Ретроспектива. Рецензия на х/ф "Утомлённые Солнцем 2: Цитадель"
Прощание с российским кино
В мире есть множество вещей, которые будучи на первый взгляд простыми, сложны по сути. Всё вокруг нас - это взаимосвязанные системы: даже коровья лепёшка - это тоже система, не просто вчера съеденная коровой трава. Она уже дом для разных жучков-паучков-червячков. И без неё их не будет, не будет всего цикла их жизни. Кино - это сложная система: упростив его до жвачки, оставив там только бух и бах, пойдя на поводу того самого протянутого "вау-у!" мы выхолостим его, обесценим. Убьём жучков и паучков, разрушим культурную подсистему. И, как в природе без этих букашек не станет травы, не станет поля и не станет в конце концов оставившей лепешку коровы, так и пустое кино сожрёт само себя, растворится и исчезнет.
Я уверен, что Цитадель - это знаковое кино, это событие. А суть события вынесена в заголовок. Начав, так сказать, с поля, природы дикой, я бы хотел перейти к сравнениям с природой рукотворной, с обычным крестьянским огородом, с растениями, с плодами. Как судят Цитадель, что пишут, с чего начинают? Кричат: "Рваный сюжет - сюжет основа, а он рваный!" Я предлагаю смотреть шире. Предлагаю глядеть на фильм, как на метафизический плод, полный семечек-сцен, как на огурец. Чем плох огурец? Вот есть ли в огурце связь между семечками? Нет, каждое семя должно породить отдельное огурцовое дерево. Так и сцены в Цитадели не должны и не связаны между собой. Но все они объединены метафизической матерью - огурцом-автором, то есть Никитой Сергеевичем. Читали ли ли вы религиозную литературу, притчи и сказки? Замечали ли, что зачастую - при одних героях - там бывают совершенно разные повествования с пограничными смыслами, сцены и композиции не имеют связи, потому что каждая малая часть самостоятельна. Попробуйте посмотреть на Цитадель этим взглядом.
Михалков, как гений и тонкий исследователь, заложил двухъярусный фундамент своего творения. Существует два культурных слоя - кто знаком с тем самым огородом, кто работал на земле, хоть раз копал навозную яму сразу по сходу снега весной, тот меня поймёт. Это чёткое деление, эти заметные глазу слои: сверху подсохший, радостно-земляного цвета рассыпающийся навоз, а в глубине граница и чёрный лёд. Сквозь первый штыковая лопата словно летит, а на второй натыкается, как на камень, и становится пыткой для работника: ковыряй его матерясь, по крупицам.
Вот лёгкий просохший слой виден всем и понятен всем, но эта оболочка - это и есть фильм. Слой ниже твёрд, в нём замёрзшая вода и разгрызть, а в буквальном смысле значит понять, его трудно. Но Михалков даёт подсказки: испражняющийся лётчик в первом фильме и мочащийся солдат во втором. Обе сцены на самом деле символичны, это аллегории. Они показывают трагедию российского кинематографа, как искусства. Кино - искусство, которое больше никому не нужно. Чинушам из высоких кабинетов не до тонких материй: они заняты наживой, обогащением. Их хлеб - их кресло, ничего далее границ кабинетов им не интересно. Уже сидящим на золотых тронах олигархам не до того: как римляне времён упадка, они погрязли в разврате, в нечеловеческой роскоши. Они только потребляют и не вкладываются в создание. Деньги дают лишь дельцы поменьше, опоздавшие в мир олигархов, но отчаянно туда рвущиеся, - они спонсируют бессмысленную бездуховную грязь, потому что на неё клюет обыватель. Побольше взрывов, трупов, обнажёнки! Алчно стремящиеся к золотым горам спонсоры, готовы бомбардировать обывателя фекалиями, потакая нижайшим его желаниям. Вот это вот испражнение с самолёта есть гиперболическое зеркало, которое создал Михалков всвоём фильме: он показал, что такое современное российское кино в том виде, в каком его хотят видеть дельцы. И, начав эту безжалостную порку стяжателей, он завершил её сценой родов из Цитадели, а точней - ключевой фразой. Вульгарной, простонародной (и в этом термине я не подразумеваю ничего оскорбительного, ибо Никита Сергеевич, как никто другой, всегда переживал за судьбу России и её народа), вот этой фразой: ссать и родить нельзя погодить, - он показал, что грань рядом, тот обрыв, та пропасть к которой подвели наше кино. Никому не нужен воспитатель, никому нен ужно высокое, потребителям нужна жвачка. А в этом грузовике, в этой уцелевшей под бомбёжкой "полуторке" и был рождён тот самый плод, о котором я говорил ранее. Труд рук Никиты Михалкова, человека пытающегося спасти русское кино, бросившего в зрителя его же грязь, своим гротеском, своей неистовостью пытающегося разбудить осознание и понимание в людях.
