Бабетта и Филипп
Здесь и сегодня должен быть пост про Термидор. Но ввиду того, что на работе у нас случился термидорчик и даже термидорище, сегодня и здесь я лучше в лирику.
Бабетт, или Бабетта - уменьшительное от Элизабет (Елизавета).
16.08.1772, Париж, - 04.04.1859, Руан
Младшая из сестер-барышень Дюпле. Милая, веселая, добрая и совершенно обычная. Бренчала на клавесине, неплохо пела, любила цветы, птичек и детей и мечтала о счастливом замужестве. Последнее исполнилось в августе 1793 года, мадемуазель Дюпле стала мадам Леба. И сын родился у этой счастливой четы (18 июня 1794 года), назвали Филиппом. А через месяц и десять дней... Через десять дней и месяц тот самый Термидор (
И совершенно обычная Бабетта, смешливая, наивная и чуть капризная, обнаружила недюжинную стойкость. Не согнулась под шквалом ругани и угроз и бременем бытовых лишений. Не отчаялась. Не отреклась от своего любимого "террориста", гордо носила его фамилию. Воспитала Филиппа-младшего прекрасным гражданином. Оставила воспоминания о революционных годах и людях, которых знала очень близко, о М.Робеспьере (а это тоже Поступок, ибо противостоять черной антиробеспьеристской легенде в средине 19 века было о как непросто!)
Как источники подробной и, главное, достоверной информации я советую сайт Друзей Робеспьера и сайт, посвященный Филиппу Леба и его семье. Кое-что мы собрали по разным интернет-публикациям ( 1, 2, 3)
А вот и лирика!
Иллюстрации к книге "Дочь якобинца" (книга английская, где б ее добыть!..)
Очерк о Бабетте Галины Серебряковой, создавшей литературные портреты женщин эпохи ВФР.
Филипп Леба, если по метрике - Philippe-François-Joseph Le Bas
04.11.1764, Фреван, - 28.07.1794, Париж
Много лет назад, 3 флореаля CCXIV года, в редакцию нашей библиотеки прислала письмо Миранда. Ничего я о ней не знаю, кроме ника-псевдонима. Вернее... IRL подробности не так и важны, а как человек она раскрывается в маленьком эссе, ею написанном.
Он не был великим человеком.
Но он был - и был на самом деле.
Он был здоровым, хотя не самого атлетического сложения, мужчиной, волосы - скорее светлые. Париков, похоже, не любил... В общем, русый цвет волос и во Франции был нередок.
Биографические данные читаются как современный отрывок из досье: в меру аккуратен, характером - весел, любил жену Элизабет, свою собаку - большую, лохматую. Богат, конечно, не был, но серьезен - точно... Но ему было явно мало обычной жизни. Не настолько он был благонадежен, чтобы стать благодушным папашей многочисленного семейства, в дальнейшем патриархом и верным французом - долгожителем. Благо - оно вообще малопривлекательно во времена революций.
Революция вознесла его на одной из своих волн - якобинец, якобинец. Сторонник Робеспьера.
Был не настолько силен и умен, чтобы тягаться с Дантоном, Демуленом, прочими - а, в отличие от них, он действительно хотел мира. Комиссар, ушедший вместе с Сен-Жюстом наводить порядок в армии, глава "Эколь дю Марс" - и человек вовсе не военный.
Воинственность - да, была. Близкие называли его сумасбродом. Но - не военный.
Появление такой фигуры в революции - и то, что она упоминается историками революции вообще - плохо объяснимо. Это контраст, это человек, не перемоловший в жерновах революции свое хрустальное зерно, замкнутую капсулу личного, непафосного, капсулу собственной тишины.
Главным для него оставалось, как ни странно, не дело революции, не то, что обычно волнует всех (изменение за изменением), а его неизменное дело, семья, друзья. В этом он очень сильно расходился с прочими.
