских островах, и на Гималайских вершинах.
Другое дело - люди. Люди на Западе, в общем, приветливые. Деликатно-предупредительные. В Испании, то бишь Каталонии, очень много стариков, множество из которых в инвалидных колясках, и они вызывают какое-то трогательное, щемящее чувство жалости.
Однако им повезло. Они живут в очень удобном для существования месте. Запад - вообще, очень удобное место для желающих существовать.
Ведь главный вывод, который я сделал, увидев Европу своими глазами, состоит в том, что Европа - это замечательный мир потребления. Мир потребления и потребителей, когда-то бывший миром строителей, художников и воинов. Причём, потребительские услуги, предоставляемые там, совершенно доступны и совершенно же не отличаются от таковых в нашем Отечестве - как и в прошлом году, мы никаких отличий в этом смысле не обнаружили, - единственно что можно заметить, так это что для потребительского процесса там созданы, вроде бы, почти тепличные, крайне благоприятные и способствующие окружающие условия.
Интересно, что русские в этом мире определяются почти безошибочно по лицам. Иногда, конечно, видишь вполне русские черты, но в лице мелькнёт что-то неуловимое, где-то в складках рта, и понимаешь, что это чужие.
Видя эту даже антропологическую разницу между нами: европейцами, американцами и русскими, - как-то особенно осознаёшь ценность нашего мира. Он просто другой, совершенно не такой, как там. И не дай Бог ему когда-то стать таким же, потерять свою особенность.
Желают же этого тоже особенные люди. Будучи русским, действительно нужно стать особенным, чтобы стать вроде них, вроде тех самых людей потребления. Нужно переродиться, стать искренним «потребителем» - чтобы даже не понимать, как можно не ценить вот этого мира, с замечательными возможностями потребления. То есть выродиться. Поэтому и к стране нашей у этих выродков, причём русских, именно русских по происхождению, отношение очень показательное: как к «мерзостной стране», как к « аду на земле».
А как иначе, если кому-то искренне непонятно, зачем ещё мы все живём на этой земле, если не ради потребления?
Но, впрочем, всё это наша старая, уже 200-летняя, обычная даже, история.
Россия, Европа... Что делать? Кем быть? Каким быть?
- Люди из бумажки; от лакейства мысли всё это, - спокойно заметил Шатов, присев в углу на стуле и упершись обеими ладонями в колени. - Ненависть тоже тут есть, - произнёс он, помолчав с минуту, - они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся... И никаких невидимых миру слёз из-под видимого смеха тут нету! Никогда ещё не было сказано на Руси более фальшивого слова, как про эти незримые слёзы! - вскричал он почти с яростью.
Что может ещё составлять интерес посещения других стран - если не попытка понимания внутренних, если хотите - духовных, основ жизни населяющих их людей, - тем более, когда сам так много в прошлом говорил и писал об этих самых странах?
А что же ещё может дать ответ на вопрос о духовных основах существования какого бы то ни было сообщества людей - если не церковь, которая по определению существует для того, чтобы объединять, связывать людей какою-то общею идеей?
Церковь в испанском городе Калелья нашлась сразу, хотя я не имел ни малейшего понятия о её местонахождении - просто пошёл из гостиницы куда глаза глядят, по довольно затейливому маршруту из плутающих узких улочек.
Церковь в этом городке спрятана среди плотно обступивших её домов, является приходской (о чём свидетельствует надпись «Esglesia Parroquial» на её западном фасаде) и имеет посвящение во имя «Святой Марии и Святого Николая».
Надо сказать, что никогда до этого внутри католической церкви я не был, и то, что я увидел в ней, меня поразило.
Удивил стоящий там запах. Он совсем не такой, как в православных храмах, но какой-то мертвящий; это запах чего-то старого и умершего - не гниения, конечно, а уже чего-то сотлевшего. Построена эта церковь была в 1756 году, расширена в 1785-м, разрушена во время Гражданской войны в 1930-х и открыта вновь в 1951-м.
Высокие голые стены, бесконечные ряды скамеек, статуи в арочных проёмах длинного нефа.
О статуях, как и о великом количестве совершенно реалистических изображений Бога в увиденных католических церквях Испании и Франции, нужно сказать отдельно.
