Когда же мы обнимемся, или кадры из фильма "за стеклом война"
Originally posted by kartetz at Когда же мы обнимемся, или кадры из фильма "за стеклом война"
от Леди Ди.
ЗА СТЕКЛОМ
… Заперся я в кабинке, вытащил флягу, отвинтил крышечку и присосался
к ней, как клоп. Сижу на лавочке, в коленках пусто, в голове пусто, в душе
пусто, знай себе глотаю крепкое, как воду. Живой. Отпустила Зона.
Отпустила, поганка. Подлая. Живой…
(Стругацкие «Пикник на обочине»)
… - Вот вы говорите - война, война… А для нас это шоу «За стеклом». Нет, ну правда, что может знать обычный украинец о том, что происходит на востоке? Только то, что покажут по телевизору. А телевизор, увы, даёт репортажи в стиле шоу. Шоу «За стеклом»…
(из беседы с обычным украинцем)
- Скажите, а вам не страшно ездить в Зону? Вы же не военные, вы просто женщины…
- Страшно…
(из разговора с журналистом)
… рейс обещал быть лёгким.
Скопилось много заявок на продукты - и продукты нашлись.
Продуктов было ровно как для Вжика - плюс пару генераторов и бухты проводов для Авдеевки.
Авдеевка сама по себе нестрашна, страшны обстрелы. И не верьте тем, ̶к̶т̶о̶ ̶п̶у̶г̶а̶е̶т̶ ̶в̶а̶с̶ ̶п̶л̶о̶х̶о̶й̶ ̶п̶о̶г̶о̶д̶о̶й̶ ̶в̶ ̶Ш̶в̶е̶й̶ц̶а̶р̶и̶и̶ ̶-̶ ̶з̶д̶е̶с̶ь̶ ̶о̶ч̶е̶н̶ь̶ ̶с̶у̶х̶о̶ ̶и̶ ̶т̶е̶п̶л̶о̶ говорит, что не боится обстрелов.
Обстрелы в Авдеевке не всегда, а время от времени. Так что не верьте тем… ах да, я уже говорила.
- А, это вы! - говорят парни, заглянув в салон.
Улыбки после «А, это вы!» неистребимы. Это потому что они помнят первую встречу.
Первая встреча смялась. У нас спросили, куда едем, а мы не знали номер батальона. Знали только фамилию получателя.
Пока мы просили разрешения позвонить, пока звонили, узнавая, что батальон вышел на ротацию - проверяльщики хмурились.
А когда мы сказали:
- Ах нет, его уже здесь нет! Ну, мы поехали назад. - и начали разворачиваться,
проверяльщики сдёрнули автоматы, передёрнули автоматы, и указали нам наше место автоматами же.
Наше место было на обочине - естественно, под автоматами.
- Досада. - подумала я, начала лихорадочно вспоминать, кому звонить, и велела экипажу вести себя тихими мышками, по той причине, что сами себе дятлы.
Подскочили ещё двое, сунулись головами в салон, сурово повели очами и:
- А я знаю цю женшину! - обрадованно закричал один.
Второй влез в салон по плечи и ещё громче прокричал:
- О, і я знаю цю женшину!
Я осмотрела моих предполагаемых знакомцев, вгляделась в их пыльные загорелые лица - и не узнала. Но на всякий случай приосанилась.
- Та ми ж цеє… Та ви ж у нас були… В аеропорту ж! Там з вами був ще Дід Мороз!
- Ведмедики мої. - я прошептала.
Экипаж ничего не понимал, но на всякий случай сделал умные лица.
- Та це наші, це свої! - кричали двое строгим проверяльщикам.
Проверяльщикам повторять не надо было - они уже сами улыбались.
- Ей-Богу, обниму. Не могу я так уехать! - заявила я и выскочила из машины.
Когда я переобнимала все разгрузки, рожки, броники, подсумки и рации, неустанно жалуясь, как неудобно обнимать мне мальчиков в экипировке - нам подобрали сопровождение, пообещав, что когда я буду ехать назад, они все снимут экипировку, и мы обнимемся ещё раз.
Ох нет, пожалуй, не надо - подумала я, потому что Авдеевка сама по себе нестрашна, страшны обстрелы.
Которые могут быть когда угодно.
И эти лица, и эти улыбки - этих ребят, что видели меня один раз в жизни, в палатке своей, под Новый год, когда они только вышли из аэропорта, я не забуду. Как не забуду я зимний тот день, и БТР, высланный нам навстречу, и как мы гнали по Краматорскому аэродрому, а Трубач стоял на броне и пел в свою трубу.
И это будет первый кадр нашего фильма.
Вашего шоу «За стеклом»
… на обратном пути из Авдеевки поваленное дерево. Часом раньше его здесь не было. Объезжаем осторожно.
Навстречу идут двое мужчин в штатском. Размахивают рацией.
Это могут быть наши военные, но в штатском. Могут быть не наши военные в штатском. И могут быть не наши невоенные.
Но с рацией.
Едут военные машины. На странных типов с рацией внимания не обращают. Ну ладно…
Но дерево объехать осторожно.
Потому что дерево само по себе нестрашно, страшно то, что может быть под деревом.
Ветра-то не было…
И это дерево пойдёт вторым кадром нашего фильма - вашего шоу «За стеклом».
… в Авдеевке живёт маленькая девочка. У неё ортопедическая проблема. Ей надо специальную обувь.
Специальную обувь в Авдеевке взять негде.
У девочки есть мама. Мама тоже очень больна.
Мама и девочка не уезжают. Здесь многие не уезжают.
Я девочку не видела, но я её поставлю третьим кадром фильма - шоу «За стеклом»
… и где мне взять ей специальную обувь?
В Красногоровке тоже многие не уезжают. Красногоровка пережила страшную зиму - я помню саночки, в которые впрягались люди. На саночках - штабелями бутыли с водой. Скрипят саночки по Красногоровке. Нечищенный снег. Ветер гоняет мусор по Красногоровке. Вынесенные обстрелами окна домов забиты фанерой. Заткнуты подушками.
Сейчас в Красногоровке лето. Мусор наконец расчищен. В палисадниках высажены цветы. Странно - никто не говорил, что не будет обстрелов. Напоминает об обстрелах снаряд, вгрузнувший в асфальт.
Лете-летел снаряд и вгруз.
Но, тем не менее, высажены цветы.
И это будет следующий кадр нашего фильма - вашего шоу «За стеклом»
Воды в Красногоровке по-прежнему нет. Но теперь её возят на велосипедах.
- О, есть связь. Ну здравствуй, это я. Мы тут пробегом, с продовольственным рейсом. Ты говорил, вам мало выдали пайка. Нужна тушёнка?
- Да!
- Картошка?
- ДА!
Поспешная встреча. Нам благодарны, нас привычно обнимают.
- Да что ж такое, я всё обнимаю рожки и рации. Подсумки, броники и гранаты. Когда же я уже обниму вас?