И пускай кто-то скажет, что так рецензии не пишут, но я не хочу портить никому предстоящий просмотр, а потому ограничусь минимумом пересказов сцен. И начну с того, что озвучу крайне необычный взгляд на основную сюжетную линию отраженную на экране. Имеющий глаза да увидит! Так вот, на мой взгляд, главным героем дилогии является чекист Митя. Да, Митя (!), хотя ему по сравнению с комдивом, за которого цепляются другие критики, уделено куда меньше экранного времени. За китчем, за своим посланием зрителю о бедственном положении российского кино, Михалков, как мне кажется, спрятал и самый глубокий, потаенный, заметный немногим слой. Как во все том же огороде, на дне все той же ямы будет положен шифер, так Михалков положил в сценарий историю. Её не замечают за внешней формой, за всеми этими кровавыми ошмётками, пальцами Фредди Крюгера, пьяными генералами и фашистами, слушающими патефон. Это история искупления.
Кто есть Митя? Кто он, как он знаком нам по предыдущим картинам? Это падший человек: Митя - чекист, отродье Сатаны; он предал друзей, сломал лагерем Котова морально, сломал и физически, на допросах отбив комдиву пальцы, изнасиловал его жену. Но ничего не получил, кроме сжигающего чувства вины и стыда. Те, кому не нравится клешня котовская Фредди Крюгера! Пробовали ли вы жить без пальцев?
И эту вину ему надо искупить, эти жуткие железные пальцы, эту обабившуюся и уже не понимающую что творит, и ложащуюся под маленького человека бывшую жену Котова, которая Мите своей волей не досталась. Отдельно хочу заметить, что образ опускающейся женщины, разменявшей льва на шакала женщины очень удался актрисе Толстогановой. Сцена с абсурдной дурацкой истерикой, с нелепой попыткой "щёлкнуть" снята мастером и сыграна мастерами.
И какими больными глазами надо смотреть фильм, чтобы углядеть в сцене у реки какие-то намёки на гомосексуализм! Неужели вы так далеки от религиозности, от хотя бы простой грамотности, что не знаете значения слово "омовение"? Это святая традиция - умирать надо чистым. Митя еще сам не осознал до конца глубину своего падения, но чувствует, что расплата за это должна быть одна, а потому моется. Как исковеркало зрителя отсутствие культуры... Я бы добавил даже, что мало здесь безграмотности: привыкшие смотреть - по поводу и без - на голые тела люди уже не могут понять, что ради искусства тело может быть обнажено без пошлого подтекста... Что мужчина, Митя, может быть в кадре голым - и это не будет означать, что комдив собирается его изнасиловать или наоборот. Михалков мог спокойно показывать, извините, задницу Меньшикова с трёх сантиметров, потому что люди бескультурные уже не видят разницы между тремя сантиметрами и тремя верстами... Достаточно положить на экран титр с текстом, что на экране голый мужчина, - и для недалёких это будет явно неспроста.
История Мити завершается понимаемым и принимаемым им осознанным шагом туда, куда он пытался сбросить Котова: в ад ГУЛАГа. А может даже просто к стенке: нет сомнений, что не шибко щепитильные в вопросах дружбы и товарищества чекисты в погоне за звёздочками с радостью подпишут бывшему коллеге вышку...
А история разбитой им жизни Котова, наоборот, поворачивает к свету. Повторюсь, что не хочу раскрывать слишком много, скажу лишь, что это не трагедия. И выживет ребёнок рождённый в машине, и грабитель позорно спрячется в женском сортире, и Цитадель можно взять с черенком от лопаты, и дочь обретёт отца, и все наконец избавятся от обжигающего Солнца...