Он входил фактически в семейный круг Робеспьера - такого же, кстати, постоянного в отношениях человека, - был другом Сен-Жюста, был женат на Элизабет Дюпле, которая уже в том году ждала от него ребенка. Он не заблудился в путанице отношений, он твердо знал, кто ему друг, и только по счастливой случайности дожил до термидора: все его друзья, его "Школа Марса", которая потом была распущена, его вожак - да, преданность была в числе лучших качеств, недаром Элизабет говорила о муже "моя собака" - были по одну сторону барьера. Все остальные для него, при неизменном желании уладить все миром, оказывались по другую сторону.
Он мог запросто забыть на столе пистолет, придя домой, и назавтра же найти десяток упущений во вверенном ему деле - невнимательность в делах не была ему свойственна, только в личных делах... И то, что он в целом не мог переубедить Сен-Жюста, подписывая вместе с ним распоряжения о довольно жестоких мерах во время армейской инспекции, значит только то, что он действительно не знал, что делать. Сен-Жюст оказался увереннее.
Он высказывал свое мнение честно, откровенно и вовремя, мыслил как хороший офицер - но многого не знал. Может быть, не чувствовал.
Этот человек, чья направленность на семью и детей, чья жажда настоящей справедливости обеспечила бы ему долгую и счастливую жизнь, будь он хоть немного более ограничен, не замечай он вокруг себя того, что дружно не замечают остальные - был наделен искренностью и талантом к дружбе, а еще - к любви, но, как солдат идеи, он прежде всего служил идее.
И мужество его в том, что он не предал ради идеи. Он не отдавал, он соединял - пространство революции для него было тем пространством, в котором жили его верность, любовь, дружба, честь. Иначе он не мыслил для себя революции.
Когда исказилось это пространство, он начал убивать - и умирать. Когда пришли убивать тех, кто создавал, в его понимании, это пространство - он умер, выстрелив себе в сердце.
Невыносимо было бы идти на гильотину вместе с теми, кто строил стены нового мира.
Невыносимо было бы слышать крики толпы и знать, что ни один из орущих, из всей этой спрессованной массы - не верит в то, во что верил он сам.
Умирала его вера. Легче умереть самому, чем пережить гибель веры. Пережить только для последующей казни.
Вчерашние боги идут на эшафот... Но в том-то и дело, что эти люди были людьми - и не считали себя богами. В чем прокол людей, посредством которых к Робеспьеру пришла пророчица Катрина Тео: человек, который отрицает атеизм и говорит о верховном существе, никогда не пойдет на то, чтобы признать себя пророком либо богом на земле. Пророчества хороши для атеистов, но не для языческой по сути революции, стремящейся к единобожию.
Вовсе не к единоначалию.
...Этот человек был молод. Все-таки - молод.
Да, революция, созданная руками Марата, Демулена, Сен-Жюста, Дантона, Робеспьера, была для него опорой геометрически точных стен, точкой опоры, куском жизненного пространства, в котором стоило жить - и сражаться за это. Да, он не был лишен иллюзий. Он был не наивен. Он просто был верующим - он уверовал в революцию, как крестьянин - в свое вспаханное поле. Когда поле разорят, крестьянин умрет - даже если это поле не дает всходов.
За эту, как сказали бы сейчас, непозволительную иллюзию, иллюзию света, добра, за это государство, в котором можно жить и дышать, люди имеют право и жить, и умереть, и повторять это снова и снова - но если бы можно было обойтись без крови, он обошелся бы без крови.
А зависело это не от него.
...Собака, Элиза, стремление всех, в ком есть родство, включить в свой дружеский круг, будущие дети, которые, может быть, увидят новый мир, мир свободный...
Конвент.
Робеспьер - и Элеонора Дюпле.
Сен-Жюст, научившийся дышать, не чувствуя привкуса гари.
Дантон - умеющий понять собеседника и не обернувший это к своей выгоде.
Марат, в чью открытую для пациентов и просителей дверь никогда не войдет Шарлотта Корде. Никакого удара ножа и мутной воды в окровавленной ванне.
Кутон, мирно состарившийся, не видя больше чужой крови.
Таковы были, может быть, его мечты. Его, с позволения сказать, иллюзии.
О людях, о себе...
