О ЯЗЫКЕ НАУКИ, МЕТОДЕ ДЯДЮШКИ ПИТРА И ПОКАТУШКЕ
rommedahl, поместив одно фото, написал: "Вопрос с загадочной фамилией (имеется в виду то, что начертано скорописью на фото - В.А.) получателя книги Зои Кинкейд по-прежнему открыт. То ли у неизвестного надписывавшего фамилии одариваемых был не самый разборчивый почерк, то ли просто получатель был настолько хорошо известен, что можно было бегло надписать его перед тем, как нести книги автору на подпись".
Далее френд изложил замысловатую гипотезу (известно, что учёные любят писать замысловато; вместо того, чтобы просто написать, что В.И. Кулебякин соврал, а попросту - дурак, они пишут: "Произведённый нами анализ статьи такой-то уважаемого Кулебякина позволяет заключить, что убедительных оснований..." и так далее; а чтобы написанное было ещё непонятнее, они изобретают собственную научную школу, которой чаще всего дают эпохальное название вроде "марксистско-ленинской философии", однако которая впоследствии часто оказывается названной их же именем, например, "Линнеевская система", "хомскианство" или "марризм", притом школа, как выясняется позже, всего лишь - предлог для внедрения новой, как правило, иностранной терминологии, которая позволяет изобретателям писать замысловато и непонятно - этим, знаю, грешат языковеды; они, например, языкознание называют лингвистикой, сокращение - аббревиатурой, распределение - дистрибуцией, орудный, или творительный, падеж - инструменталисом, условное наклонение - кондиционалисом и так далее; что интересно, если заменить эти термины на старые, русские, непонятное становится понятным; в этом, думаю, и таится резон; судите сами - напишешь просто, люди скажут: "Тю, разве это научно?"): "Ответ на этот вопрос в равной степени может оказаться как ключом к кладу ответов на некоторых из занимающих меня головоломок, так и штольней, ведущей в никуда. Более того, эта фамилия (имеется в виду скоропись - В.А.) вообще может не иметь никакого отношения к дарственной надписи, так как запросто может быть фамилией кого-то из более поздних владельцев книги - обыкновение вместо экслибриса простецки надписывать книги от руки было явлением достаточно распространенным. Иное дело, если по этой фамилии удастся выловить кого-нибудь интересного, да еще и выяснится по какой именно надобности этот интересный господин (госпожа) (предполагается, что это человек с якобы фамилией, якобы написанной скорописью - В.А.) в июле 1927 года очутился в Токио. Интересность нашего мистера (мисс, миссис?) X (человека, которому якобы принадлежала фамилия... - В.А.) штука весьма вероятная, так как тональность автографа (дарственной надписи Зои - В.А.) свидетельствует о том, что <...>" и всё такое в этом же духе. Читая текст, можно думать, что автор планирует написать на тему мистера (мисс или миссис) и скорописи кандидатскую, а то и докторскую диссертацию.
Я, будучи простаком, высказал такое предположение: "По-моему, дело было так. Владелец книги принимал гостей. Одна из дам сказала хозяйке: "Дорогая, я готовлю то же самое, только не из братвурст, а из винеров, "домашних" венских сосисок. Запиши - хаусвинер. Эти немцы не понимают английского. Эйч-эй-ю-эс-дабл ю...". Бумажки под рукой не оказалось, и хозяйка накалякала на книге, которая лежала тут же - Hauswiener...". Однако меня перещеголяла - по простоте решения - другая френдесса френда. Она написала: "Hans Wiener", а там пусть автор, что хочет, то и дописывает...
Уже высказав свою гипотезу, я вспомнил рассказ Карела Чапека "Смерть барона Гандары" ("Smrt barona Gandary"), замечательно переложенный на русский язык двумя представителями старой гвардии советских переводчиков - Т.М. Аксель и Ю.Н. Молочковским. Герой рассказа, дядюшка Питр - такой же лишённый воображения простак, что и я. Вот он.
- Ну, сыщики в Ливерпуле, наверное, сцапали этого убийцу, - заметил Меншик. - Ведь это был профессионал, а их обычно ловят. Полиция в таких случаях просто забирает всех известных ей рецидивистов и требует с каждого: а ну-ка, докажи свое алиби. Если алиби нет, стало быть, ты и есть преступник. Позиция не любит иметь дело с неизвестными величинами преступного мира, она, если можно так выразиться, стремится привести их к общему знаменателю. Когда человек попадается ей в руки, она его сфотографирует, измерит, снимет отпечатки пальцев, и, готово дело, он уже на примете. С той поры сыщики с доверием обращаются к нему, как только что-нибудь стрясется, приходят по старой памяти, как вы заходите к своему парикмахеру или в табачную лавочку. Хуже, если преступление совершил новичок или любитель вроде вас или меня. Тогда полицейским труднее его сцапать.
