1. Вот вернулись из Греции.
2. У меня есть подозрение, что вместо того, чтобы любить те места, где случилось побывать, и потом скучать по ним, я создаю из них что-то вроде хоркруксов.
3. Однажды слегка штормило; к ночи волны намыли высокие гребни из гальки и еще захлестывали за них, а потом далеко откатывались, обнажая дно. Вспомнился У. Бион, denudation; надо будет перечесть.
4. Случайно увидели представление Никоса Тульятоса с барабанами (и другими, в том числе немузыкальными, инструментами извлечения звука), пением и чтением по ролям в честь открытия источника. Музыкальная часть местами напоминала нам “Воробьиную ораторию” С. Курёхина. Я разбирала слова “море”, “река”, “вода”, “ночь”, “луна”, “поёт”, “любовь”. Вот нашёлся кусочек его на ютьюбе, там мельком даже есть мы - со спины, в числе зрителей.
Теперь, глядя на Луну, вспоминаю ту декламацию - громко думаю “το φεγγάρι”.
5. Гуляя, всё вспоминали лакановскую триаду символическое-воображаемое-реальное. Я в неё, конечно, совершенно не врубаюсь. Но Афины у меня в голове были в месте символического, Лутраки - воображаемого, а новый Коринф (городок типа Клина, совершенно безлюдный в послеполуденное время и пораженный кризисом) - реального. Хотя, конечно, начала элементы и того, и другого, и третьего были и там, и там, и там.
6. Мне понадобились, кажется, все выученные в Москве ~300 греческих слов, включая случайные, типа “сгущенное молоко”. Очень хороший, значит, учебник. Главная трудность - конечно, понимание устной речи. Купили учебник по аудированию, но заниматься по нему рановато - надо сначала узнать еще какие-нибудь слова и заодно грамматику: я время от времени обращалась на ты к посторонним людям и подолгу вспоминала, какое слово какого рода.
Жаль, что скоро я это всё заброшу.
7. Греков, с которыми мы разговаривали, больше всего удивляло, что мы умеем писать по-гречески и что пытаемся учить их язык в Москве (настойчиво спрашивали, где именно). Про обучение мы упоминали из корыстных соображений: чтобы они не переходили из жалости на английский. Уже дома выяснилось, что мы использовали не тот глагол, что следует: если я правильно понимаю, надо было говорить не σπουδάζουμε (изучаем систематически, в рамках какого-нибудь формального института, о чём и были, видимо, их вопросы), а μελετάμε (сами по себе).
8. Пастух Василис (показывал нам пастырский посох), спасибо ему, отвез нас в открытом кузове своей машины из нагорной деревни Перахоры к храму Геры и написал нам в блокноте с новыми словами свой телефон, чтобы мы позвонили ему, когда закончим прогулку, и он подбросил нас обратно. Он настаивал, что его имя пишется Βασίλιος, то есть на древнегреческий манер. Он едва умел писать - потому, как он сказал, что плохо учился в школе. Сыновей его зовут Софокл и Фотий. Один из них дописал под телефоном его имя, когда тот сдался, утомившись, - и всё не верил в лишнюю “о”.
9. В таверне с нами заговорил греческий филолог (и философ, и психолог, и директор школы, как он утверждал), который бескорыстно взялся за пополнение нашего словарного запаса, спасибо ему. Древнегреческие слова он, между прочим, произносил по правилам чтения новогреческого. Беседа быстро свелась к чему-то вроде пароля-отзыва: Элевсин! - рявкала я, - Мистерии, - говорил он, - находится там-то, недалеко отсюда; - Ирида! - Заря, отвечал он; вопросы amphigyeis были более осмысленные. Убедились в том, что в новогреческом, как это ни странно, нет слова “слишком” (вместо него используется “очень”), - чтобы это выяснить в отсутствие языка-посредника, amphigyeis удачно пришло на ум “ничего слишком”, μηδέν άγαν (как обозначить тонкое придыхание над альфой, не знаю). Μηδέν, между прочим, сейчас (не знаю, как раньше) значит “ноль”.
10. Познакомились с румынским крестьянином, который из школы, где тоже плохо, по его словам, учился, помнил пару слов по-русски (а именно, “как дела” и подобное, а также “карандаш”, “стул” и “парта” - мы предложили ему выучить заодно слово “стол”, но оно ему не понравилось; румынским словам он нас не предлагал обучить), однако пытался говорить с нами по-гречески - совершенно свободном у него и чрезвычайно ломаном у нас; и с еще одним румыном, который работал на Сахалине, однако завёл с нами длинную беседу по-английски. Оба упомянули Дракулу, и крестьянин его даже изобразил (завывал и гримасничал). Мы вспомнили медведей с балалайками, но изобразить их в качестве ответного дружеского жеста не решились.
