Куда послать Платона
Только очень не хочется, чтобы это моё высказывание воспринималось как спор или даже всего лишь попытка дискуссии с Алексеем Венедиктовым.
Я вообще себя сильно сдерживал и пока всё-таки сдержал от того, чтобы написать о нем и его судьбе после того, как его, такого великого и, казалось, абсолютно непотопляемого пренебрежительно, если не сказать презрительно, смахнули со стола в мусорный пакет те, кого он искренне считал, ну, если не приятелями, то по крайней мере противостоящими, но равными себе фигурами, общение с которыми подразумевает определенный уровень взаимного уважения.
В один момент оказалось, что он для них совершенно никто. Ну, вот просто предельно ничего не значащая величина, пустое место, не стоящее и малейшего внимания. А, соответственно, и полностью обнулился смысл всей его деятельности за последние более чем тридцать лет. И любые обоснования «зачем», «для чего» и «ради кого» стали смешны и нелепы. А так вышло, что, в какой-то мере, видимо, и волею случая, все эти годы именно «Эхо Москвы» и, естественно, сам Венедиктов, стали некоторым постоянным фоном и даже, вроде своего рода камертоном и моей собственной жизни.
Это началось ещё счастливым, и я даже ещё тогда не подозревал, насколько счастливым летом девяностого. Тогда в стране царил ещё не полный бардак, но гораздо лучше, всеобщее оптимистичное предчувствие наступления какого-то очень весёлого духоподъёмного бардака, как перед гигантской весенней грозой, когда в пьянящем воздухе буквально разлито ожидание грандиозных перемен.
Я зашел в Моссовет перерегистрировать свой кооператив. Какой-то охранник там на дверях стоял, но вход был совершенно свободный, даже никакого удостоверения личности не спрашивали. В огромном зале на первом этаже стояло несколько обшарпанных столов, где скучные и уже совсем на всё махнувшие рукой, слегка ошалевшие от происходящего бюрократические дамы с классическими профсоюзными прическами в фантастическом и ещё вчера просто немыслимом ритме оформляли документы, за одну мысли о претензии на которые совсем недавно могли просто посадить.
То есть, минут за десять-пятнадцать мне выдали свидетельство о регистрации частного издательства «Московский книжный двор». Документ имел номер четыре. А за соседним столом практически одновременно странноватый человек с чрезвычайно экзотической прической (при этом прекрасно осознаю, что сам я тогда имел вид ещё гораздо более странный и экзотический для подобного места) получал удостоверение, по-моему, за номером пять на тоже частную радиостанцию «Радио-М». Это и был Алексей Венедиктов.
С тех пор мое отношение к радиостанции и лично к Алексею Алексеевичу прошло множество этапов. От момента, когда мы просто в чисто физическом смысле оказались на одних баррикадах в августе девяносто первого года, до времени, когда уже в этом веке, подряд в течение года опубликовав на своем сайте около трехсот моих текстов, «Эхо Москвы» полностью меня заблокировало «без объявления войны» и никак ничего не объясняя.
И, наверное, мнения и прочие даже гораздо более общие понятия мои с годами всё более расходились с теми, которых придерживался и которыми руководствовался в своей жизни и работе Венедиктов. Но это, вероятно, объясняется ещё и с разницей итогов. Он стал одним из самых влиятельных медийных людей страны, запросто общающимся с любыми крупнейшими и авторитетнейшими мировыми лидерами, а я давно превратился в скучного занудного и убогого пенсионера.
И вот всё, что он строил столько лет, одномоментно рухнуло окончательно и бесповоротно, если говорить честно и серьезно, практически не оставив никакого следа и малейших надежд с перспективами. И в первый момент у меня возникло большое желание тут же начать анализировать произошедшие, каюсь, даже не без некоторой доли злорадства, тем более, что материала за пришедшие годы накопилось более, чем достаточно. Но, к счастью, я сдержался и не взял греха на душу, а через некоторое время и вовсе решил пока совсем помолчать. По двум причинам. Во-первых, понял, что рано делать хотя бы промежуточные выводы, есть смысл подождать и ещё кое-что прояснить. Но главное, Венедиктов повел себя с моей точки зрения неожиданно, ладно, что разумно, но прежде всего достойно.
Вообще-то, следует отметить, Алексей Алексеевич практически мой ровесник и, если не богатый, то вполне обеспеченный человек на минимум европейском уровне. Так что он имел множество возможностей реакции. С моей точки зрения самым естественным было бы послать всё в самую глубокую задницу и уехать в любое спокойное место наслаждаться остатком семейной жизни. Ну, или, учитывая наши эмоциональные, ментальные и прочие подобные различия, со зла устроить серию каких-то громких скандалов, закатить истерику, кому-то сильно напакостить, что-то такое сотворить публичное и для многих крайне неприятное, благо, я не сомневаюсь, у него на то имеется немерено возможностей.