У меня в полиции есть один родственник, дядя моей жены, следователь по уголовным делам Питр. Так вот, этот дядюшка Питр утверждает, что грабеж - обычно дело рук профессионала, в убийстве же скорее всего бывает повинен кто-нибудь из родных. У него, знаете ли, на этот счет очень устойчивые взгляды. Он, например, утверждает, что убийца редко бывает незнаком с убитым; мол, убить постороннего не так-то просто. Среди знакомых легче найдется повод для убийства, а в семье и подавно. Когда дядюшке поручают расследовать убийство, он обычно прикидывает, для кого оно всего легче, и берется прямо за такого человека. «Знаешь, Меншик, - говаривал он, - воображения и сообразительности у меня ни на грош, у нас в полиции всякий скажет, что Питр - отъявленный тупица. Я, понимаешь ли, так же недалек, как и убийца; все, что я способен придумать, так же тупо, обыденно и заурядно, как его побуждения, замыслы и поступки».
Не знаю, помнит ли кто из вас дело об убийстве иностранца, барона Гандары. Этакий загадочный авантюрист, красивый, как Люцифер, смуглый, волосы цвета вороньего крыла. Жил он в особняке у Гребовки. Что иной раз там творилось, описать невозможно! И вот однажды, на рассвете, в этом особняке хлопнули два револьверных выстрела, послышался какой-то шум, а потом барона нашли в саду мертвым. Бумажник его исчез, но никаких следов преступник не оставил. В общем, крайне загадочный случай. Поручили его моему дяде, Питру, который в это время как раз не был занят. Начальник ему сказал как бы между прочим:
- Это дело не в вашем обычном стиле, коллега, но вы постарайтесь доказать, что вам еще рано на пенсию...
Дядя Питр пробормотал, что постарается, и отправился на место преступления. Там он, разумеется, ничего не обнаружил, выругал сыщиков, пошел обратно на службу, сел за стол и закурил сигарету. Тот, кто увидел бы его в облаках вонючего дыма, решил бы, конечно, что он сосредоточенно обдумывает порученное ему дело. И непременно ошибся бы: дядюшка Питр никогда ничего не обдумывал, потому что принципиально отвергал всякие размышления. «Убийца тоже не размышляет, - говорил он. - Ему или взбредет в голову, или не взбредет».
Остальные полицейские следователи жалели дядюшку Питра. «Не для него это дело, - говорили они, - жаль, пропадает такой интересный случай. Питр может раскрыть убийство старушки, которую пристукнул племянник, или прислуги, погибшей от руки своего кавалера».
Один коллега, полицейский комиссар Мейзлик, заглянул к дядюшке Питру словно бы ненароком, сел на краешек стола и говорит:
- Так как, господин следователь, что нового с этим Гандарой?
- Вероятно, у него был племянник, - заметил дядюшка Питр.
- Господин следователь, - сказал Мейзлик, желая помочь ему. - Это совсем не тот случай. Я вам скажу, в чем тут дело. Барон Гандара был крупный международный шпион. Кто знает, чьи интересы замешаны в этом деле... У меня из головы не выходит его бумажник. На вашем месте я постарался бы выяснить...
Дядюшка Питр покачал головой.
- У каждого свои методы, коллега, - сказал он. - По-моему, прежде всего надо выяснить, не было ли у убитого родственников, которые могут рассчитывать на наследство…
- Во-вторых, - продолжал Мейзлик, - нам известно, что барон Гандара был азартный карточный игрок. Вы, господин советник, не бываете в обществе, играете только в домино у Меншика, у вас нет знакомых, сведущих в таких делах. Если вам угодно, я наведу справки, кто играл с Гандарой в последние дни… Понимаете, здесь мог иметь место так называемый долг чести...
Дядюшка Питр поморщился.
- Все это не для меня, - сказал он. - Я никогда не работал в высшем свете и на старости лет не стану с ним связываться. Не говорите мне о долге чести, таких случаев в моей практике не было. Если это не убийство по семейным обстоятельствам, так, стало быть, убийство с целью грабежа, а его мог совершить только кто-нибудь из домашних, так всегда бывает. Может быть, у кухарки есть племянник...
