О свойстве катарсиса
Большая литература, какие бы жуткие вещи в ней ни изображались, обладает свойством катарсиса, то есть очищения. Это происходит в силу таинственной природы подлинного искусства, но как именно - до сих пор не вполне понятно. Известно лишь, что даже самые черные романы могут выполнять просветляющую роль по принципу «обратного эффекта». Я не раз приводил пример, как два наших музыканта в Германии накануне запланированного самоубийства прочли роман «Шатуны» и отказались от своего замысла.
Юрий Мамлеев.
Это очень известная и популярная в наше время гипотеза - состоящая в том, что не только литература, но и всё искусство вполне может использовать самые разные, «необычные» способы выражения. В том числе и самые, что называется, «чернушные». Т.е. вот именно так, как говорит Мамлеев - показать самую тошнотворную дрянь, но если в итоге получим «катарсис», то значит все эти способы хороши, идут на пользу и во благо.
Между тем, источник блага в этом мире - один. Тот, который является причиной самого этого мира. Причём, известно, что никакой «необычности» в Нём не может быть по определению. Не говоря уже о прочем, вроде тошнотворной дряни.
Так откуда тогда «катарсис»?
Ответ на этот вопрос прост:
если человек ради обретения драгоценного опыта ли, или ещё по какой известной только ему причине, решит залезть в чан с помоями, окунётся в него с головою, сделает пару глотков,
а потом с омерзением вынырнет, вылезет из чана, почистится, прополоскает рот,
у него возникнет чувство очищения, того самого «катарсиса».
Человек в итоге действительно будет чистым.
Спрашивается:
нужен ли для этого чан с помоями?
Между тем, задача очищения перед человеком, перед нами всеми, действительно стоит - как даже самая важная человеческая задача в этом мире;
и вот если ставить вопрос о том, как этой задаче может способствовать искусство, а в частности литература, то ответом здесь должно быть вот что:
Все свои мысли, слова и поступки человек должен соизмерять с высшей мерой, точнее - вот с той самой Причиной всего существующего. Свойства этой единственной Причины существующего известны по умолчанию: совершенная чистота, отсутствие какого бы то ни было несовершенства. По меньшей мере, так свидетельствует об этом наша культурная традиция, а ведь именно в её русле мы ведём этот разговор. (Впрочем, и наша совесть говорит нам именно это. А как может быть по-другому - совершенно неясно, непостижимо... ну, хотя бы в понимании пишущего эти строки эта непостижимость совершенно непреодолима.)
Конечно же, сказанное относится и к любому творческому человеку - художнику, писателю, режиссёру, кому бы то ни было из людей искусства: действия свои им также должно соизмерять с названной высшей мерой.
Но значит ли это, что в своих произведениях человек творческий должен избегать любого упоминания или обозначения какого-то несовершенства?
Нет, конечно.
О нём даже необходимо говорить - именно для того, чтобы человек, увидев в себе отпечаток этого несовершенства, узнал, с чем именно ему следует вести непрестанную в течение своей земной жизни борьбу.
И когда мы смотрим на вопрос именно так, становится понятной та самая очистительная сила очень многих настоящих, действительных художественных ценностей.
Вспомним романы Достоевского.
Они построены ровно по такому принципу: порок, грязь человеческих сердец называется в них прямо, без недомолвок, именно грязью, скверною (похоть Фёдора Карамазова, зависть Смердякова, гордыня иванова беса и Ставрогина, мелочное тщеславие Лужина...) Оценка этим вещам и людям, их принимающим, даётся однозначная и самая ясная. А вслед за этим всегда, неизменно показывается итог: крах ничтожества человеческих душ (смерть отца Карамазова, самоубийства Смердякова, Ставрогина, Свидригайлова, сумасшествие Ивана) или яркое его преодоление (Раскольников, Соня, Дмитрий Карамазов...).
Если вспомним Толстого, то и у него увидим то же - две параллельные истории, два мира, два полюса:
Невыдержанный соблазн и падение Анны и Вронского, отбеливаемое всей нечеловеческой силой бесовской хватки, но принёсшее неизбежные, мучительные горе и смерть.
И радость настоящей любви, заработанная Левиным мукой и терпением.
То же самое мы видим и в другом виде искусства, в кинематографе - в его настоящих образцах.