Но он поступил безупречно. Говоря по-простому и чисто житейски, и глазом не моргнул. Предельно спокойно продолжил работать в интернете уже не как руководитель медийного ресурса, а как свободный независимый журналист и частное лицо. Старательно, аккуратно и без всякой нервной суеты. То есть, с моей стороны не может быть и малейших претензий, исключительно признательное уважение. Опять же, я как угодно могу не соглашаться, и не соглашаюсь с этой его позицией, но считаю в данный момент нелепым, неуместным и даже в определенной степени элементарно непорядочным вступать с Венедиктовым в укоризненные пререкания по каким-то частным вопросам.
Я вынужденно сделал столь пространное предисловие к в общем-то достаточно локальному и краткому своему высказыванию лишь для того, чтобы подчеркнуть, насколько это не спор а всего лишь личное ощущение и «мысль по поводу», а Алексей Алексеевич совершенно случайно только дал этот повод.
В связи с произошедшими событиями Венедиктова принялись неоднократно спрашивать о его дружбе с Песковым. Он то как-то не слишком убедительно что-то пытался объяснять, иногда отшучивался или язвительно защищался, а чаще просто достаточно высокомерно и пренебрежительно отмахивался. Мол, не вашего собачьего ума дело, с кем я дружу.
Но вот недавно он сделал интервью с протоиереем Алексеем Уминским, где священнослужитель высказал позицию, что не согласен с фразой «Платон мне друг, но истина дороже». В смысле, что дружба выше истины, а личные человеческие отношения ценнее теорий, идеологий и прочих подобных абстракций. И после этого Венедиктов стал в своих ответах на вопросы о Пескове постоянно ссылаться на Уминского, да ещё и подкрепляя свою позицию цитированием Олега Тенькова, который рассказал о своих страданиях по поводу того, что его мать поддерживает спецоперацию на Украине. И теперь Венедиктов принялся свои монологи по данному поводу патетически заканчивать фразой: «Так что же, Тенькову нужно свою маму разлюбить?!»
И я всё это обычно пропускал мимо ушей, как-то не та проблема, которая является для меня значимой. Но потом на мгновение задумался, а почему, собственно, так происходит? То есть, а почему не значимо? И сразу понял, что всё слишком примитивно.
У меня никогда не возникало дилеммы между «дружбой» и «истиной». При том, что, естественно, я не считаю себя носителем этой самой абсолютной «истины» и потому не могу с таким эталонным мерилом оценивать что бы то ни было. Но существуют какие-то лично для меня незыблемые критерии, которые я, конечно, даже сам для себя не определяю, как «истину», но которые во мне существуют вроде некой независимой природной, физической константы.
И если человек, которого я числю другом, ну, ладно, у меня с этим некоторые сложности, пусть просто добрым приятелем или хорошим знакомым, совершит что-то несовместимое с этой константой, не имею в виду, что всего лишь, например, скажет, что всех хохлов надо уничтожить, а Украинское государство не имеет права на существование, а я увижу, что это его истинное убеждение и ведет он себя в соответствии с ним, то для меня не возникнет альтернативы выбора. Я просто перестану общаться с этим человеком и никаких проблем. Любая ценность «дружбы» автоматически исчезнет, не из чего окажется выбирать. Неинтересно и бессмысленно.
С родственниками ещё проще. Они даны судьбой, тут никакой свободы воли. Вот, к счастью, у меня с моей покойной мамой никогда не было никаких противоречий по общественным или политическим вопросам. Но зато было множество по любым другим, вплоть до самых принципиальных личных и житейских. И что? Никаких проблем. Если удавалось, я тупо декларативно убирал эти темы из нашего общения. А когда не получалось, потому, что мама настаивала и не могла сдержаться, в одностороннем порядке блокировал тему, не идя ни на какие компромиссы и не вступая в споры. Влияло ли это на наши отношения? Конечно. И иногда очень сильно. Но никаким образом не ставя вопрос «что же, мне теперь маму разлюбить?» Естественное природное чувство (или, кстати, его отсутствие) не зависит от разумного или эмоционального выбора. И мало имеет отношения к духовной или иной другой подобной близости.
Между прочим, то же самое и касательно детей. Любить своего ребенка и видеть в нем близкого человека, это далеко не одно и тоже. Кровное родство, возможно, и накладывает иногда определенные практические нравственные обязательства, но отнюдь не обязывает к регламентированным чувствам или интеллектуально-нравственному единству и не гарантирует этого.