- А может быть, убийца - шофер Гандары, - сказал Мейзлик, чтобы поддразнить дядюшку.
Дядюшка Питр покачал головой.
- Шофер? - возразил он. - В мое время этого не случалось. Не припомню, чтобы шофер совершил убийство с целью грабежа. Шоферы пьянствуют и воруют хозяйский бензин. Но убивать?… Я не знаю такого случая. Молодой человек, я придерживаюсь своего опыта. Поживите-ка с мое...
Юрист Мейзлик был как на иголках.
- Господин следователь, - быстро сказал он, - есть еще третья возможность. У барона Гандары была связь с одной замужней дамой. Красивейшая женщина Праги! Может быть, это убийство из ревности?
- Бывает, бывает, - согласился дядюшка Питр. - Таких убийств на моей памяти было пять штук. А кто муж этой дамочки?
- Коммерсант, - ответил Мейзлик, - владелец крупнейшей фирмы.
Дядюшка Питр задумался.
- Опять ничего не получается, - сказал он. - У меня еще не было случая, чтобы крупный коммерсант кого-нибудь застрелил. Мошенничество - это пожалуйста. Но убийства из ревности совершаются в других кругах общества. Так-то, коллега.
- Господин следователь, - продолжал Мейзлик, - вам известно, на какие средства жил барон Гандара? Он занимался шантажом. Гандара знал ужасные вещи о... ну, о многих очень богатых людях. Стоит призадуматься над тем, кому могло быть выгодно... гм... устранить его.
- Ах, вот как! - заметил дядя Питр. - Такой случай у меня однажды был, но мы не сумели уличить убийцу и только осрамились. Нет, и не думайте, я уже раз обжегся на таком деле, во второй раз не хочу! Для меня достаточно обыкновенного грабежа с убийством, я не люблю сенсаций и загадочных случаев. В ваши годы я тоже мечтал раскрыть нашумевшее преступление. Честолюбие, ничего не поделаешь, молодой человек. С годами это проходит, и мы начинаем понимать, что бывают только заурядные случаи...
- Барон Гандара не был заурядной фигурой, - возразил Мейзлик. - Я его знал: авантюрист, черный, как цыган, красивейший негодяй, какого я когда-либо видел. Загадочная, демоническая личность. Шулер и самозванный барон. Послушайте меня, такой человек не умирает обыкновенной смертью и даже не становится жертвой заурядного убийства. Здесь что-то покрупнее. Это крайне таинственное дело.
- Зачем же его сунули мне? - недовольно проворчал дядюшка Питр. - У меня голова не так варит, чтобы разгадывать всякие тайны. Плевать мне на загадочные дела. Я люблю заурядные, примитивные преступления, вроде убийства лавочницы. Переучиваться я теперь не стану, молодой человек. Раз это дело поручили мне, я его отработаю по-своему, из него выйдет обычный грабеж с убийством. Если бы он достался вам, вы бы сделали из него уголовную сенсацию, любовную историю или политическую аферу. У вас, Мейзлик, романтические наклонности, вы бы это убийство превратили в феерическое дело. Жаль, что его не дали вам.
- Слушайте, - хрипло сказал Мейзлик. - Вы не станете возражать, если я… совершенно неофициально, частным образом… тоже занялся бы этим делом? Видите ли, у меня много знакомых, которым кое-что известно о Гандаре… Разумеется, вся моя информация была бы в вашем распоряжении, - поспешно добавил он. - Дело оставалось бы за вами. А!
Дядюшка Питр раздраженно фыркнул.
- Покорно благодарю, - сказал он. - Но ничего не выйдет. Вы, коллега, работаете совсем в другом стиле. У вас получится совсем не то, что у меня, наши методы несовместимы. Ну, что бы я делал с вашими шпионами, игроками, светскими дамами и всем этим избранным обществом? Нет, приятель, это не для меня. Если дело расследую я, то из него получится мой обычный, вульгарный казус… Каждый работает, как умеет.
В дверь постучали. Вошел полицейский агент.
- Господин следователь, - доложил он. - Мы выяснили, что у привратника в доме Гандары есть племянник. Парень двадцати лет, без определенных занятий, живет в Вршовице, дом номер тысяча четыреста пятьдесят один. Он часто бывал у этого привратника. А у служанки Гандары есть любовник, солдат. Но он сейчас на маневрах.