Допускаю, что именно их наличие и широкое распространение стало одною из причин современного состояния христианской веры на Западе. Ведь, сами подумайте, возможно ли молитвенное обращение к такому образу, или к такому? Отчего нужно считать Богом и Богородицею изображённых на этой картине, вывешенной в главном храме более чем 1000-летнего монастыря Монсеррат - главной святыни, духовного символа и религиозного центра Каталонии?
Если кто-то считает, что возможно, что существуют причины считать Богом и Богородицею этих людей - то нам это непонятно. А вот причины современного оскудения или даже полного уничтожения христианской веры на Западе становятся для нас ещё более очевидными.
Становится понятным и феномен так называемого «современного искусства», представленного к настоящему времени таким огромным количеством ничего не стоящих по своему существу и издевательски имеющих огромную денежную стоимость произведений.
Один из его столпов и зачинателей появился, к слову, в той же самой Каталонии - и как не понять откуда он там появился и почему, - я говорю о Сальвадоре Дали, оказавшимся при ближайшем рассмотрении талантливейшим, разносторонним, изобретательным и по-настоящему мастеровитым автором, положившим свои талант и мастерство на откровенную и самую разнообразную и откровенную дрянцу вроде конструирования личины одной из первых голливудских величин непристойности Мэй Уэст с помощью, например, старого дивана из одного из парижских борделей.
Театр-музей Сальвадора Дали в его родном городе Фигерас создан с великой затейливостью - одним из его экспонатов является вмурованная в пол одного из залов могила самого Дали, - и он гораздо мощнее, чем, например, посещённый год назад Музей изобразительных искусств Тель-Авива, - и этот музей полон самых разнообразных изобразительных непристойностей. И мог ли он быть иным, если Распятие для его автора и создателя являлось уже объектом экспериментов? Если оно для него было разложенным на составные части материалом для изготовления ювелирного украшения?
И могло ли быть по-другому, мог ли не возникнуть в том или ином виде этот феномен, в одной из своих частностей известный нам под именем «Сальвадор Дали», в человеческом сообществе, где тысячелетние храмы превращены в выставочные залы?
Впрочем, вернёмся в Марие-Николаевскую церковь в Калелье.
Больше всего нас в ней поразил алтарь. Точнее, его отсутствие; отсутствие в нашем, отечественном, понимании. На месте алтаря, т.е. в самой алтарной апсиде, мы увидели там пустое место с рядом скамеек, украшенное тремя длинными зелёными флагами и плакатом-комиксом. Однако роль алтаря в этой необычной церкви, очевидно, выполняет мраморная тумба на чёрной сцене-подиуме со скамейками и трибуной с микрофоном, установленной на месте нашей солеи. На сцену ведут ступени с перилами, а над ней висит массивная, устрашающего вида конструкция из рогов. Эта-то конструкция над алтарём стала ещё одной оказавшей потрясающее на нас влияние вещью.
Нет, конечно же, собор «Девы Марии Монсерратской» бенедиктинского монастыря Монсеррат, барселонский кафедральный собор «Святого Креста и Святой Евлалии» и кафедральный собор Иоанна Крестителя во французском Перпиньяне - не таковы. В них мы не увидели рогатых конструкций над алтарём. Но это ведь было бы очень странным, если бы в тысячелетних храмах было иначе. В них, из схожего, разве что, только всё те же открытые алтари и множество статуй, а также предельно реалистических изображений Бога.
Но внешне они, безусловно, великолепны. Таких затейливых фасадов, таких сверкающих грандиозным убранством сводов, настолько богато украшенных великолепной резьбой порталов, как в Барселоне или в Монсеррате, я не видел нигде.
Барселона, вообще, великолепна. Я считал, что этот город сравним с нашим Санкт-Петербургом, но, увидев его, заключил, что наш Питер нужно помножить на 10, чтобы представить и получить Барселону. Каждое здание в Готическом квартале, как и в части города вокруг площади Каталонии, - полноценный и, что примечательно, грандиозный архитектурный памятник. Там даже фотографировать бессмысленно - из-за обилия артефактов; нет какой-то определённой достопримечательности, которую нужно запечатлеть, - достопримечательно всё подряд, буквально каждый метр сотен фасадов, уходящих вверх, в небо, на многоэтажную высоту.