Так что, пусть Венедиктов продолжат пить виски и дружить со своим Платоном по фамилии Песков. А у моих платонов нет шансов ими остаться, если они гандоны.
Я вообще себя сильно сдерживал и пока всё-таки сдержал от того, чтобы написать о нем и его судьбе после того, как его, такого великого и, казалось, абсолютно непотопляемого пренебрежительно, если не сказать презрительно, смахнули со стола в мусорный пакет те, кого он искренне считал, ну, если не приятелями, то по крайней мере противостоящими, но равными себе фигурами, общение с которыми подразумевает определенный уровень взаимного уважения.
В один момент оказалось, что он для них совершенно никто. Ну, вот просто предельно ничего не значащая величина, пустое место, не стоящее и малейшего внимания. А, соответственно, и полностью обнулился смысл всей его деятельности за последние более чем тридцать лет. И любые обоснования «зачем», «для чего» и «ради кого» стали смешны и нелепы. А так вышло, что, в какой-то мере, видимо, и волею случая, все эти годы именно «Эхо Москвы» и, естественно, сам Венедиктов, стали некоторым постоянным фоном и даже, вроде своего рода камертоном и моей собственной жизни.
Это началось ещё счастливым, и я даже ещё тогда не подозревал, насколько счастливым летом девяностого. Тогда в стране царил ещё не полный бардак, но гораздо лучше, всеобщее оптимистичное предчувствие наступления какого-то очень весёлого духоподъёмного бардака, как перед гигантской весенней грозой, когда в пьянящем воздухе буквально разлито ожидание грандиозных перемен.
Я зашел в Моссовет перерегистрировать свой кооператив. Какой-то охранник там на дверях стоял, но вход был совершенно свободный, даже никакого удостоверения личности не спрашивали. В огромном зале на первом этаже стояло несколько обшарпанных столов, где скучные и уже совсем на всё махнувшие рукой, слегка ошалевшие от происходящего бюрократические дамы с классическими профсоюзными прическами в фантастическом и ещё вчера просто немыслимом ритме оформляли документы, за одну мысли о претензии на которые совсем недавно могли просто посадить.
То есть, минут за десять-пятнадцать мне выдали свидетельство о регистрации частного издательства «Московский книжный двор». Документ имел номер четыре. А за соседним столом практически одновременно странноватый человек с чрезвычайно экзотической прической (при этом прекрасно осознаю, что сам я тогда имел вид ещё гораздо более странный и экзотический для подобного места) получал удостоверение, по-моему, за номером пять на тоже частную радиостанцию «Радио-М». Это и был Алексей Венедиктов.
С тех пор мое отношение к радиостанции и лично к Алексею Алексеевичу прошло множество этапов. От момента, когда мы просто в чисто физическом смысле оказались на одних баррикадах в августе девяносто первого года, до времени, когда уже в этом веке, подряд в течение года опубликовав на своем сайте около трехсот моих текстов, «Эхо Москвы» полностью меня заблокировало «без объявления войны» и никак ничего не объясняя.
И, наверное, мнения и прочие даже гораздо более общие понятия мои с годами всё более расходились с теми, которых придерживался и которыми руководствовался в своей жизни и работе Венедиктов. Но это, вероятно, объясняется ещё и с разницей итогов. Он стал одним из самых влиятельных медийных людей страны, запросто общающимся с любыми крупнейшими и авторитетнейшими мировыми лидерами, а я давно превратился в скучного занудного и убогого пенсионера.
И вот всё, что он строил столько лет, одномоментно рухнуло окончательно и бесповоротно, если говорить честно и серьезно, практически не оставив никакого следа и малейших надежд с перспективами. И в первый момент у меня возникло большое желание тут же начать анализировать произошедшие, каюсь, даже не без некоторой доли злорадства, тем более, что материала за пришедшие годы накопилось более, чем достаточно. Но, к счастью, я сдержался и не взял греха на душу, а через некоторое время и вовсе решил пока совсем помолчать. По двум причинам. Во-первых, понял, что рано делать хотя бы промежуточные выводы, есть смысл подождать и ещё кое-что прояснить. Но главное, Венедиктов повел себя с моей точки зрения неожиданно, ладно, что разумно, но прежде всего достойно.
Вообще-то, следует отметить, Алексей Алексеевич практически мой ровесник и, если не богатый, то вполне обеспеченный человек на минимум европейском уровне. Так что он имел множество возможностей реакции. С моей точки зрения самым естественным было бы послать всё в самую глубокую задницу и уехать в любое спокойное место наслаждаться остатком семейной жизни. Ну, или, учитывая наши эмоциональные, ментальные и прочие подобные различия, со зла устроить серию каких-то громких скандалов, закатить истерику, кому-то сильно напакостить, что-то такое сотворить публичное и для многих крайне неприятное, благо, я не сомневаюсь, у него на то имеется немерено возможностей.