- Мы это снимем в следующий раз. - смеются, нетерпеливые взгляды в сторону горы продуктов.
Они голодные. Они же просто, тупо голодные.
Мы быстро собираемся, впрыгиваем в машину. Пусть скорей едят.
Нельзя бойцу стоять голодным.
- Там сепары. - улыбаются, показывают рукой.
- Далеко?
- Близко… - улыбаются, всё же нетерпеливо поглядывая на тушёнку.
Мы быстро-быстро уезжаем.
И это следующий кадр нашего фильма.
Шоу «За стеклом»
В Красноармейске «Попугай», и там наконец поедим и мы.
Там нас уже давно узнают, и безошибочно предлагают нам именно то, что мы хотим. Или они думают, что мы этого хотим.
(однажды у меня случился приступ панкреатита, а я как раз была там в «Попугае», и попросила оливье под маслом - так мне теперь по умолчанию всегда там подают оливье под маслом. Я оливье под маслом не слишком люблю, но ем с удовольствием - внимание и добро слово, оно и кошке приятно, а я больше и круче чем кошка - протестую! Круче кошек никого нет!)
… когда мы вывозили наших первых гражданских, от огня и обстрелов - мы ввели их в «Попугай»
Люди были испуганными и измученными. Трое суток они не вылезали из подвалов.
Люди были такими - наверное, такие бывают зомби. Не знаю, я зомби никогда не видела - впрочем, что их видеть, я жила рядом с ними.
Я вывозила их…
Но эти люди хотели есть. По крайней мере мы так считали. Мы были уверены, что если человек три дня сидит под обстрелами без еды - он должен хотеть есть.
Эти люди уже не знали, чего они хотят. Пожалуй, они хотели просто тишины. Но запах борща, который им испуганно и поспешно, по нашей указке подносила официантка, расширил их ноздри и через ноздри следовал к сознанию.
Сознание просыпалось, замелькали ложки. И только пятилетняя девочка почти не ела - она не отрывалась от телевизора.
- А можно найти канал с мультфильмами? - подошла я к официантке. - Эта девочка полгода не видела мультфильмов.
Эти люди полгода не видели электричества…
Нам нашли канал с мультиками. Девочка смотрела их жадно, не отрывая глаз. Ей подносили ложку с борщом, она автоматически хлебала и снова смотрела.
Два часа, пока мы рвали телефоны в поисках места для ночёвки этих людей - всё кафе смотрело мультики.
Молча и хмуро.
Все в кафе понимали, откуда мы привезли этих людей.
… когда я приезжаю в «Попугай», я знаю - официантки помнят эту девочку, и помнят меня. Они мне спешно улыбаются и подают оливье с маслом.
В Красноармейске встреча. Боец влетает в «Попугай», я взлетаю и подлетаю к бойцу - и…
… и опять обнимаю разгрузку, рацию, рожки.
- Да что ж такое… - у меня досада.
- Ничего, я пойду в отпуск, и сниму это всё. Тогда мы наконец обнимемся. - боец мне обещает.
- Ну да, ну да… - я мало верю. - Послушай, ты здесь всё знаешь. Где можно купить дёшево крупы, макароны и прочие продукты?
- Кто голоден?
- Дети.
- Купим. - Боец берёт в руки телефон.
Он здесь действительно всё знает. Мы едем на базу и покупаем - крупы и макароны, пряники и консервы.
Выезд из базы, взмахи руками - и две машины едут в разные стороны.
Машина, на которой едет боец, подарена нашим Ф.О.Н.Д.ом. Мы улыбаемся ей вослед.
И этот кадр - прощальный для сектора В. Далее - сектор С.
В секторе С, в Одном Населённом Пункте есть интернат.
Интернат, которого нет.
Интернат вывезли. Ещё до зимнего начала обстрелов этого Одного Населённого Пункта, всех детей эвакуировали. Почти всех. Но там остались дети.
У этих детей есть родители, и в данном случае родители - не лучшее, что может случиться с этими детьми.
Родители некоторых этих детей обременены бедностью, прочие - алкоголизмом. Дети жили в интернате, но перед эвакуацией родители, имеющие право решать судьбу этих детей, не позволили их вывозить. И дети пережили обстрелы. Страшные обстрелы января-февраля.
Теперь Один Населённый Пункт обкладывают обстрелами по кругу. Пока что по жилым кварталам не стреляют - но я-то помню, помню, как целили в бомбоубежище снаряды, летевшие с сепарской стороны…
Теперь в Одном Населённом Пункте относительно тихо - и злополучные родители снова направили детей в интернат.
Интернат, которого нет. Потому что он вывезен.
Тридцать три ребёнка приходят каждый день в интернат. И вечером уходят - потому что после обстрелов в интернате пропали все матрасы, одеяла и подушки. Пропало постельное бельё, конечно. Были выбиты стёкла.
Тридцать три ребёнка от первого до десятого класса приходят ежедневно в интернат и спрашивают:
- А нас сегодня будут кормить?
Им собирают продукты по домам. Но этого мало.
Их мечтают оставлять в интернате на ночь, стараясь подержать подальше от родителей, немножечко алкоголических - но спать им не на чем.
С ними воспитатели, которым никто не платит зарплату, насколько мне известно - а как платить зарплату в интернате, которого нет?
Но воспитатели приходят на работу и аккуратно отмечаются в табеле.
И над всем этим висит вопрос:
- А нас сегодня кормить будут?
И этот кадр я даже не хочу включать в наш фильм - а в ваше шоу «За стеклом»
(не хочу, а придётся)
… ехать туда небезопасно.
И мы заручаемся поддержкой Симиков.
А как нам и не заручиться - если это именно они нам дали заявку от интерната?
И мы планируем совместную поездку. Сейчас. В данный момент. Когда мы встретились - два микроавтобуса на пыльной константиновской дороге.
Нас ждёт ещё один славный командир - помощью и поддержкой которого я тоже успела заручиться. И потому что ехать туда небезопасно, и вообще…
И его подразделение держит один подход к этому населённому пункту.
Однако уже смеркалось, и меня отводят в сторону:
- Диана, мы, конечно, всё понимаем, но…
- Едем? Правда, едем? - я пританцовываю на пыльной этой дороге.
Ну, вы же понимаете - голодные дети. Тридцать три голодных ребёнка. А у меня полавтобуса продуктов.
- Едем. Но завтра. Хорошо?
- Ну нет. Ну, нас же ждут. Ну, там же дети. И славный командир.
Другой славный командир улыбается мягко, но настойчиво:
- Диана, в тех местах именно в это время начинаются обстрелы.
- Да, но командир сказал, что ждёт нас. Значит, обстрела нет?
- Нет - это не значит, что не будет.
Боже, меня уговаривают как маленькую девочку. И мне становится стыдно. Ну что я, право, действительно не понимаю?
И кадр моего стыда на пыльной этой дороге я ставлю в наш фильм.