Он не хотел лишаться свободы, не хотел видеть мир без этой Свободы, мир, где все вернулось на круги своя. И он не мог не видеть, насколько эта свобода непрочна. Он часто был трезвым наблюдателем среди всеобщего пафоса - якорь для Сен-Жюста, балласт для Элизы. Приемный родственник Робеспьера.
Он, возможно, не хотел умирать. Его звали Филипп Леба.
У Бабетты и Филиппа есть еще друг, поэт и сказочник Татьяна Петрова. Некоторые ее сочинения у нас выложены, просто хочу привлечь внимание к ним.
Цикл стихотворений назван ею "Элизиум" - от имени Элизы, Элизабет, Бабетты.
Она сиренью пахнет и полынью.
Она светла, как облетевший лес.
Ее глаза отсвечивают синью
Осенних остывающих небес.
Ее следы дождем с дороги смыты.
В ее прическу ветры вплетены.
Пусть на Земле с людьми она забыта,
Но не о них ее земные сны.
Ей небеса вернут не так уж много,
Сослав в ее земное забытье
Глазастого, улыбчивого бога -
Бессмертное сокровище ее!
***
Шутка ли - сутками я домой
Не дожидаюсь мужа.
Каждому, кроме меня самой,
Мой ненаглядный нужен.
Нужен и дамам, и господам,
Франции, и однако
Я никому его не отдам:
Это моя собака!
Я и горжусь им, когда могу.
Я и реву порою.
Не пожелала бы и врагу
Жизнь моего героя.
Вместе с любимым ладонь в ладонь
Без суеты и страха
В воду пошла бы я и в огонь,
В Ратушу и на плаху.
Нас не осилить лихим годам
И беспощадным людям.
Мы с ним отныне и навсегда
Неразделимы будем.
Он - мое горе, моя беда,
И торжество, однако!
Слышите, дамы и господа?!
Это моя собака!
***
Утро битвы свежо и ясно.
Ночью дождь отрыдал свое.
Как жемчужина, жизнь прекрасна, -
И едва ли прочней ее.
В гулком зале, где свет июля
В запыленном стекле угас,
Выбор жесток и прост, как пуля:
Кто не с нами, тот против нас!
С кем вчера еще - локоть к локтю,
С тем сегодня - глаза в глаза.
Как один вся когорта - против.
Лишь один - ненормальный - ЗА!
За отчаявшихся, усталых,
Не утративших лишь лица.
За - с блистательного начала
До безжалостного конца.
Безразлично, правы ли, нет ли, -
Отстоять их уже нельзя,
И еще один рвется в петлю,
Лишь затем, что в петле - друзья.
Здесь не доблесть, здесь много проще:
Кто тут чист, а на ком вина, -
Путь был общим, и слава - общей,
И опала - на всех одна.
Ослепительно утро боя.
Частью, может быть, оттого,
Что троих не предали двое -
Или четверо - одного.
***
Направо, налево и прямо -
Сплошь стены с курганами крыш:
Картиной в оконную раму
Оправлен великий Париж.
Взошедшее в облачной свите
Сквозь ночи кромешную тьму,
Колеблется солнце в зените,
Не хочется падать ему
На город, что трубы взъерошил
И вздыбился гребнями крыш...
Перчаткою под ноги брошен,
Как вызов, проклятый Париж.
Но скоро одышливый вечер
Свой сумрачный плащ распахнет,
И следом прохладные свечи
Июльская полночь зажжет,
И слезы безудержно хлынут
На скаты облупленных крыш...
И завтра другие поднимут
Уставший, остывший Париж.
Весь Элизиум и "Автобус-призрак" (фэнтэзи о чудесном спасении 9 Термидора)
Посмотреть Фреван, родной город Филиппа, можно по рисункам. А гражданин Мишле нашел еще и фотографии дома, где жила семья Леба, не одно поколение!
Поскольку я рисунков рисовать не умею и со стихосложением не дружу, мне остаются арт-НЕ-факты, конечно. Для Бабетт и Филиппа так хочется найти что-то светлое, жизнерадостное.
А Шилликкем... Он тоже член семьи и нашего революционного клуба, персонаж почти всех сюжетов Шарантончика. Когда-то я попытался установить его систематическое положение в собачьем племени.