Читала пейджер, много думала о культурной колонизации.
11. Помимо пейджера, перед сном читала “Отблески Этерны”; очень смеялась. Особенно мне понравились авторские неологизмы в духе “командирской заруки” и даже кое-чего из Саши Соколова. Также бросилось в глаза, что телесная полнота персонажей с редкими исключениями используется как маркер чего-нибудь (а зачастую и всего одновременно) плохого. Такая последовательность поневоле наводила на меня на мысль об осознанной издевке или герметичной автопародии. Но, видимо, это не так. При этом у одного из главных героев синие (иногда “сапфировые”) глаза.
12. В Лутраки, курортном городке на Истмийском перешееке, видели два книжных развала - не букинистических, а с новыми книжками, и даже не по сбитой цене. Много там было разного - от Платона до Плотина и от Эвклида (на древнегреческом) до Достоевского (на ново-). Был довольно нетривиальный Толкин (в виде билингв), в том числе стихи; перевод какой-то книги тёмного для меня Андре Грина на греческий; греческая же книжка о Мелани Кляйн. Последние две мой папа, если бы интересовался психоанализом, непременно бы купил, нисколько не тяготясь слабым знакомством с языком, но я не стала.
13. Вокруг было, закономерным образом, очень много синего. Начиная с государственного флага.
14. Как можно было ожидать, мы видели много леворадикальных граффити и стрит-арта.
Поэтому сюда -
нам хотелось забраться и написать “Пик анархизма”.
Многие другие фотографии я тоже скоро запощу.
15. В последний вечер видели в таверне очень большую группу людей с видной невооруженным глазом инвалидностью, в том числе психической, с руководителями. Они мирно ужинали; если кому-нибудь из них делалось нехорошо или скучно, руководители проходили с ними пару кругов вокруг таверны; также водили их покупать какие-то детские книжки; одеты они были хорошо и по-разному, не было никакой видимой муштры, ровное, уважительное (как мне показалось) обращение руководителей, дружелюбное - других посетителей и хозяев таверны. Понятно, что здесь скорее всего есть и классовый момент. Но тем не менее.
16. Конечно, надеемся вернуться.
3. Однажды слегка штормило; к ночи волны намыли высокие гребни из гальки и еще захлестывали за них, а потом далеко откатывались, обнажая дно. Вспомнился У. Бион, denudation; надо будет перечесть.
4. Случайно увидели представление Никоса Тульятоса с барабанами (и другими, в том числе немузыкальными, инструментами извлечения звука), пением и чтением по ролям в честь открытия источника. Музыкальная часть местами напоминала нам “Воробьиную ораторию” С. Курёхина. Я разбирала слова “море”, “река”, “вода”, “ночь”, “луна”, “поёт”, “любовь”. Вот нашёлся кусочек его на ютьюбе, там мельком даже есть мы - со спины, в числе зрителей.
Теперь, глядя на Луну, вспоминаю ту декламацию - громко думаю “το φεγγάρι”.
5. Гуляя, всё вспоминали лакановскую триаду символическое-воображаемое-реальное. Я в неё, конечно, совершенно не врубаюсь. Но Афины у меня в голове были в месте символического, Лутраки - воображаемого, а новый Коринф (городок типа Клина, совершенно безлюдный в послеполуденное время и пораженный кризисом) - реального. Хотя, конечно, начала элементы и того, и другого, и третьего были и там, и там, и там.
6. Мне понадобились, кажется, все выученные в Москве ~300 греческих слов, включая случайные, типа “сгущенное молоко”. Очень хороший, значит, учебник. Главная трудность - конечно, понимание устной речи. Купили учебник по аудированию, но заниматься по нему рановато - надо сначала узнать еще какие-нибудь слова и заодно грамматику: я время от времени обращалась на ты к посторонним людям и подолгу вспоминала, какое слово какого рода.
Жаль, что скоро я это всё заброшу.
7. Греков, с которыми мы разговаривали, больше всего удивляло, что мы умеем писать по-гречески и что пытаемся учить их язык в Москве (настойчиво спрашивали, где именно). Про обучение мы упоминали из корыстных соображений: чтобы они не переходили из жалости на английский. Уже дома выяснилось, что мы использовали не тот глагол, что следует: если я правильно понимаю, надо было говорить не σπουδάζουμε (изучаем систематически, в рамках какого-нибудь формального института, о чём и были, видимо, их вопросы), а μελετάμε (сами по себе).