В шоу «За стеклом»
… Тем же вечером меня догоняет звонок от славного командира. И мы встречаемся в ночном прифронтовом городе. В единственном работающем кафе.
Командир выехал от позиций, и завтра снова едет туда. Я уже знаю, что мы сегодня вечером чудом разминулись с обстрелом. Когда смеркалось, и когда меня уговаривали как маленькую девочку - не ехать.
- Без потерь? - я спрашиваю у командира.
Он качает головой слева направо. Как по болгарски - кивок, значит нет, качать головой значит да.
Командир качает головой. Это значит - нет, я неправа. То-есть да.
То-есть с потерями.
Такой вот болгарский.
- Двое двухсотых. Пять трёхсотых. И шесть контуженных. - помолчав, говорит он.
Я начинаю что-то спрашивать. Командир просит:
- Говорите громче. Я плохо слышу. - и улыбается виновато.
- Звенит? - спрашиваю я.
Он качает головой - то-есть нет. То-есть не только звенит, а и ведёт. И болит, и кружится.
Значит, семь контуженых. Вместе с командиром.
- Я скажу ребятам, вас завтра туда проведут. - говорит он.
Наверное, в моём лице разочарование. Не знаю, что в моём лице, но он вдруг спрашивает с улыбкой:
- А вы хотели, чтобы вас туда провёл именно я?
- Да! - выпаливаю я, и виновато оправдываюсь. - Вот вы спросили прямо, я прямо вам и отвечаю. Да.
Пивовар сидит напротив и помалкивает. Сейчас он аж жмурится от моей наглости.
Командир легко и просто назначает утреннее рандеву. На трассе. Где я знаю каждый камушек.
Зимой я курсировала по этой трассе - и в Один Населённый Пункт, и далее, в Дебальцево. Утром мы выезжали, когда смеркалось, возвращались. За нами следовали автобусы. Утром пустые, когда смеркалось - полные людей.
Однажды один из автобусов пришёл пустым. Морозный ветер свистел в его салоне - там не осталось целых окон.
Тогда, когда разбили наш автобус и наши машины - контузило и меня. Поэтому я тоже иногда прошу, чтобы говорили громче.
Звенит…
И эти кадры пусть тоже будут в нашем фильме.
А в вашем шоу «За стеклом»
… Утром рандеву. Собираются три автомобиля на выезде.
- Ой. А я ещё попросила ребят, что держат дамбу.
- Зачем? Там что, так опасно, куда мы едем? - недоумевает экипаж.
- Да нет. Не так чтобы опасно. Впрочем, я ещё не знаю. Но просто ребята, что держат дамбу - мой Любимый Батальон. И я за ними соскучилась.
- Ну, знаешь… - говорят мне, и добавляют: - А две машины ОБСЕ тоже ты заказала?
Рядом с нами останавливаются две машины ОБСЕ, и я уже просто не знаю, что ответить. А вдруг и вправду я их заказала?
В сонном виде, например, когда доползла до гостиницы и, не раздеваясь, свалилась на постель.
А мой Любимый Батальон - он навсегда.
И он ещё с Майдана.
Я ничего не могу с собой поделать. Я знаю и люблю разные бригады и батальоны. Я иногда целые дивизии люблю, вы представляете?
Но когда мы уезжаем из Станицы, и ребята моего Любимого Батальона машут нам руками, старательно улыбаясь - я знаю, почему они так стараются. Они не хотят нам показать, как они переживают за двух, всего двух шалопаев, уехавших на задание и не вышедших вовремя на связь.
Я тоже переживаю за двух шалопаев. Я знаю, что, как только мы вырулим за поворот, ребята моего Любимого Батальона прыгнут в машину и поедут искать наших любимых шалопаев.
Почему они сейчас не прыгают в машину и так старательно мне улыбаются? - ну, это ясно. Они не хотят, чтобы я волновалась.
Я хочу, чтобы они скорее перестали старательно мне улыбаться, и быстро командую отъезд.
Потом мы едем, и я иногда звоню им. Но все уже вне зоны.
Я не настаиваю. Когда ребята моего Любимого Батальона сочтут нужным мне позвонить - они мне позвонят.
Ночью, на выезде из Зоны, меня догоняет звонок. Нашлись шалопаи, сообщают ребята моего Любимого Батальона.
И я засыпаю.
Когда мы выезжаем из Зоны, мы всегда засыпаем. Даже те, кто за рулём.
Зона отпускает сразу.
И этот кадр - моего глубокого вздоха во славу шалопаев моего Любимого Батальона и глубокого моего сна сразу после звонка - я вставлю в мой фильм.
И в ваше шоу «За стеклом»
Сейчас мы пока ещё в Зоне, и мы едем.
Мы едем туда, где нет ни ваших и ни наших. Вернее, там есть и ваши, и наши.
И тридцать три ребёнка.
Жадно я смотрю в дорогу.
Здесь мы везли детей, когда небо чертили грады.
Здесь я прижимала детские головы к себе на колени, и всё рассказывала сказочку про зайца - чтобы дети не плакали.
А здесь у наших сопровождающих сломалась машина, прямо перед дамбой. А дамба тогда обстреливалась, и сопровождающие кричали в рацию - гоните!
Мы гнали. А людям, которых мы спасали, старались ничего не показывать. Но люди догадались.
Люди, вывезенные из-под обстрелов - очень чуткие люди. Даже если у них в ушах звенит.
Потом, когда они мне звонили и благодарили, месяца через два после всего - они спросили:
- Скажите… А тогда, когда мы остановились перед дамбой, там тогда что-то опасное случилось, да?
И эта дамба, и стоящая сломанная машина перед ней мишенью - пусть будут следующим кадром в нашем фильме.
шоу «За стеклом»
Мы подъезжаем к дому, который я видела во сне - так часто мы туда когда-то подъезжали.
Недавно, несколько месяцев назад.
Офицеры представляют меня женщине:
- Знакомьтесь, это та самая…
- Диана! - кричит женщина. - Я же её знаю! Она нам вывозила людей!
- Наташа! - кричу я, бросаясь ей навстречу.
Мы обнимаемся.
Она была одной из лучших, с кем мы работали.
В каждом бомбоубежище ситуативно находился комендант. И коменданты были разными.
Наташа встречала нас на крыльце, всегда, даже под взрывами.
В руках - неизменные списки людей, готовых к эвакуации. Отдельно общие списки, отдельно списки детей.
Она могла одним движением бровей остановить панику при погрузке, она умела рявкнуть:
- Сначала женщины и дети! Мужчины потом, если найдётся место!
И паника стихала. Мужчины отходили в сторону, виновато втягивая голову в плечи.
Мужчинам не всегда находилось место. Я помню автобус, полный женщин, детей и стариков. И остающиеся мужчины.
Один из них что-то пишет на грязном стекле. Из-за стекла ему улыбается заплаканная женщина, двое детей на руках.
Автобус заводит мотор, колёса пробуксовывают в снегу. Мужчина отходит в сторону. На грязном стекле надпись:
«Я ЛЮБЛЮ ВАС»
И этот кадр мы тоже ставим в наш фильм.