#ВеликаяФранцузскаяРеволюция
Бабетт, или Бабетта - уменьшительное от Элизабет (Елизавета).
16.08.1772, Париж, - 04.04.1859, Руан
Младшая из сестер-барышень Дюпле. Милая, веселая, добрая и совершенно обычная. Бренчала на клавесине, неплохо пела, любила цветы, птичек и детей и мечтала о счастливом замужестве. Последнее исполнилось в августе 1793 года, мадемуазель Дюпле стала мадам Леба. И сын родился у этой счастливой четы (18 июня 1794 года), назвали Филиппом. А через месяц и десять дней... Через десять дней и месяц тот самый Термидор (
И совершенно обычная Бабетта, смешливая, наивная и чуть капризная, обнаружила недюжинную стойкость. Не согнулась под шквалом ругани и угроз и бременем бытовых лишений. Не отчаялась. Не отреклась от своего любимого "террориста", гордо носила его фамилию. Воспитала Филиппа-младшего прекрасным гражданином. Оставила воспоминания о революционных годах и людях, которых знала очень близко, о М.Робеспьере (а это тоже Поступок, ибо противостоять черной антиробеспьеристской легенде в средине 19 века было о как непросто!)
Как источники подробной и, главное, достоверной информации я советую сайт Друзей Робеспьера и сайт, посвященный Филиппу Леба и его семье. Кое-что мы собрали по разным интернет-публикациям ( 1, 2, 3)
А вот и лирика!
Иллюстрации к книге "Дочь якобинца" (книга английская, где б ее добыть!..)
Очерк о Бабетте Галины Серебряковой, создавшей литературные портреты женщин эпохи ВФР.
Филипп Леба, если по метрике - Philippe-François-Joseph Le Bas
04.11.1764, Фреван, - 28.07.1794, Париж
Много лет назад, 3 флореаля CCXIV года, в редакцию нашей библиотеки прислала письмо Миранда. Ничего я о ней не знаю, кроме ника-псевдонима. Вернее... IRL подробности не так и важны, а как человек она раскрывается в маленьком эссе, ею написанном.
Он не был великим человеком.
Но он был - и был на самом деле.
Он был здоровым, хотя не самого атлетического сложения, мужчиной, волосы - скорее светлые. Париков, похоже, не любил... В общем, русый цвет волос и во Франции был нередок.
Биографические данные читаются как современный отрывок из досье: в меру аккуратен, характером - весел, любил жену Элизабет, свою собаку - большую, лохматую. Богат, конечно, не был, но серьезен - точно... Но ему было явно мало обычной жизни. Не настолько он был благонадежен, чтобы стать благодушным папашей многочисленного семейства, в дальнейшем патриархом и верным французом - долгожителем. Благо - оно вообще малопривлекательно во времена революций.
Революция вознесла его на одной из своих волн - якобинец, якобинец. Сторонник Робеспьера.
Был не настолько силен и умен, чтобы тягаться с Дантоном, Демуленом, прочими - а, в отличие от них, он действительно хотел мира. Комиссар, ушедший вместе с Сен-Жюстом наводить порядок в армии, глава "Эколь дю Марс" - и человек вовсе не военный.
Воинственность - да, была. Близкие называли его сумасбродом. Но - не военный.
Появление такой фигуры в революции - и то, что она упоминается историками революции вообще - плохо объяснимо. Это контраст, это человек, не перемоловший в жерновах революции свое хрустальное зерно, замкнутую капсулу личного, непафосного, капсулу собственной тишины.
Главным для него оставалось, как ни странно, не дело революции, не то, что обычно волнует всех (изменение за изменением), а его неизменное дело, семья, друзья. В этом он очень сильно расходился с прочими.
Он входил фактически в семейный круг Робеспьера - такого же, кстати, постоянного в отношениях человека, - был другом Сен-Жюста, был женат на Элизабет Дюпле, которая уже в том году ждала от него ребенка. Он не заблудился в путанице отношений, он твердо знал, кто ему друг, и только по счастливой случайности дожил до термидора: все его друзья, его "Школа Марса", которая потом была распущена, его вожак - да, преданность была в числе лучших качеств, недаром Элизабет говорила о муже "моя собака" - были по одну сторону барьера. Все остальные для него, при неизменном желании уладить все миром, оказывались по другую сторону.