А что говорить о соборе Святого семейства?! Ну, разве что, заметим, что результат работ, производящихся строителями этого грандиозного здания в настоящее время, разительно и радикально отличается от результата первоначальных работ, 100-летней уже давности, - и по своей затейливости, и по качеству и виду применяемых строительных материалов, а северный фасад здания уже после смерти Гауди был украшен какими-то уже совсем монструозными фигурами, родственными по своей направленности изображениям и фигурам, виденным нами в Фигерасе, в театре-музее Сальвадора Дали. А вот южный его фасад, с его тремя грандиозными порталами, - конечно, великолепен и восхитителен.
Прекрасен, конечно, и юг Франции. Изваяние голой женщины в центре исторической части Перпиньяна, всё те же затейливейшие, богатейшие фасады домов, средневековый королевский замок, со смотровой башни которого открывается захватывающий душу вид на окрестности, бухта Коллюра с прекрасными береговыми укреплениями, часовней на конце длинного, выложенного камнем пирса, на пляже у которого загорают топлесс европейские женщины, всё с тем же замком на высокой горе и самою древнею на юге Франции ветряною мельницею, от которой так хорошо виден сам городок, представляющий собою скопление замечательных уютных домиков под розовыми черепичными крышами.
Прозрачное, синее Средиземное море, поражающие взор виды и действительно потрясающие душу высоты Монсеррата навсегда останутся в памяти каждого, кто их увидел. Скажу даже, что, может быть, именно высоты и бездонные пропасти Монсеррата произвели впечатление самое незабываемое.
Впрочем, так, наверное, везде - природа, общее человеческое достояние, везде потрясает, и на наших Байкале, Алтае или Карелии, и на Карибских островах, и на Гималайских вершинах.
Другое дело - люди. Люди на Западе, в общем, приветливые. Деликатно-предупредительные. В Испании, то бишь Каталонии, очень много стариков, множество из которых в инвалидных колясках, и они вызывают какое-то трогательное, щемящее чувство жалости.
Однако им повезло. Они живут в очень удобном для существования месте. Запад - вообще, очень удобное место для желающих существовать.
Ведь главный вывод, который я сделал, увидев Европу своими глазами, состоит в том, что Европа - это замечательный мир потребления. Мир потребления и потребителей, когда-то бывший миром строителей, художников и воинов. Причём, потребительские услуги, предоставляемые там, совершенно доступны и совершенно же не отличаются от таковых в нашем Отечестве - как и в прошлом году, мы никаких отличий в этом смысле не обнаружили, - единственно что можно заметить, так это что для потребительского процесса там созданы, вроде бы, почти тепличные, крайне благоприятные и способствующие окружающие условия.
Интересно, что русские в этом мире определяются почти безошибочно по лицам. Иногда, конечно, видишь вполне русские черты, но в лице мелькнёт что-то неуловимое, где-то в складках рта, и понимаешь, что это чужие.
Видя эту даже антропологическую разницу между нами: европейцами, американцами и русскими, - как-то особенно осознаёшь ценность нашего мира. Он просто другой, совершенно не такой, как там. И не дай Бог ему когда-то стать таким же, потерять свою особенность.
Желают же этого тоже особенные люди. Будучи русским, действительно нужно стать особенным, чтобы стать вроде них, вроде тех самых людей потребления. Нужно переродиться, стать искренним «потребителем» - чтобы даже не понимать, как можно не ценить вот этого мира, с замечательными возможностями потребления. То есть выродиться. Поэтому и к стране нашей у этих выродков, причём русских, именно русских по происхождению, отношение очень показательное: как к «мерзостной стране», как к « аду на земле».
А как иначе, если кому-то искренне непонятно, зачем ещё мы все живём на этой земле, если не ради потребления?
Но, впрочем, всё это наша старая, уже 200-летняя, обычная даже, история.
Россия, Европа... Что делать? Кем быть? Каким быть?
- Люди из бумажки; от лакейства мысли всё это, - спокойно заметил Шатов, присев в углу на стуле и упершись обеими ладонями в колени. - Ненависть тоже тут есть, - произнёс он, помолчав с минуту, - они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся... И никаких невидимых миру слёз из-под видимого смеха тут нету! Никогда ещё не было сказано на Руси более фальшивого слова, как про эти незримые слёзы! - вскричал он почти с яростью.