И в ваше шоу «За стеклом»
… на полупустых дорогах серой зоны запоминается каждая встречная машина. И каждая параллельная.
Так мало здесь машин, что не запомнить невозможно. С некоторыми мы уже даже раскланиваемся.
Одна из них мечется по схожим с нашими траекториям. То рядом, то навстречу, то сбоку выскочит, когда мы едем на Попасную.
- Львовские волонтёры. - говорит кто-то в экипаже.
Через день мы узнаем, что львовские волонтёры подорвались на фугасе.
Через два дня мы приедем в госпиталь проведать единственного из выживших. Ну, как проведать? - узнать, чем помочь, и немножечко помочь.
И последние кадры жизни этой погибшей машины я вставлю в наш фильм
В шоу «За стеклом»
… в Попасной адская пыль.
Как будто здесь был ад, теперь осталась только пыль. А так и есть.
Здесь только что закончился обстрел. Мы снова чудом разминулись с обстрелом.
- Спасибо, спасибо. - кивает головой маленький боец, каска болтается на голове.
Маленький боец смотрит на нас, но как бы сквозь нас. Глаза сухие, но отчего-то я знаю, что сегодня вечером он будет много плакать. Он будет реветь белугой, когда нальют ему, и он помянет.
Двое погибших.
Это много для бойца, что только вышел из ротации.
Да это для любого много.
И один много…
- Простите. Я немного потерянный. - вдруг говорит нам маленький боец, подняв голову и глядя на нас совершенно сухими, распахнутыми глазами. - Двое двухсотых, понимаете… А мы только вышли.
Я обнимаю его. Что-то шепчу на ухо.
Я снова обнимаю рожки, гранаты, рацию и броник.
Я обнимаю его с такой болью, с какой я обнимаю ребят моего Любимого Батальона, роднее которых у меня в Зоне нет - ребят, с которыми я в этот раз так и не увиделась.
Ну что ж. Я перевозчик.
Я сама так назвала тех, кто возит в Зону грузы.
А в этом рейсе не было грузов для ребят моего Любимого Батальона - и я не стала к ним заезжать.
Каждая минута перевозчика расписана. Не волен в чувствах перевозчик.
Я обнимаю его так, как обнимала я Лёшку - маленького бойца тридцать второго блокпоста, когда он вывез из окружения сгоревшие останки своих товарищей.
И кадр этого моего фильма всегда со мной, как запах, который шёл от Лёшки - запах горелого человеческого тела.
… А маленький боец позвонит потом, через три дня - и снова будет извиняться за то, что был таким потерянным.
И этот кадр - огромные детские глаза маленького бойца, и каску, болтающуюся на его голове - я вставлю тоже в наш фильм.
В ваше шоу «За стеклом»
… когда нас отпускает Зона.
Когда она уходит за спину, становясь всё дальше…
я начинаю говорить.
Я говорю о фильмах и о книгах. Я о Шекспире говорю зачем-то, и Катя внимательно слушает, значительно кивая.
- Всегда у неё такое. - говорит вдруг Пивовар. - Я уже заметил. Как только проезжаем последний блокпост, она начинает говорить без умолку.
Я улыбаюсь, умолкая. Потом я снова говорю, но продолжаю улыбаться.
Пожалуй, да. Пожалуй, он прав.
Всегда у меня такое…
… Отпустила Зона.
Отпустила, поганка.
Подлая.
Живой…
Он не уснул после Полтавы. Он просто устал.
Мы все устали.
Мы уже видели, что машина не вписывается в этот поворот. Мы видели за доли этих бесконечных секунд, как он борется за ключевые полметра - полметра отделяли нас от нехорошего кювета. Наша задача была - уйти в кювет относительно хороший, где у нас есть шансы остаться в живых.
Всё ведь познаётся в сравнении.
Лететь в относительно хороший кювет тоже страшно. Страшно потом сидеть и тихо смотреть налево - ляжем, нет?
потом смотреть себе под ноги - дымится пол. Взорвётся,нет?
Те, кто сидел спереди, выскочили сразу. Я сидела сзади.
Я была босой, и, справедливо решив, что ночью на траве мне стоять будет холодно, а обуться я всё равно не успею - я сгребла пледики и поползла к правой двери. Дверь не открывалась.
Катя терзала дверь снаружи и кричала кому-то:
- Её заклинило! Она не открывается!
- Катя, давай попробуем на заднюю. - говорила я, и, волоча пледики, ползла к задней двери.
Её тоже заклинило.
Сквозь мутные стёкла я видела, что сверху, на дороге, останавливается много машин. Откуда-то выскакивали бойцы. Без броников и без разгрузок. Без касок и гранат. И без рожков.
Бойцы ехали домой.
«А, это колонна…» - вяло подумала я.
«Сейчас Катя им расскажет, что мы волонтёры, и вернётся с целой кучей заявок.» - я ещё подумала.
«Хоть бы спросила, какая бригада или батальон.» - снова подумала я и решила всё же заняться своим спасением.
Я поползла к передней двери и тут решила потерять сознание. Не выпуская из рук пледиков…
«Меня не видно. Мне не помогут. Я за стеклом» - думала я, клонясь на спинку передних сиденьев.
- Какой батальон? - спросила я у Кати, когда мы уже вырулили из кювета, и, не сумев просигналить благодарно, по причине сломанного клаксона, махали ручками военной колонне.
- Да что я, спрашивала? - возмутилась Катя. - Мне надо было тебя спасать, мне было не до этого.
… потом я узнала, что в эту ночь возвращался на ротацию из Зоны мой Любимый Батальон.
Батальон, где меня не знают разве только новенькие - и то, если они служат всего первый день.
- Если это были они, то как они тебя не узнали? - удивлялся Пивовар.
- Я была за стеклом. За мутным стеклом. - говорила я.
Я видела всех - меня никто не видел. И мне никто не мог помочь.
И это был самый страшный кадр моего фильма - когда была я за стеклом…
… Вы ничего не увидите, если вы за стеклом.
Вы ничего не поймёте в этом фильме, которое считается шоу - пока вы не войдёте туда.
Разбейте эти стёкла.
То, что за ними - не шоу. И, конечно же, не фильм.
То, что за ними - жизнь. В которой смерть каждый день. Даже если она сегодня проходит мимо.
Услышьте, как слышат те, кто в Зоне - как различают на слух аккорды миномётов.
Увидьте их глазами.
Вдохните запах горелого человеческого тела и навсегда запомните этот запах.
Не бойтесь этого.
Да, это страшно.
Но ещё страшнее ничего не видеть - когда ты за стеклом…
Прим.
Сегодня Ф.О.Н.Д. снова отправляется в Зону.
Для армейских закупок Ф.О.Н.Д.у нужна ваша помощь.
Реквизиты https://www.facebook.com/fondDM/posts/1615417812050324
Если вы хотите помочь детским интернатам Зоны - делайте приписку в ваших переводах. Мы учтём ваши пожелания.