Он мог запросто забыть на столе пистолет, придя домой, и назавтра же найти десяток упущений во вверенном ему деле - невнимательность в делах не была ему свойственна, только в личных делах... И то, что он в целом не мог переубедить Сен-Жюста, подписывая вместе с ним распоряжения о довольно жестоких мерах во время армейской инспекции, значит только то, что он действительно не знал, что делать. Сен-Жюст оказался увереннее.
Он высказывал свое мнение честно, откровенно и вовремя, мыслил как хороший офицер - но многого не знал. Может быть, не чувствовал.
Этот человек, чья направленность на семью и детей, чья жажда настоящей справедливости обеспечила бы ему долгую и счастливую жизнь, будь он хоть немного более ограничен, не замечай он вокруг себя того, что дружно не замечают остальные - был наделен искренностью и талантом к дружбе, а еще - к любви, но, как солдат идеи, он прежде всего служил идее.
И мужество его в том, что он не предал ради идеи. Он не отдавал, он соединял - пространство революции для него было тем пространством, в котором жили его верность, любовь, дружба, честь. Иначе он не мыслил для себя революции.
Когда исказилось это пространство, он начал убивать - и умирать. Когда пришли убивать тех, кто создавал, в его понимании, это пространство - он умер, выстрелив себе в сердце.
Невыносимо было бы идти на гильотину вместе с теми, кто строил стены нового мира.
Невыносимо было бы слышать крики толпы и знать, что ни один из орущих, из всей этой спрессованной массы - не верит в то, во что верил он сам.
Умирала его вера. Легче умереть самому, чем пережить гибель веры. Пережить только для последующей казни.
Вчерашние боги идут на эшафот... Но в том-то и дело, что эти люди были людьми - и не считали себя богами. В чем прокол людей, посредством которых к Робеспьеру пришла пророчица Катрина Тео: человек, который отрицает атеизм и говорит о верховном существе, никогда не пойдет на то, чтобы признать себя пророком либо богом на земле. Пророчества хороши для атеистов, но не для языческой по сути революции, стремящейся к единобожию.
Вовсе не к единоначалию.
...Этот человек был молод. Все-таки - молод.
Да, революция, созданная руками Марата, Демулена, Сен-Жюста, Дантона, Робеспьера, была для него опорой геометрически точных стен, точкой опоры, куском жизненного пространства, в котором стоило жить - и сражаться за это. Да, он не был лишен иллюзий. Он был не наивен. Он просто был верующим - он уверовал в революцию, как крестьянин - в свое вспаханное поле. Когда поле разорят, крестьянин умрет - даже если это поле не дает всходов.
За эту, как сказали бы сейчас, непозволительную иллюзию, иллюзию света, добра, за это государство, в котором можно жить и дышать, люди имеют право и жить, и умереть, и повторять это снова и снова - но если бы можно было обойтись без крови, он обошелся бы без крови.
А зависело это не от него.
...Собака, Элиза, стремление всех, в ком есть родство, включить в свой дружеский круг, будущие дети, которые, может быть, увидят новый мир, мир свободный...
Конвент.
Робеспьер - и Элеонора Дюпле.
Сен-Жюст, научившийся дышать, не чувствуя привкуса гари.
Дантон - умеющий понять собеседника и не обернувший это к своей выгоде.
Марат, в чью открытую для пациентов и просителей дверь никогда не войдет Шарлотта Корде. Никакого удара ножа и мутной воды в окровавленной ванне.
Кутон, мирно состарившийся, не видя больше чужой крови.
Таковы были, может быть, его мечты. Его, с позволения сказать, иллюзии.
О людях, о себе...
Он не хотел лишаться свободы, не хотел видеть мир без этой Свободы, мир, где все вернулось на круги своя. И он не мог не видеть, насколько эта свобода непрочна. Он часто был трезвым наблюдателем среди всеобщего пафоса - якорь для Сен-Жюста, балласт для Элизы. Приемный родственник Робеспьера.
