О ПОЭТАХ
ЗНАТОК поэзии из меня никудышный. Единственную двойку в школе, кажется, в пятом классе, получил за невыученное "Зима! Крестьянин, торжествуя...". С тех пор и испытывал неприязнь к рифмам, особенно, тем, которые - на страницу или даже в целую книгу. О моей неприязни говорит тот факт, что, когда поступил в университет, я не знал на память ни одного стихотворения Анны Андреевны, тогда как все девушки без исключения ходили как зачумлённые и бормотали заунывными голосами: "Умер вчера сероглазый король...".
Зато я любил смотреть на поэтов - в газетах, в телевизоре. В этом, наверно, было что-то фрейдистское (Фрейда я, впрочем, тоже не знал, как не знаю и сейчас) - мы обожаем то, чего лишены. Поэтов в пору моей молодости для меня существовало трое: Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский. Первая была ослепительно трагична (должно быть, все поэтессы, чьи фамилии начинаются с "ах", трагичны), второй был статный красавец (почему-то казалось, что он носил техасы, наверно, поэтому я без огорчения воспринял весть о том, что он уехал читать лекции на американский континент), третий был элегантен как Арамис. Поэтов, на самом деле, хороших и плохих, в Советском Союзе было гораздо больше, но лишь эти трое связались в моей памяти друг с дружкой и с той эпохой, когда я был молод и бесшабашен. Возможно, виной тому были моя зашоренность, послушность общественному мнению... Не знаю. Нет. Знаю. Эти трое, что ни говори, были гениальны.
Евтушенко вживую довелось увидеть несколько лет назад в Торонто (он приезжал читать "Бабий Яр" и другие свои стихи). В конце вечера я продрался к нему, сказался редактором и переводчиком (я, действительно, от безысходности подвизался на литературной ниве, помимо основной работы, трудился в одной литературной ассоциации) и сказал, что хотел бы перевести его стихи на английский и корейский. Он был в красочной рубахе и деловит. Сунул свою книжку, сказал, что нужно перевести, велел, когда книжка выйдет, прислать. Дал адрес. Стихи я таки перевёл, они были опубликованы в одном поэтическом сборнике...
Порой достаточно одной случайной встречи, чтобы всю жизнь вспоминать о человеке по той единственной встрече. Именно такая память у меня составилась о Ростроповиче, с которым летел в одном самолёте, из Парижа в Питер. Он стоял в проходе. Я заулыбался, сказал: "Здравствуйте". Он встрепенулся, чуть ли не обнял меня и сказал: "Здравствуй, дружок"...
Вознесенского уже никогда не увижу. Грустно.
Зато я любил смотреть на поэтов - в газетах, в телевизоре. В этом, наверно, было что-то фрейдистское (Фрейда я, впрочем, тоже не знал, как не знаю и сейчас) - мы обожаем то, чего лишены. Поэтов в пору моей молодости для меня существовало трое: Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский. Первая была ослепительно трагична (должно быть, все поэтессы, чьи фамилии начинаются с "ах", трагичны), второй был статный красавец (почему-то казалось, что он носил техасы, наверно, поэтому я без огорчения воспринял весть о том, что он уехал читать лекции на американский континент), третий был элегантен как Арамис. Поэтов, на самом деле, хороших и плохих, в Советском Союзе было гораздо больше, но лишь эти трое связались в моей памяти друг с дружкой и с той эпохой, когда я был молод и бесшабашен. Возможно, виной тому были моя зашоренность, послушность общественному мнению... Не знаю. Нет. Знаю. Эти трое, что ни говори, были гениальны.
Евтушенко вживую довелось увидеть несколько лет назад в Торонто (он приезжал читать "Бабий Яр" и другие свои стихи). В конце вечера я продрался к нему, сказался редактором и переводчиком (я, действительно, от безысходности подвизался на литературной ниве, помимо основной работы, трудился в одной литературной ассоциации) и сказал, что хотел бы перевести его стихи на английский и корейский. Он был в красочной рубахе и деловит. Сунул свою книжку, сказал, что нужно перевести, велел, когда книжка выйдет, прислать. Дал адрес. Стихи я таки перевёл, они были опубликованы в одном поэтическом сборнике...
Порой достаточно одной случайной встречи, чтобы всю жизнь вспоминать о человеке по той единственной встрече. Именно такая память у меня составилась о Ростроповиче, с которым летел в одном самолёте, из Парижа в Питер. Он стоял в проходе. Я заулыбался, сказал: "Здравствуйте". Он встрепенулся, чуть ли не обнял меня и сказал: "Здравствуй, дружок"...
Вознесенского уже никогда не увижу. Грустно.