от Леди Ди.
ЗА СТЕКЛОМ
… Заперся я в кабинке, вытащил флягу, отвинтил крышечку и присосался
к ней, как клоп. Сижу на лавочке, в коленках пусто, в голове пусто, в душе
пусто, знай себе глотаю крепкое, как воду. Живой. Отпустила Зона.
Отпустила, поганка. Подлая. Живой…
(Стругацкие «Пикник на обочине»)
… - Вот вы говорите - война, война… А для нас это шоу «За стеклом». Нет, ну правда, что может знать обычный украинец о том, что происходит на востоке? Только то, что покажут по телевизору. А телевизор, увы, даёт репортажи в стиле шоу. Шоу «За стеклом»…
(из беседы с обычным украинцем)
- Скажите, а вам не страшно ездить в Зону? Вы же не военные, вы просто женщины…
- Страшно…
(из разговора с журналистом)
… рейс обещал быть лёгким.
Скопилось много заявок на продукты - и продукты нашлись.
Продуктов было ровно как для Вжика - плюс пару генераторов и бухты проводов для Авдеевки.
Авдеевка сама по себе нестрашна, страшны обстрелы. И не верьте тем, ̶к̶т̶о̶ ̶п̶у̶г̶а̶е̶т̶ ̶в̶а̶с̶ ̶п̶л̶о̶х̶о̶й̶ ̶п̶о̶г̶о̶д̶о̶й̶ ̶в̶ ̶Ш̶в̶е̶й̶ц̶а̶р̶и̶и̶ ̶-̶ ̶з̶д̶е̶с̶ь̶ ̶о̶ч̶е̶н̶ь̶ ̶с̶у̶х̶о̶ ̶и̶ ̶т̶е̶п̶л̶о̶ говорит, что не боится обстрелов.
Обстрелы в Авдеевке не всегда, а время от времени. Так что не верьте тем… ах да, я уже говорила.
- А, это вы! - говорят парни, заглянув в салон.
Улыбки после «А, это вы!» неистребимы. Это потому что они помнят первую встречу.
Первая встреча смялась. У нас спросили, куда едем, а мы не знали номер батальона. Знали только фамилию получателя.
Пока мы просили разрешения позвонить, пока звонили, узнавая, что батальон вышел на ротацию - проверяльщики хмурились.
А когда мы сказали:
- Ах нет, его уже здесь нет! Ну, мы поехали назад. - и начали разворачиваться,
проверяльщики сдёрнули автоматы, передёрнули автоматы, и указали нам наше место автоматами же.
Наше место было на обочине - естественно, под автоматами.
- Досада. - подумала я, начала лихорадочно вспоминать, кому звонить, и велела экипажу вести себя тихими мышками, по той причине, что сами себе дятлы.
Подскочили ещё двое, сунулись головами в салон, сурово повели очами и:
- А я знаю цю женшину! - обрадованно закричал один.
Второй влез в салон по плечи и ещё громче прокричал:
- О, і я знаю цю женшину!
Я осмотрела моих предполагаемых знакомцев, вгляделась в их пыльные загорелые лица - и не узнала. Но на всякий случай приосанилась.
- Та ми ж цеє… Та ви ж у нас були… В аеропорту ж! Там з вами був ще Дід Мороз!
- Ведмедики мої. - я прошептала.
Экипаж ничего не понимал, но на всякий случай сделал умные лица.
- Та це наші, це свої! - кричали двое строгим проверяльщикам.
Проверяльщикам повторять не надо было - они уже сами улыбались.
- Ей-Богу, обниму. Не могу я так уехать! - заявила я и выскочила из машины.
Когда я переобнимала все разгрузки, рожки, броники, подсумки и рации, неустанно жалуясь, как неудобно обнимать мне мальчиков в экипировке - нам подобрали сопровождение, пообещав, что когда я буду ехать назад, они все снимут экипировку, и мы обнимемся ещё раз.
Ох нет, пожалуй, не надо - подумала я, потому что Авдеевка сама по себе нестрашна, страшны обстрелы.
Которые могут быть когда угодно.
И эти лица, и эти улыбки - этих ребят, что видели меня один раз в жизни, в палатке своей, под Новый год, когда они только вышли из аэропорта, я не забуду. Как не забуду я зимний тот день, и БТР, высланный нам навстречу, и как мы гнали по Краматорскому аэродрому, а Трубач стоял на броне и пел в свою трубу.
И это будет первый кадр нашего фильма.
Вашего шоу «За стеклом»
… на обратном пути из Авдеевки поваленное дерево. Часом раньше его здесь не было. Объезжаем осторожно.
Навстречу идут двое мужчин в штатском. Размахивают рацией.
Это могут быть наши военные, но в штатском. Могут быть не наши военные в штатском. И могут быть не наши невоенные.
Но с рацией.
Едут военные машины. На странных типов с рацией внимания не обращают. Ну ладно…
Но дерево объехать осторожно.
Потому что дерево само по себе нестрашно, страшно то, что может быть под деревом.
Ветра-то не было…
И это дерево пойдёт вторым кадром нашего фильма - вашего шоу «За стеклом».
… в Авдеевке живёт маленькая девочка. У неё ортопедическая проблема. Ей надо специальную обувь.
Специальную обувь в Авдеевке взять негде.
У девочки есть мама. Мама тоже очень больна.
Мама и девочка не уезжают. Здесь многие не уезжают.
Я девочку не видела, но я её поставлю третьим кадром фильма - шоу «За стеклом»
… и где мне взять ей специальную обувь?
В Красногоровке тоже многие не уезжают. Красногоровка пережила страшную зиму - я помню саночки, в которые впрягались люди. На саночках - штабелями бутыли с водой. Скрипят саночки по Красногоровке. Нечищенный снег. Ветер гоняет мусор по Красногоровке. Вынесенные обстрелами окна домов забиты фанерой. Заткнуты подушками.
Сейчас в Красногоровке лето. Мусор наконец расчищен. В палисадниках высажены цветы. Странно - никто не говорил, что не будет обстрелов. Напоминает об обстрелах снаряд, вгрузнувший в асфальт.
Лете-летел снаряд и вгруз.
Но, тем не менее, высажены цветы.
И это будет следующий кадр нашего фильма - вашего шоу «За стеклом»
Воды в Красногоровке по-прежнему нет. Но теперь её возят на велосипедах.
- О, есть связь. Ну здравствуй, это я. Мы тут пробегом, с продовольственным рейсом. Ты говорил, вам мало выдали пайка. Нужна тушёнка?
- Да!
- Картошка?
- ДА!
Поспешная встреча. Нам благодарны, нас привычно обнимают.
- Да что ж такое, я всё обнимаю рожки и рации. Подсумки, броники и гранаты. Когда же я уже обниму вас?
- Мы это снимем в следующий раз. - смеются, нетерпеливые взгляды в сторону горы продуктов.