май 2011
В мире есть множество вещей, которые будучи на первый взгляд простыми, сложны по сути. Всё вокруг нас - это взаимосвязанные системы: даже коровья лепёшка - это тоже система, не просто вчера съеденная коровой трава. Она уже дом для разных жучков-паучков-червячков. И без неё их не будет, не будет всего цикла их жизни. Кино - это сложная система: упростив его до жвачки, оставив там только бух и бах, пойдя на поводу того самого протянутого "вау-у!" мы выхолостим его, обесценим. Убьём жучков и паучков, разрушим культурную подсистему. И, как в природе без этих букашек не станет травы, не станет поля и не станет в конце концов оставившей лепешку коровы, так и пустое кино сожрёт само себя, растворится и исчезнет.
Я уверен, что Цитадель - это знаковое кино, это событие. А суть события вынесена в заголовок. Начав, так сказать, с поля, природы дикой, я бы хотел перейти к сравнениям с природой рукотворной, с обычным крестьянским огородом, с растениями, с плодами. Как судят Цитадель, что пишут, с чего начинают? Кричат: "Рваный сюжет - сюжет основа, а он рваный!" Я предлагаю смотреть шире. Предлагаю глядеть на фильм, как на метафизический плод, полный семечек-сцен, как на огурец. Чем плох огурец? Вот есть ли в огурце связь между семечками? Нет, каждое семя должно породить отдельное огурцовое дерево. Так и сцены в Цитадели не должны и не связаны между собой. Но все они объединены метафизической матерью - огурцом-автором, то есть Никитой Сергеевичем. Читали ли ли вы религиозную литературу, притчи и сказки? Замечали ли, что зачастую - при одних героях - там бывают совершенно разные повествования с пограничными смыслами, сцены и композиции не имеют связи, потому что каждая малая часть самостоятельна. Попробуйте посмотреть на Цитадель этим взглядом.
Михалков, как гений и тонкий исследователь, заложил двухъярусный фундамент своего творения. Существует два культурных слоя - кто знаком с тем самым огородом, кто работал на земле, хоть раз копал навозную яму сразу по сходу снега весной, тот меня поймёт. Это чёткое деление, эти заметные глазу слои: сверху подсохший, радостно-земляного цвета рассыпающийся навоз, а в глубине граница и чёрный лёд. Сквозь первый штыковая лопата словно летит, а на второй натыкается, как на камень, и становится пыткой для работника: ковыряй его матерясь, по крупицам.
Вот лёгкий просохший слой виден всем и понятен всем, но эта оболочка - это и есть фильм. Слой ниже твёрд, в нём замёрзшая вода и разгрызть, а в буквальном смысле значит понять, его трудно. Но Михалков даёт подсказки: испражняющийся лётчик в первом фильме и мочащийся солдат во втором. Обе сцены на самом деле символичны, это аллегории. Они показывают трагедию российского кинематографа, как искусства. Кино - искусство, которое больше никому не нужно. Чинушам из высоких кабинетов не до тонких материй: они заняты наживой, обогащением. Их хлеб - их кресло, ничего далее границ кабинетов им не интересно. Уже сидящим на золотых тронах олигархам не до того: как римляне времён упадка, они погрязли в разврате, в нечеловеческой роскоши. Они только потребляют и не вкладываются в создание. Деньги дают лишь дельцы поменьше, опоздавшие в мир олигархов, но отчаянно туда рвущиеся, - они спонсируют бессмысленную бездуховную грязь, потому что на неё клюет обыватель. Побольше взрывов, трупов, обнажёнки! Алчно стремящиеся к золотым горам спонсоры, готовы бомбардировать обывателя фекалиями, потакая нижайшим его желаниям. Вот это вот испражнение с самолёта есть гиперболическое зеркало, которое создал Михалков всвоём фильме: он показал, что такое современное российское кино в том виде, в каком его хотят видеть дельцы. И, начав эту безжалостную порку стяжателей, он завершил её сценой родов из Цитадели, а точней - ключевой фразой. Вульгарной, простонародной (и в этом термине я не подразумеваю ничего оскорбительного, ибо Никита Сергеевич, как никто другой, всегда переживал за судьбу России и её народа), вот этой фразой: ссать и родить нельзя погодить, - он показал, что грань рядом, тот обрыв, та пропасть к которой подвели наше кино. Никому не нужен воспитатель, никому нен ужно высокое, потребителям нужна жвачка. А в этом грузовике, в этой уцелевшей под бомбёжкой "полуторке" и был рождён тот самый плод, о котором я говорил ранее. Труд рук Никиты Михалкова, человека пытающегося спасти русское кино, бросившего в зрителя его же грязь, своим гротеском, своей неистовостью пытающегося разбудить осознание и понимание в людях.