Но он поступил безупречно. Говоря по-простому и чисто житейски, и глазом не моргнул. Предельно спокойно продолжил работать в интернете уже не как руководитель медийного ресурса, а как свободный независимый журналист и частное лицо. Старательно, аккуратно и без всякой нервной суеты. То есть, с моей стороны не может быть и малейших претензий, исключительно признательное уважение. Опять же, я как угодно могу не соглашаться, и не соглашаюсь с этой его позицией, но считаю в данный момент нелепым, неуместным и даже в определенной степени элементарно непорядочным вступать с Венедиктовым в укоризненные пререкания по каким-то частным вопросам.
Я вынужденно сделал столь пространное предисловие к в общем-то достаточно локальному и краткому своему высказыванию лишь для того, чтобы подчеркнуть, насколько это не спор а всего лишь личное ощущение и «мысль по поводу», а Алексей Алексеевич совершенно случайно только дал этот повод.
В связи с произошедшими событиями Венедиктова принялись неоднократно спрашивать о его дружбе с Песковым. Он то как-то не слишком убедительно что-то пытался объяснять, иногда отшучивался или язвительно защищался, а чаще просто достаточно высокомерно и пренебрежительно отмахивался. Мол, не вашего собачьего ума дело, с кем я дружу.
Но вот недавно он сделал интервью с протоиереем Алексеем Уминским, где священнослужитель высказал позицию, что не согласен с фразой «Платон мне друг, но истина дороже». В смысле, что дружба выше истины, а личные человеческие отношения ценнее теорий, идеологий и прочих подобных абстракций. И после этого Венедиктов стал в своих ответах на вопросы о Пескове постоянно ссылаться на Уминского, да ещё и подкрепляя свою позицию цитированием Олега Тенькова, который рассказал о своих страданиях по поводу того, что его мать поддерживает спецоперацию на Украине. И теперь Венедиктов принялся свои монологи по данному поводу патетически заканчивать фразой: «Так что же, Тенькову нужно свою маму разлюбить?!»
И я всё это обычно пропускал мимо ушей, как-то не та проблема, которая является для меня значимой. Но потом на мгновение задумался, а почему, собственно, так происходит? То есть, а почему не значимо? И сразу понял, что всё слишком примитивно.
У меня никогда не возникало дилеммы между «дружбой» и «истиной». При том, что, естественно, я не считаю себя носителем этой самой абсолютной «истины» и потому не могу с таким эталонным мерилом оценивать что бы то ни было. Но существуют какие-то лично для меня незыблемые критерии, которые я, конечно, даже сам для себя не определяю, как «истину», но которые во мне существуют вроде некой независимой природной, физической константы.
И если человек, которого я числю другом, ну, ладно, у меня с этим некоторые сложности, пусть просто добрым приятелем или хорошим знакомым, совершит что-то несовместимое с этой константой, не имею в виду, что всего лишь, например, скажет, что всех хохлов надо уничтожить, а Украинское государство не имеет права на существование, а я увижу, что это его истинное убеждение и ведет он себя в соответствии с ним, то для меня не возникнет альтернативы выбора. Я просто перестану общаться с этим человеком и никаких проблем. Любая ценность «дружбы» автоматически исчезнет, не из чего окажется выбирать. Неинтересно и бессмысленно.
С родственниками ещё проще. Они даны судьбой, тут никакой свободы воли. Вот, к счастью, у меня с моей покойной мамой никогда не было никаких противоречий по общественным или политическим вопросам. Но зато было множество по любым другим, вплоть до самых принципиальных личных и житейских. И что? Никаких проблем. Если удавалось, я тупо декларативно убирал эти темы из нашего общения. А когда не получалось, потому, что мама настаивала и не могла сдержаться, в одностороннем порядке блокировал тему, не идя ни на какие компромиссы и не вступая в споры. Влияло ли это на наши отношения? Конечно. И иногда очень сильно. Но никаким образом не ставя вопрос «что же, мне теперь маму разлюбить?» Естественное природное чувство (или, кстати, его отсутствие) не зависит от разумного или эмоционального выбора. И мало имеет отношения к духовной или иной другой подобной близости.
Между прочим, то же самое и касательно детей. Любить своего ребенка и видеть в нем близкого человека, это далеко не одно и тоже. Кровное родство, возможно, и накладывает иногда определенные практические нравственные обязательства, но отнюдь не обязывает к регламентированным чувствам или интеллектуально-нравственному единству и не гарантирует этого.
Так что, пусть Венедиктов продолжат пить виски и дружить со своим Платоном по фамилии Песков. А у моих платонов нет шансов ими остаться, если они гандоны.