Они голодные. Они же просто, тупо голодные.
Мы быстро собираемся, впрыгиваем в машину. Пусть скорей едят.
Нельзя бойцу стоять голодным.
- Там сепары. - улыбаются, показывают рукой.
- Далеко?
- Близко… - улыбаются, всё же нетерпеливо поглядывая на тушёнку.
Мы быстро-быстро уезжаем.
И это следующий кадр нашего фильма.
Шоу «За стеклом»
В Красноармейске «Попугай», и там наконец поедим и мы.
Там нас уже давно узнают, и безошибочно предлагают нам именно то, что мы хотим. Или они думают, что мы этого хотим.
(однажды у меня случился приступ панкреатита, а я как раз была там в «Попугае», и попросила оливье под маслом - так мне теперь по умолчанию всегда там подают оливье под маслом. Я оливье под маслом не слишком люблю, но ем с удовольствием - внимание и добро слово, оно и кошке приятно, а я больше и круче чем кошка - протестую! Круче кошек никого нет!)
… когда мы вывозили наших первых гражданских, от огня и обстрелов - мы ввели их в «Попугай»
Люди были испуганными и измученными. Трое суток они не вылезали из подвалов.
Люди были такими - наверное, такие бывают зомби. Не знаю, я зомби никогда не видела - впрочем, что их видеть, я жила рядом с ними.
Я вывозила их…
Но эти люди хотели есть. По крайней мере мы так считали. Мы были уверены, что если человек три дня сидит под обстрелами без еды - он должен хотеть есть.
Эти люди уже не знали, чего они хотят. Пожалуй, они хотели просто тишины. Но запах борща, который им испуганно и поспешно, по нашей указке подносила официантка, расширил их ноздри и через ноздри следовал к сознанию.
Сознание просыпалось, замелькали ложки. И только пятилетняя девочка почти не ела - она не отрывалась от телевизора.
- А можно найти канал с мультфильмами? - подошла я к официантке. - Эта девочка полгода не видела мультфильмов.
Эти люди полгода не видели электричества…
Нам нашли канал с мультиками. Девочка смотрела их жадно, не отрывая глаз. Ей подносили ложку с борщом, она автоматически хлебала и снова смотрела.
Два часа, пока мы рвали телефоны в поисках места для ночёвки этих людей - всё кафе смотрело мультики.
Молча и хмуро.
Все в кафе понимали, откуда мы привезли этих людей.
… когда я приезжаю в «Попугай», я знаю - официантки помнят эту девочку, и помнят меня. Они мне спешно улыбаются и подают оливье с маслом.
В Красноармейске встреча. Боец влетает в «Попугай», я взлетаю и подлетаю к бойцу - и…
… и опять обнимаю разгрузку, рацию, рожки.
- Да что ж такое… - у меня досада.
- Ничего, я пойду в отпуск, и сниму это всё. Тогда мы наконец обнимемся. - боец мне обещает.
- Ну да, ну да… - я мало верю. - Послушай, ты здесь всё знаешь. Где можно купить дёшево крупы, макароны и прочие продукты?
- Кто голоден?
- Дети.
- Купим. - Боец берёт в руки телефон.
Он здесь действительно всё знает. Мы едем на базу и покупаем - крупы и макароны, пряники и консервы.
Выезд из базы, взмахи руками - и две машины едут в разные стороны.
Машина, на которой едет боец, подарена нашим Ф.О.Н.Д.ом. Мы улыбаемся ей вослед.
И этот кадр - прощальный для сектора В. Далее - сектор С.
В секторе С, в Одном Населённом Пункте есть интернат.
Интернат, которого нет.
Интернат вывезли. Ещё до зимнего начала обстрелов этого Одного Населённого Пункта, всех детей эвакуировали. Почти всех. Но там остались дети.
У этих детей есть родители, и в данном случае родители - не лучшее, что может случиться с этими детьми.
Родители некоторых этих детей обременены бедностью, прочие - алкоголизмом. Дети жили в интернате, но перед эвакуацией родители, имеющие право решать судьбу этих детей, не позволили их вывозить. И дети пережили обстрелы. Страшные обстрелы января-февраля.
Теперь Один Населённый Пункт обкладывают обстрелами по кругу. Пока что по жилым кварталам не стреляют - но я-то помню, помню, как целили в бомбоубежище снаряды, летевшие с сепарской стороны…
Теперь в Одном Населённом Пункте относительно тихо - и злополучные родители снова направили детей в интернат.
Интернат, которого нет. Потому что он вывезен.
Тридцать три ребёнка приходят каждый день в интернат. И вечером уходят - потому что после обстрелов в интернате пропали все матрасы, одеяла и подушки. Пропало постельное бельё, конечно. Были выбиты стёкла.
Тридцать три ребёнка от первого до десятого класса приходят ежедневно в интернат и спрашивают:
- А нас сегодня будут кормить?
Им собирают продукты по домам. Но этого мало.
Их мечтают оставлять в интернате на ночь, стараясь подержать подальше от родителей, немножечко алкоголических - но спать им не на чем.
С ними воспитатели, которым никто не платит зарплату, насколько мне известно - а как платить зарплату в интернате, которого нет?
Но воспитатели приходят на работу и аккуратно отмечаются в табеле.
И над всем этим висит вопрос:
- А нас сегодня кормить будут?
И этот кадр я даже не хочу включать в наш фильм - а в ваше шоу «За стеклом»
(не хочу, а придётся)
… ехать туда небезопасно.
И мы заручаемся поддержкой Симиков.
А как нам и не заручиться - если это именно они нам дали заявку от интерната?
И мы планируем совместную поездку. Сейчас. В данный момент. Когда мы встретились - два микроавтобуса на пыльной константиновской дороге.
Нас ждёт ещё один славный командир - помощью и поддержкой которого я тоже успела заручиться. И потому что ехать туда небезопасно, и вообще…
И его подразделение держит один подход к этому населённому пункту.
Однако уже смеркалось, и меня отводят в сторону:
- Диана, мы, конечно, всё понимаем, но…
- Едем? Правда, едем? - я пританцовываю на пыльной этой дороге.
Ну, вы же понимаете - голодные дети. Тридцать три голодных ребёнка. А у меня полавтобуса продуктов.
- Едем. Но завтра. Хорошо?
- Ну нет. Ну, нас же ждут. Ну, там же дети. И славный командир.
Другой славный командир улыбается мягко, но настойчиво:
- Диана, в тех местах именно в это время начинаются обстрелы.
- Да, но командир сказал, что ждёт нас. Значит, обстрела нет?
- Нет - это не значит, что не будет.
Боже, меня уговаривают как маленькую девочку. И мне становится стыдно. Ну что я, право, действительно не понимаю?
И кадр моего стыда на пыльной этой дороге я ставлю в наш фильм.
В шоу «За стеклом»
… Тем же вечером меня догоняет звонок от славного командира. И мы встречаемся в ночном прифронтовом городе. В единственном работающем кафе.