И пускай кто-то скажет, что так рецензии не пишут, но я не хочу портить никому предстоящий просмотр, а потому ограничусь минимумом пересказов сцен. И начну с того, что озвучу крайне необычный взгляд на основную сюжетную линию отраженную на экране. Имеющий глаза да увидит! Так вот, на мой взгляд, главным героем дилогии является чекист Митя. Да, Митя (!), хотя ему по сравнению с комдивом, за которого цепляются другие критики, уделено куда меньше экранного времени. За китчем, за своим посланием зрителю о бедственном положении российского кино, Михалков, как мне кажется, спрятал и самый глубокий, потаенный, заметный немногим слой. Как во все том же огороде, на дне все той же ямы будет положен шифер, так Михалков положил в сценарий историю. Её не замечают за внешней формой, за всеми этими кровавыми ошмётками, пальцами Фредди Крюгера, пьяными генералами и фашистами, слушающими патефон. Это история искупления.
Кто есть Митя? Кто он, как он знаком нам по предыдущим картинам? Это падший человек: Митя - чекист, отродье Сатаны; он предал друзей, сломал лагерем Котова морально, сломал и физически, на допросах отбив комдиву пальцы, изнасиловал его жену. Но ничего не получил, кроме сжигающего чувства вины и стыда. Те, кому не нравится клешня котовская Фредди Крюгера! Пробовали ли вы жить без пальцев?
И эту вину ему надо искупить, эти жуткие железные пальцы, эту обабившуюся и уже не понимающую что творит, и ложащуюся под маленького человека бывшую жену Котова, которая Мите своей волей не досталась. Отдельно хочу заметить, что образ опускающейся женщины, разменявшей льва на шакала женщины очень удался актрисе Толстогановой. Сцена с абсурдной дурацкой истерикой, с нелепой попыткой "щёлкнуть" снята мастером и сыграна мастерами.
И какими больными глазами надо смотреть фильм, чтобы углядеть в сцене у реки какие-то намёки на гомосексуализм! Неужели вы так далеки от религиозности, от хотя бы простой грамотности, что не знаете значения слово "омовение"? Это святая традиция - умирать надо чистым. Митя еще сам не осознал до конца глубину своего падения, но чувствует, что расплата за это должна быть одна, а потому моется. Как исковеркало зрителя отсутствие культуры... Я бы добавил даже, что мало здесь безграмотности: привыкшие смотреть - по поводу и без - на голые тела люди уже не могут понять, что ради искусства тело может быть обнажено без пошлого подтекста... Что мужчина, Митя, может быть в кадре голым - и это не будет означать, что комдив собирается его изнасиловать или наоборот. Михалков мог спокойно показывать, извините, задницу Меньшикова с трёх сантиметров, потому что люди бескультурные уже не видят разницы между тремя сантиметрами и тремя верстами... Достаточно положить на экран титр с текстом, что на экране голый мужчина, - и для недалёких это будет явно неспроста.
История Мити завершается понимаемым и принимаемым им осознанным шагом туда, куда он пытался сбросить Котова: в ад ГУЛАГа. А может даже просто к стенке: нет сомнений, что не шибко щепитильные в вопросах дружбы и товарищества чекисты в погоне за звёздочками с радостью подпишут бывшему коллеге вышку...
А история разбитой им жизни Котова, наоборот, поворачивает к свету. Повторюсь, что не хочу раскрывать слишком много, скажу лишь, что это не трагедия. И выживет ребёнок рождённый в машине, и грабитель позорно спрячется в женском сортире, и Цитадель можно взять с черенком от лопаты, и дочь обретёт отца, и все наконец избавятся от обжигающего Солнца...
май 2011