- Вот и хорошо, - сказал дядюшка Питр. - Навестите-ка этого племянничка, сделайте у него обыск и приведите его сюда.
Через два часа в руках у Питра был бумажник Гандары, найденный под матрацем у того парня. Ночью убийцу взяли в какой-то пьяной компании, а к утру он сознался, что застрелил Гандару, чтобы украсть бумажник, в котором было пятьдесят с лишним тысяч крон.
- Вот видишь, Меншик, - сказал мне дядюшка Питр. - Это совершенно такой же случай, как со старухой с Кршеменцовой улицы. Ее тоже убил племянник привратника. Черт подери, подумать только, как разукрасил бы это дело Мейзлик, попадись оно ему в руки. Но у меня для этого не хватает воображения, вот что!
______________________________________________________________
Днём съездил за машинным маслом. Оно понадобилось нам для одного дела, и купить его поручили мне. Я решил совместить полезное с приятным - сел на велосипед и покатил по паркам - до Стилз, оттуда на Кеннеди и дальше, сделав крюк, до Квин. Заодно заехал в "Букинист" - поизучать автографы. Получился круг 20 км.
Далее френд изложил замысловатую гипотезу (известно, что учёные любят писать замысловато; вместо того, чтобы просто написать, что В.И. Кулебякин соврал, а попросту - дурак, они пишут: "Произведённый нами анализ статьи такой-то уважаемого Кулебякина позволяет заключить, что убедительных оснований..." и так далее; а чтобы написанное было ещё непонятнее, они изобретают собственную научную школу, которой чаще всего дают эпохальное название вроде "марксистско-ленинской философии", однако которая впоследствии часто оказывается названной их же именем, например, "Линнеевская система", "хомскианство" или "марризм", притом школа, как выясняется позже, всего лишь - предлог для внедрения новой, как правило, иностранной терминологии, которая позволяет изобретателям писать замысловато и непонятно - этим, знаю, грешат языковеды; они, например, языкознание называют лингвистикой, сокращение - аббревиатурой, распределение - дистрибуцией, орудный, или творительный, падеж - инструменталисом, условное наклонение - кондиционалисом и так далее; что интересно, если заменить эти термины на старые, русские, непонятное становится понятным; в этом, думаю, и таится резон; судите сами - напишешь просто, люди скажут: "Тю, разве это научно?"): "Ответ на этот вопрос в равной степени может оказаться как ключом к кладу ответов на некоторых из занимающих меня головоломок, так и штольней, ведущей в никуда. Более того, эта фамилия (имеется в виду скоропись - В.А.) вообще может не иметь никакого отношения к дарственной надписи, так как запросто может быть фамилией кого-то из более поздних владельцев книги - обыкновение вместо экслибриса простецки надписывать книги от руки было явлением достаточно распространенным. Иное дело, если по этой фамилии удастся выловить кого-нибудь интересного, да еще и выяснится по какой именно надобности этот интересный господин (госпожа) (предполагается, что это человек с якобы фамилией, якобы написанной скорописью - В.А.) в июле 1927 года очутился в Токио. Интересность нашего мистера (мисс, миссис?) X (человека, которому якобы принадлежала фамилия... - В.А.) штука весьма вероятная, так как тональность автографа (дарственной надписи Зои - В.А.) свидетельствует о том, что <...>" и всё такое в этом же духе. Читая текст, можно думать, что автор планирует написать на тему мистера (мисс или миссис) и скорописи кандидатскую, а то и докторскую диссертацию.
Я, будучи простаком, высказал такое предположение: "По-моему, дело было так. Владелец книги принимал гостей. Одна из дам сказала хозяйке: "Дорогая, я готовлю то же самое, только не из братвурст, а из винеров, "домашних" венских сосисок. Запиши - хаусвинер. Эти немцы не понимают английского. Эйч-эй-ю-эс-дабл ю...". Бумажки под рукой не оказалось, и хозяйка накалякала на книге, которая лежала тут же - Hauswiener...". Однако меня перещеголяла - по простоте решения - другая френдесса френда. Она написала: "Hans Wiener", а там пусть автор, что хочет, то и дописывает...
Уже высказав свою гипотезу, я вспомнил рассказ Карела Чапека "Смерть барона Гандары" ("Smrt barona Gandary"), замечательно переложенный на русский язык двумя представителями старой гвардии советских переводчиков - Т.М. Аксель и Ю.Н. Молочковским. Герой рассказа, дядюшка Питр - такой же лишённый воображения простак, что и я. Вот он.