Командир выехал от позиций, и завтра снова едет туда. Я уже знаю, что мы сегодня вечером чудом разминулись с обстрелом. Когда смеркалось, и когда меня уговаривали как маленькую девочку - не ехать.
- Без потерь? - я спрашиваю у командира.
Он качает головой слева направо. Как по болгарски - кивок, значит нет, качать головой значит да.
Командир качает головой. Это значит - нет, я неправа. То-есть да.
То-есть с потерями.
Такой вот болгарский.
- Двое двухсотых. Пять трёхсотых. И шесть контуженных. - помолчав, говорит он.
Я начинаю что-то спрашивать. Командир просит:
- Говорите громче. Я плохо слышу. - и улыбается виновато.
- Звенит? - спрашиваю я.
Он качает головой - то-есть нет. То-есть не только звенит, а и ведёт. И болит, и кружится.
Значит, семь контуженых. Вместе с командиром.
- Я скажу ребятам, вас завтра туда проведут. - говорит он.
Наверное, в моём лице разочарование. Не знаю, что в моём лице, но он вдруг спрашивает с улыбкой:
- А вы хотели, чтобы вас туда провёл именно я?
- Да! - выпаливаю я, и виновато оправдываюсь. - Вот вы спросили прямо, я прямо вам и отвечаю. Да.
Пивовар сидит напротив и помалкивает. Сейчас он аж жмурится от моей наглости.
Командир легко и просто назначает утреннее рандеву. На трассе. Где я знаю каждый камушек.
Зимой я курсировала по этой трассе - и в Один Населённый Пункт, и далее, в Дебальцево. Утром мы выезжали, когда смеркалось, возвращались. За нами следовали автобусы. Утром пустые, когда смеркалось - полные людей.
Однажды один из автобусов пришёл пустым. Морозный ветер свистел в его салоне - там не осталось целых окон.
Тогда, когда разбили наш автобус и наши машины - контузило и меня. Поэтому я тоже иногда прошу, чтобы говорили громче.
Звенит…
И эти кадры пусть тоже будут в нашем фильме.
А в вашем шоу «За стеклом»
… Утром рандеву. Собираются три автомобиля на выезде.
- Ой. А я ещё попросила ребят, что держат дамбу.
- Зачем? Там что, так опасно, куда мы едем? - недоумевает экипаж.
- Да нет. Не так чтобы опасно. Впрочем, я ещё не знаю. Но просто ребята, что держат дамбу - мой Любимый Батальон. И я за ними соскучилась.
- Ну, знаешь… - говорят мне, и добавляют: - А две машины ОБСЕ тоже ты заказала?
Рядом с нами останавливаются две машины ОБСЕ, и я уже просто не знаю, что ответить. А вдруг и вправду я их заказала?
В сонном виде, например, когда доползла до гостиницы и, не раздеваясь, свалилась на постель.
А мой Любимый Батальон - он навсегда.
И он ещё с Майдана.
Я ничего не могу с собой поделать. Я знаю и люблю разные бригады и батальоны. Я иногда целые дивизии люблю, вы представляете?
Но когда мы уезжаем из Станицы, и ребята моего Любимого Батальона машут нам руками, старательно улыбаясь - я знаю, почему они так стараются. Они не хотят нам показать, как они переживают за двух, всего двух шалопаев, уехавших на задание и не вышедших вовремя на связь.
Я тоже переживаю за двух шалопаев. Я знаю, что, как только мы вырулим за поворот, ребята моего Любимого Батальона прыгнут в машину и поедут искать наших любимых шалопаев.
Почему они сейчас не прыгают в машину и так старательно мне улыбаются? - ну, это ясно. Они не хотят, чтобы я волновалась.
Я хочу, чтобы они скорее перестали старательно мне улыбаться, и быстро командую отъезд.
Потом мы едем, и я иногда звоню им. Но все уже вне зоны.
Я не настаиваю. Когда ребята моего Любимого Батальона сочтут нужным мне позвонить - они мне позвонят.
Ночью, на выезде из Зоны, меня догоняет звонок. Нашлись шалопаи, сообщают ребята моего Любимого Батальона.
И я засыпаю.
Когда мы выезжаем из Зоны, мы всегда засыпаем. Даже те, кто за рулём.
Зона отпускает сразу.
И этот кадр - моего глубокого вздоха во славу шалопаев моего Любимого Батальона и глубокого моего сна сразу после звонка - я вставлю в мой фильм.
И в ваше шоу «За стеклом»
Сейчас мы пока ещё в Зоне, и мы едем.
Мы едем туда, где нет ни ваших и ни наших. Вернее, там есть и ваши, и наши.
И тридцать три ребёнка.
Жадно я смотрю в дорогу.
Здесь мы везли детей, когда небо чертили грады.
Здесь я прижимала детские головы к себе на колени, и всё рассказывала сказочку про зайца - чтобы дети не плакали.
А здесь у наших сопровождающих сломалась машина, прямо перед дамбой. А дамба тогда обстреливалась, и сопровождающие кричали в рацию - гоните!
Мы гнали. А людям, которых мы спасали, старались ничего не показывать. Но люди догадались.
Люди, вывезенные из-под обстрелов - очень чуткие люди. Даже если у них в ушах звенит.
Потом, когда они мне звонили и благодарили, месяца через два после всего - они спросили:
- Скажите… А тогда, когда мы остановились перед дамбой, там тогда что-то опасное случилось, да?
И эта дамба, и стоящая сломанная машина перед ней мишенью - пусть будут следующим кадром в нашем фильме.
шоу «За стеклом»
Мы подъезжаем к дому, который я видела во сне - так часто мы туда когда-то подъезжали.
Недавно, несколько месяцев назад.
Офицеры представляют меня женщине:
- Знакомьтесь, это та самая…
- Диана! - кричит женщина. - Я же её знаю! Она нам вывозила людей!
- Наташа! - кричу я, бросаясь ей навстречу.
Мы обнимаемся.
Она была одной из лучших, с кем мы работали.
В каждом бомбоубежище ситуативно находился комендант. И коменданты были разными.
Наташа встречала нас на крыльце, всегда, даже под взрывами.
В руках - неизменные списки людей, готовых к эвакуации. Отдельно общие списки, отдельно списки детей.
Она могла одним движением бровей остановить панику при погрузке, она умела рявкнуть:
- Сначала женщины и дети! Мужчины потом, если найдётся место!
И паника стихала. Мужчины отходили в сторону, виновато втягивая голову в плечи.
Мужчинам не всегда находилось место. Я помню автобус, полный женщин, детей и стариков. И остающиеся мужчины.
Один из них что-то пишет на грязном стекле. Из-за стекла ему улыбается заплаканная женщина, двое детей на руках.
Автобус заводит мотор, колёса пробуксовывают в снегу. Мужчина отходит в сторону. На грязном стекле надпись:
«Я ЛЮБЛЮ ВАС»
И этот кадр мы тоже ставим в наш фильм.