«Летят журавли», «Баллада о солдате», «Три тополя на Плющихе», «Солярис»... Наше отечественное кино советского времени подарило нам достаточно образцов настоящего, а не поддельного, искажённого искусства.
Ну, и, наконец, живопись.
Один из лучших примеров того, о чём говорит этот текст, действительно представляет нам Иеронимус Босх.
Мы видим на его картинах ясную, пронзительно правдивую, искреннюю и откровенную оценку нашего несовершенства, несомненно выстраданное неприятие уродливой коросты, так разнообразно и причудливо налипающей на наши души, нашего добровольного самоуродования.
BOSCH, Hieronymus
The Seven Deadly Sins. c. 1480
Oil on panel
Museo del Prado, Madrid
Подробнее здесь.
Вместе с этим мы видим и противоположную сторону - потерянный рай, указание исходной точки и заветной, сокровенной цели человеческой жизни.
Его оценка, его суждение однозначны: порочный - мерзок, добродетельный - светел.
Triptych of Last Judgement (central panel)
Oil on panel. Akademie der Bildenden Künste, Vienna
Интересно, что внешнее сходство каких-то современных образцов с работами великого голландца даёт только обратный эффект - знак показанного с помощью подобных образов меняется на противоположный, когда показанное не содержит однозначной оценки явления.
Почему так?
Недомолвки и умолчания, неясность оценки и отсутствие вывода, возможность «двоякого истолкования» - это всегда однозначные признаки того, кто вводит в соблазн.
Это его игра, утверждающаяся в первую очередь на человеческих тщеславии и гордыне; часто тончайшая, филигранная, заставляющая нас верить в естественность «многозначительных недосказанностей», определяющих глубину «авторского послания».
Впрочем, сейчас, в наше время, тончайшая игра - это уже редкость. Кажется, в ней уже нет необходимости. За «многозначительную недосказанность» теперь вполне сходит та самая тошнотворная дрянь, ко всему ещё и наделяющаяся «свойством катарсиса», т.е. очищения от того, во что только что добровольно и сознательно, с радостной готовностью и упоением вляпался.
В настоящем нет недосказанности, нет необычности и двойного, непонятного смысла.
Всё, что здорово - ясно и просто, чистосердечно, искренне. Там, где есть бескорыстное желание отдать своё, помочь, разделить, только там и есть настоящее очищение.
Юрий Мамлеев.
Это очень известная и популярная в наше время гипотеза - состоящая в том, что не только литература, но и всё искусство вполне может использовать самые разные, «необычные» способы выражения. В том числе и самые, что называется, «чернушные». Т.е. вот именно так, как говорит Мамлеев - показать самую тошнотворную дрянь, но если в итоге получим «катарсис», то значит все эти способы хороши, идут на пользу и во благо.
Между тем, источник блага в этом мире - один. Тот, который является причиной самого этого мира. Причём, известно, что никакой «необычности» в Нём не может быть по определению. Не говоря уже о прочем, вроде тошнотворной дряни.
Так откуда тогда «катарсис»?
Ответ на этот вопрос прост:
если человек ради обретения драгоценного опыта ли, или ещё по какой известной только ему причине, решит залезть в чан с помоями, окунётся в него с головою, сделает пару глотков,
а потом с омерзением вынырнет, вылезет из чана, почистится, прополоскает рот,
у него возникнет чувство очищения, того самого «катарсиса».
Человек в итоге действительно будет чистым.
Спрашивается:
нужен ли для этого чан с помоями?
Между тем, задача очищения перед человеком, перед нами всеми, действительно стоит - как даже самая важная человеческая задача в этом мире;
и вот если ставить вопрос о том, как этой задаче может способствовать искусство, а в частности литература, то ответом здесь должно быть вот что:
Все свои мысли, слова и поступки человек должен соизмерять с высшей мерой, точнее - вот с той самой Причиной всего существующего. Свойства этой единственной Причины существующего известны по умолчанию: совершенная чистота, отсутствие какого бы то ни было несовершенства. По меньшей мере, так свидетельствует об этом наша культурная традиция, а ведь именно в её русле мы ведём этот разговор. (Впрочем, и наша совесть говорит нам именно это. А как может быть по-другому - совершенно неясно, непостижимо... ну, хотя бы в понимании пишущего эти строки эта непостижимость совершенно непреодолима.)