- Ну, сыщики в Ливерпуле, наверное, сцапали этого убийцу, - заметил Меншик. - Ведь это был профессионал, а их обычно ловят. Полиция в таких случаях просто забирает всех известных ей рецидивистов и требует с каждого: а ну-ка, докажи свое алиби. Если алиби нет, стало быть, ты и есть преступник. Позиция не любит иметь дело с неизвестными величинами преступного мира, она, если можно так выразиться, стремится привести их к общему знаменателю. Когда человек попадается ей в руки, она его сфотографирует, измерит, снимет отпечатки пальцев, и, готово дело, он уже на примете. С той поры сыщики с доверием обращаются к нему, как только что-нибудь стрясется, приходят по старой памяти, как вы заходите к своему парикмахеру или в табачную лавочку. Хуже, если преступление совершил новичок или любитель вроде вас или меня. Тогда полицейским труднее его сцапать.
У меня в полиции есть один родственник, дядя моей жены, следователь по уголовным делам Питр. Так вот, этот дядюшка Питр утверждает, что грабеж - обычно дело рук профессионала, в убийстве же скорее всего бывает повинен кто-нибудь из родных. У него, знаете ли, на этот счет очень устойчивые взгляды. Он, например, утверждает, что убийца редко бывает незнаком с убитым; мол, убить постороннего не так-то просто. Среди знакомых легче найдется повод для убийства, а в семье и подавно. Когда дядюшке поручают расследовать убийство, он обычно прикидывает, для кого оно всего легче, и берется прямо за такого человека. «Знаешь, Меншик, - говаривал он, - воображения и сообразительности у меня ни на грош, у нас в полиции всякий скажет, что Питр - отъявленный тупица. Я, понимаешь ли, так же недалек, как и убийца; все, что я способен придумать, так же тупо, обыденно и заурядно, как его побуждения, замыслы и поступки».
Не знаю, помнит ли кто из вас дело об убийстве иностранца, барона Гандары. Этакий загадочный авантюрист, красивый, как Люцифер, смуглый, волосы цвета вороньего крыла. Жил он в особняке у Гребовки. Что иной раз там творилось, описать невозможно! И вот однажды, на рассвете, в этом особняке хлопнули два револьверных выстрела, послышался какой-то шум, а потом барона нашли в саду мертвым. Бумажник его исчез, но никаких следов преступник не оставил. В общем, крайне загадочный случай. Поручили его моему дяде, Питру, который в это время как раз не был занят. Начальник ему сказал как бы между прочим:
- Это дело не в вашем обычном стиле, коллега, но вы постарайтесь доказать, что вам еще рано на пенсию...
Дядя Питр пробормотал, что постарается, и отправился на место преступления. Там он, разумеется, ничего не обнаружил, выругал сыщиков, пошел обратно на службу, сел за стол и закурил сигарету. Тот, кто увидел бы его в облаках вонючего дыма, решил бы, конечно, что он сосредоточенно обдумывает порученное ему дело. И непременно ошибся бы: дядюшка Питр никогда ничего не обдумывал, потому что принципиально отвергал всякие размышления. «Убийца тоже не размышляет, - говорил он. - Ему или взбредет в голову, или не взбредет».
Остальные полицейские следователи жалели дядюшку Питра. «Не для него это дело, - говорили они, - жаль, пропадает такой интересный случай. Питр может раскрыть убийство старушки, которую пристукнул племянник, или прислуги, погибшей от руки своего кавалера».
Один коллега, полицейский комиссар Мейзлик, заглянул к дядюшке Питру словно бы ненароком, сел на краешек стола и говорит:
- Так как, господин следователь, что нового с этим Гандарой?
- Вероятно, у него был племянник, - заметил дядюшка Питр.
- Господин следователь, - сказал Мейзлик, желая помочь ему. - Это совсем не тот случай. Я вам скажу, в чем тут дело. Барон Гандара был крупный международный шпион. Кто знает, чьи интересы замешаны в этом деле... У меня из головы не выходит его бумажник. На вашем месте я постарался бы выяснить...
Дядюшка Питр покачал головой.