И в ваше шоу «За стеклом»
… на полупустых дорогах серой зоны запоминается каждая встречная машина. И каждая параллельная.
Так мало здесь машин, что не запомнить невозможно. С некоторыми мы уже даже раскланиваемся.
Одна из них мечется по схожим с нашими траекториям. То рядом, то навстречу, то сбоку выскочит, когда мы едем на Попасную.
- Львовские волонтёры. - говорит кто-то в экипаже.
Через день мы узнаем, что львовские волонтёры подорвались на фугасе.
Через два дня мы приедем в госпиталь проведать единственного из выживших. Ну, как проведать? - узнать, чем помочь, и немножечко помочь.
И последние кадры жизни этой погибшей машины я вставлю в наш фильм
В шоу «За стеклом»
… в Попасной адская пыль.
Как будто здесь был ад, теперь осталась только пыль. А так и есть.
Здесь только что закончился обстрел. Мы снова чудом разминулись с обстрелом.
- Спасибо, спасибо. - кивает головой маленький боец, каска болтается на голове.
Маленький боец смотрит на нас, но как бы сквозь нас. Глаза сухие, но отчего-то я знаю, что сегодня вечером он будет много плакать. Он будет реветь белугой, когда нальют ему, и он помянет.
Двое погибших.
Это много для бойца, что только вышел из ротации.
Да это для любого много.
И один много…
- Простите. Я немного потерянный. - вдруг говорит нам маленький боец, подняв голову и глядя на нас совершенно сухими, распахнутыми глазами. - Двое двухсотых, понимаете… А мы только вышли.
Я обнимаю его. Что-то шепчу на ухо.
Я снова обнимаю рожки, гранаты, рацию и броник.
Я обнимаю его с такой болью, с какой я обнимаю ребят моего Любимого Батальона, роднее которых у меня в Зоне нет - ребят, с которыми я в этот раз так и не увиделась.
Ну что ж. Я перевозчик.
Я сама так назвала тех, кто возит в Зону грузы.
А в этом рейсе не было грузов для ребят моего Любимого Батальона - и я не стала к ним заезжать.
Каждая минута перевозчика расписана. Не волен в чувствах перевозчик.
Я обнимаю его так, как обнимала я Лёшку - маленького бойца тридцать второго блокпоста, когда он вывез из окружения сгоревшие останки своих товарищей.
И кадр этого моего фильма всегда со мной, как запах, который шёл от Лёшки - запах горелого человеческого тела.
… А маленький боец позвонит потом, через три дня - и снова будет извиняться за то, что был таким потерянным.
И этот кадр - огромные детские глаза маленького бойца, и каску, болтающуюся на его голове - я вставлю тоже в наш фильм.
В ваше шоу «За стеклом»
… когда нас отпускает Зона.
Когда она уходит за спину, становясь всё дальше…
я начинаю говорить.
Я говорю о фильмах и о книгах. Я о Шекспире говорю зачем-то, и Катя внимательно слушает, значительно кивая.
- Всегда у неё такое. - говорит вдруг Пивовар. - Я уже заметил. Как только проезжаем последний блокпост, она начинает говорить без умолку.
Я улыбаюсь, умолкая. Потом я снова говорю, но продолжаю улыбаться.
Пожалуй, да. Пожалуй, он прав.
Всегда у меня такое…
… Отпустила Зона.
Отпустила, поганка.
Подлая.
Живой…
Он не уснул после Полтавы. Он просто устал.
Мы все устали.
Мы уже видели, что машина не вписывается в этот поворот. Мы видели за доли этих бесконечных секунд, как он борется за ключевые полметра - полметра отделяли нас от нехорошего кювета. Наша задача была - уйти в кювет относительно хороший, где у нас есть шансы остаться в живых.
Всё ведь познаётся в сравнении.
Лететь в относительно хороший кювет тоже страшно. Страшно потом сидеть и тихо смотреть налево - ляжем, нет?
потом смотреть себе под ноги - дымится пол. Взорвётся,нет?
Те, кто сидел спереди, выскочили сразу. Я сидела сзади.
Я была босой, и, справедливо решив, что ночью на траве мне стоять будет холодно, а обуться я всё равно не успею - я сгребла пледики и поползла к правой двери. Дверь не открывалась.
Катя терзала дверь снаружи и кричала кому-то:
- Её заклинило! Она не открывается!
- Катя, давай попробуем на заднюю. - говорила я, и, волоча пледики, ползла к задней двери.
Её тоже заклинило.
Сквозь мутные стёкла я видела, что сверху, на дороге, останавливается много машин. Откуда-то выскакивали бойцы. Без броников и без разгрузок. Без касок и гранат. И без рожков.
Бойцы ехали домой.
«А, это колонна…» - вяло подумала я.
«Сейчас Катя им расскажет, что мы волонтёры, и вернётся с целой кучей заявок.» - я ещё подумала.
«Хоть бы спросила, какая бригада или батальон.» - снова подумала я и решила всё же заняться своим спасением.
Я поползла к передней двери и тут решила потерять сознание. Не выпуская из рук пледиков…
«Меня не видно. Мне не помогут. Я за стеклом» - думала я, клонясь на спинку передних сиденьев.
- Какой батальон? - спросила я у Кати, когда мы уже вырулили из кювета, и, не сумев просигналить благодарно, по причине сломанного клаксона, махали ручками военной колонне.
- Да что я, спрашивала? - возмутилась Катя. - Мне надо было тебя спасать, мне было не до этого.
… потом я узнала, что в эту ночь возвращался на ротацию из Зоны мой Любимый Батальон.
Батальон, где меня не знают разве только новенькие - и то, если они служат всего первый день.
- Если это были они, то как они тебя не узнали? - удивлялся Пивовар.
- Я была за стеклом. За мутным стеклом. - говорила я.
Я видела всех - меня никто не видел. И мне никто не мог помочь.
И это был самый страшный кадр моего фильма - когда была я за стеклом…
… Вы ничего не увидите, если вы за стеклом.
Вы ничего не поймёте в этом фильме, которое считается шоу - пока вы не войдёте туда.
Разбейте эти стёкла.
То, что за ними - не шоу. И, конечно же, не фильм.
То, что за ними - жизнь. В которой смерть каждый день. Даже если она сегодня проходит мимо.
Услышьте, как слышат те, кто в Зоне - как различают на слух аккорды миномётов.
Увидьте их глазами.
Вдохните запах горелого человеческого тела и навсегда запомните этот запах.
Не бойтесь этого.
Да, это страшно.
Но ещё страшнее ничего не видеть - когда ты за стеклом…
Прим.
Сегодня Ф.О.Н.Д. снова отправляется в Зону.
Для армейских закупок Ф.О.Н.Д.у нужна ваша помощь.
Реквизиты https://www.facebook.com/fondDM/posts/1615417812050324
Если вы хотите помочь детским интернатам Зоны - делайте приписку в ваших переводах. Мы учтём ваши пожелания.