Он, возможно, не хотел умирать. Его звали Филипп Леба.
У Бабетты и Филиппа есть еще друг, поэт и сказочник Татьяна Петрова. Некоторые ее сочинения у нас выложены, просто хочу привлечь внимание к ним.
Цикл стихотворений назван ею "Элизиум" - от имени Элизы, Элизабет, Бабетты.
Она сиренью пахнет и полынью.
Она светла, как облетевший лес.
Ее глаза отсвечивают синью
Осенних остывающих небес.
Ее следы дождем с дороги смыты.
В ее прическу ветры вплетены.
Пусть на Земле с людьми она забыта,
Но не о них ее земные сны.
Ей небеса вернут не так уж много,
Сослав в ее земное забытье
Глазастого, улыбчивого бога -
Бессмертное сокровище ее!
***
Шутка ли - сутками я домой
Не дожидаюсь мужа.
Каждому, кроме меня самой,
Мой ненаглядный нужен.
Нужен и дамам, и господам,
Франции, и однако
Я никому его не отдам:
Это моя собака!
Я и горжусь им, когда могу.
Я и реву порою.
Не пожелала бы и врагу
Жизнь моего героя.
Вместе с любимым ладонь в ладонь
Без суеты и страха
В воду пошла бы я и в огонь,
В Ратушу и на плаху.
Нас не осилить лихим годам
И беспощадным людям.
Мы с ним отныне и навсегда
Неразделимы будем.
Он - мое горе, моя беда,
И торжество, однако!
Слышите, дамы и господа?!
Это моя собака!
***
Утро битвы свежо и ясно.
Ночью дождь отрыдал свое.
Как жемчужина, жизнь прекрасна, -
И едва ли прочней ее.
В гулком зале, где свет июля
В запыленном стекле угас,
Выбор жесток и прост, как пуля:
Кто не с нами, тот против нас!
С кем вчера еще - локоть к локтю,
С тем сегодня - глаза в глаза.
Как один вся когорта - против.
Лишь один - ненормальный - ЗА!
За отчаявшихся, усталых,
Не утративших лишь лица.
За - с блистательного начала
До безжалостного конца.
Безразлично, правы ли, нет ли, -
Отстоять их уже нельзя,
И еще один рвется в петлю,
Лишь затем, что в петле - друзья.
Здесь не доблесть, здесь много проще:
Кто тут чист, а на ком вина, -
Путь был общим, и слава - общей,
И опала - на всех одна.
Ослепительно утро боя.
Частью, может быть, оттого,
Что троих не предали двое -
Или четверо - одного.
***
Направо, налево и прямо -
Сплошь стены с курганами крыш:
Картиной в оконную раму
Оправлен великий Париж.
Взошедшее в облачной свите
Сквозь ночи кромешную тьму,
Колеблется солнце в зените,
Не хочется падать ему
На город, что трубы взъерошил
И вздыбился гребнями крыш...
Перчаткою под ноги брошен,
Как вызов, проклятый Париж.
Но скоро одышливый вечер
Свой сумрачный плащ распахнет,
И следом прохладные свечи
Июльская полночь зажжет,
И слезы безудержно хлынут
На скаты облупленных крыш...
И завтра другие поднимут
Уставший, остывший Париж.
Весь Элизиум и "Автобус-призрак" (фэнтэзи о чудесном спасении 9 Термидора)
Посмотреть Фреван, родной город Филиппа, можно по рисункам. А гражданин Мишле нашел еще и фотографии дома, где жила семья Леба, не одно поколение!
Поскольку я рисунков рисовать не умею и со стихосложением не дружу, мне остаются арт-НЕ-факты, конечно. Для Бабетт и Филиппа так хочется найти что-то светлое, жизнерадостное.
А Шилликкем... Он тоже член семьи и нашего революционного клуба, персонаж почти всех сюжетов Шарантончика. Когда-то я попытался установить его систематическое положение в собачьем племени.
#ВеликаяФранцузскаяРеволюция