8. Пастух Василис (показывал нам пастырский посох), спасибо ему, отвез нас в открытом кузове своей машины из нагорной деревни Перахоры к храму Геры и написал нам в блокноте с новыми словами свой телефон, чтобы мы позвонили ему, когда закончим прогулку, и он подбросил нас обратно. Он настаивал, что его имя пишется Βασίλιος, то есть на древнегреческий манер. Он едва умел писать - потому, как он сказал, что плохо учился в школе. Сыновей его зовут Софокл и Фотий. Один из них дописал под телефоном его имя, когда тот сдался, утомившись, - и всё не верил в лишнюю “о”.
9. В таверне с нами заговорил греческий филолог (и философ, и психолог, и директор школы, как он утверждал), который бескорыстно взялся за пополнение нашего словарного запаса, спасибо ему. Древнегреческие слова он, между прочим, произносил по правилам чтения новогреческого. Беседа быстро свелась к чему-то вроде пароля-отзыва: Элевсин! - рявкала я, - Мистерии, - говорил он, - находится там-то, недалеко отсюда; - Ирида! - Заря, отвечал он; вопросы amphigyeis были более осмысленные. Убедились в том, что в новогреческом, как это ни странно, нет слова “слишком” (вместо него используется “очень”), - чтобы это выяснить в отсутствие языка-посредника, amphigyeis удачно пришло на ум “ничего слишком”, μηδέν άγαν (как обозначить тонкое придыхание над альфой, не знаю). Μηδέν, между прочим, сейчас (не знаю, как раньше) значит “ноль”.
10. Познакомились с румынским крестьянином, который из школы, где тоже плохо, по его словам, учился, помнил пару слов по-русски (а именно, “как дела” и подобное, а также “карандаш”, “стул” и “парта” - мы предложили ему выучить заодно слово “стол”, но оно ему не понравилось; румынским словам он нас не предлагал обучить), однако пытался говорить с нами по-гречески - совершенно свободном у него и чрезвычайно ломаном у нас; и с еще одним румыном, который работал на Сахалине, однако завёл с нами длинную беседу по-английски. Оба упомянули Дракулу, и крестьянин его даже изобразил (завывал и гримасничал). Мы вспомнили медведей с балалайками, но изобразить их в качестве ответного дружеского жеста не решились.
Читала пейджер, много думала о культурной колонизации.
11. Помимо пейджера, перед сном читала “Отблески Этерны”; очень смеялась. Особенно мне понравились авторские неологизмы в духе “командирской заруки” и даже кое-чего из Саши Соколова. Также бросилось в глаза, что телесная полнота персонажей с редкими исключениями используется как маркер чего-нибудь (а зачастую и всего одновременно) плохого. Такая последовательность поневоле наводила на меня на мысль об осознанной издевке или герметичной автопародии. Но, видимо, это не так. При этом у одного из главных героев синие (иногда “сапфировые”) глаза.
12. В Лутраки, курортном городке на Истмийском перешееке, видели два книжных развала - не букинистических, а с новыми книжками, и даже не по сбитой цене. Много там было разного - от Платона до Плотина и от Эвклида (на древнегреческом) до Достоевского (на ново-). Был довольно нетривиальный Толкин (в виде билингв), в том числе стихи; перевод какой-то книги тёмного для меня Андре Грина на греческий; греческая же книжка о Мелани Кляйн. Последние две мой папа, если бы интересовался психоанализом, непременно бы купил, нисколько не тяготясь слабым знакомством с языком, но я не стала.
13. Вокруг было, закономерным образом, очень много синего. Начиная с государственного флага.
14. Как можно было ожидать, мы видели много леворадикальных граффити и стрит-арта.
Поэтому сюда -
нам хотелось забраться и написать “Пик анархизма”.
Многие другие фотографии я тоже скоро запощу.
15. В последний вечер видели в таверне очень большую группу людей с видной невооруженным глазом инвалидностью, в том числе психической, с руководителями. Они мирно ужинали; если кому-нибудь из них делалось нехорошо или скучно, руководители проходили с ними пару кругов вокруг таверны; также водили их покупать какие-то детские книжки; одеты они были хорошо и по-разному, не было никакой видимой муштры, ровное, уважительное (как мне показалось) обращение руководителей, дружелюбное - других посетителей и хозяев таверны. Понятно, что здесь скорее всего есть и классовый момент. Но тем не менее.
16. Конечно, надеемся вернуться.