Конечно же, сказанное относится и к любому творческому человеку - художнику, писателю, режиссёру, кому бы то ни было из людей искусства: действия свои им также должно соизмерять с названной высшей мерой.
Но значит ли это, что в своих произведениях человек творческий должен избегать любого упоминания или обозначения какого-то несовершенства?
Нет, конечно.
О нём даже необходимо говорить - именно для того, чтобы человек, увидев в себе отпечаток этого несовершенства, узнал, с чем именно ему следует вести непрестанную в течение своей земной жизни борьбу.
И когда мы смотрим на вопрос именно так, становится понятной та самая очистительная сила очень многих настоящих, действительных художественных ценностей.
Вспомним романы Достоевского.
Они построены ровно по такому принципу: порок, грязь человеческих сердец называется в них прямо, без недомолвок, именно грязью, скверною (похоть Фёдора Карамазова, зависть Смердякова, гордыня иванова беса и Ставрогина, мелочное тщеславие Лужина...) Оценка этим вещам и людям, их принимающим, даётся однозначная и самая ясная. А вслед за этим всегда, неизменно показывается итог: крах ничтожества человеческих душ (смерть отца Карамазова, самоубийства Смердякова, Ставрогина, Свидригайлова, сумасшествие Ивана) или яркое его преодоление (Раскольников, Соня, Дмитрий Карамазов...).
Если вспомним Толстого, то и у него увидим то же - две параллельные истории, два мира, два полюса:
Невыдержанный соблазн и падение Анны и Вронского, отбеливаемое всей нечеловеческой силой бесовской хватки, но принёсшее неизбежные, мучительные горе и смерть.
И радость настоящей любви, заработанная Левиным мукой и терпением.
То же самое мы видим и в другом виде искусства, в кинематографе - в его настоящих образцах.
«Летят журавли», «Баллада о солдате», «Три тополя на Плющихе», «Солярис»... Наше отечественное кино советского времени подарило нам достаточно образцов настоящего, а не поддельного, искажённого искусства.
Ну, и, наконец, живопись.
Один из лучших примеров того, о чём говорит этот текст, действительно представляет нам Иеронимус Босх.
Мы видим на его картинах ясную, пронзительно правдивую, искреннюю и откровенную оценку нашего несовершенства, несомненно выстраданное неприятие уродливой коросты, так разнообразно и причудливо налипающей на наши души, нашего добровольного самоуродования.
BOSCH, Hieronymus
The Seven Deadly Sins. c. 1480
Oil on panel
Museo del Prado, Madrid
Подробнее здесь.
Вместе с этим мы видим и противоположную сторону - потерянный рай, указание исходной точки и заветной, сокровенной цели человеческой жизни.
Его оценка, его суждение однозначны: порочный - мерзок, добродетельный - светел.
Triptych of Last Judgement (central panel)
Oil on panel. Akademie der Bildenden Künste, Vienna
Интересно, что внешнее сходство каких-то современных образцов с работами великого голландца даёт только обратный эффект - знак показанного с помощью подобных образов меняется на противоположный, когда показанное не содержит однозначной оценки явления.
Почему так?
Недомолвки и умолчания, неясность оценки и отсутствие вывода, возможность «двоякого истолкования» - это всегда однозначные признаки того, кто вводит в соблазн.
Это его игра, утверждающаяся в первую очередь на человеческих тщеславии и гордыне; часто тончайшая, филигранная, заставляющая нас верить в естественность «многозначительных недосказанностей», определяющих глубину «авторского послания».
Впрочем, сейчас, в наше время, тончайшая игра - это уже редкость. Кажется, в ней уже нет необходимости. За «многозначительную недосказанность» теперь вполне сходит та самая тошнотворная дрянь, ко всему ещё и наделяющаяся «свойством катарсиса», т.е. очищения от того, во что только что добровольно и сознательно, с радостной готовностью и упоением вляпался.
В настоящем нет недосказанности, нет необычности и двойного, непонятного смысла.
Всё, что здорово - ясно и просто, чистосердечно, искренне. Там, где есть бескорыстное желание отдать своё, помочь, разделить, только там и есть настоящее очищение.