- У каждого свои методы, коллега, - сказал он. - По-моему, прежде всего надо выяснить, не было ли у убитого родственников, которые могут рассчитывать на наследство…
- Во-вторых, - продолжал Мейзлик, - нам известно, что барон Гандара был азартный карточный игрок. Вы, господин советник, не бываете в обществе, играете только в домино у Меншика, у вас нет знакомых, сведущих в таких делах. Если вам угодно, я наведу справки, кто играл с Гандарой в последние дни… Понимаете, здесь мог иметь место так называемый долг чести...
Дядюшка Питр поморщился.
- Все это не для меня, - сказал он. - Я никогда не работал в высшем свете и на старости лет не стану с ним связываться. Не говорите мне о долге чести, таких случаев в моей практике не было. Если это не убийство по семейным обстоятельствам, так, стало быть, убийство с целью грабежа, а его мог совершить только кто-нибудь из домашних, так всегда бывает. Может быть, у кухарки есть племянник...
- А может быть, убийца - шофер Гандары, - сказал Мейзлик, чтобы поддразнить дядюшку.
Дядюшка Питр покачал головой.
- Шофер? - возразил он. - В мое время этого не случалось. Не припомню, чтобы шофер совершил убийство с целью грабежа. Шоферы пьянствуют и воруют хозяйский бензин. Но убивать?… Я не знаю такого случая. Молодой человек, я придерживаюсь своего опыта. Поживите-ка с мое...
Юрист Мейзлик был как на иголках.
- Господин следователь, - быстро сказал он, - есть еще третья возможность. У барона Гандары была связь с одной замужней дамой. Красивейшая женщина Праги! Может быть, это убийство из ревности?
- Бывает, бывает, - согласился дядюшка Питр. - Таких убийств на моей памяти было пять штук. А кто муж этой дамочки?
- Коммерсант, - ответил Мейзлик, - владелец крупнейшей фирмы.
Дядюшка Питр задумался.
- Опять ничего не получается, - сказал он. - У меня еще не было случая, чтобы крупный коммерсант кого-нибудь застрелил. Мошенничество - это пожалуйста. Но убийства из ревности совершаются в других кругах общества. Так-то, коллега.
- Господин следователь, - продолжал Мейзлик, - вам известно, на какие средства жил барон Гандара? Он занимался шантажом. Гандара знал ужасные вещи о... ну, о многих очень богатых людях. Стоит призадуматься над тем, кому могло быть выгодно... гм... устранить его.
- Ах, вот как! - заметил дядя Питр. - Такой случай у меня однажды был, но мы не сумели уличить убийцу и только осрамились. Нет, и не думайте, я уже раз обжегся на таком деле, во второй раз не хочу! Для меня достаточно обыкновенного грабежа с убийством, я не люблю сенсаций и загадочных случаев. В ваши годы я тоже мечтал раскрыть нашумевшее преступление. Честолюбие, ничего не поделаешь, молодой человек. С годами это проходит, и мы начинаем понимать, что бывают только заурядные случаи...
- Барон Гандара не был заурядной фигурой, - возразил Мейзлик. - Я его знал: авантюрист, черный, как цыган, красивейший негодяй, какого я когда-либо видел. Загадочная, демоническая личность. Шулер и самозванный барон. Послушайте меня, такой человек не умирает обыкновенной смертью и даже не становится жертвой заурядного убийства. Здесь что-то покрупнее. Это крайне таинственное дело.
- Зачем же его сунули мне? - недовольно проворчал дядюшка Питр. - У меня голова не так варит, чтобы разгадывать всякие тайны. Плевать мне на загадочные дела. Я люблю заурядные, примитивные преступления, вроде убийства лавочницы. Переучиваться я теперь не стану, молодой человек. Раз это дело поручили мне, я его отработаю по-своему, из него выйдет обычный грабеж с убийством. Если бы он достался вам, вы бы сделали из него уголовную сенсацию, любовную историю или политическую аферу. У вас, Мейзлик, романтические наклонности, вы бы это убийство превратили в феерическое дело. Жаль, что его не дали вам.
- Слушайте, - хрипло сказал Мейзлик. - Вы не станете возражать, если я… совершенно неофициально, частным образом… тоже занялся бы этим делом? Видите ли, у меня много знакомых, которым кое-что известно о Гандаре… Разумеется, вся моя информация была бы в вашем распоряжении, - поспешно добавил он. - Дело оставалось бы за вами. А!
Дядюшка Питр раздраженно фыркнул.
- Покорно благодарю, - сказал он. - Но ничего не выйдет. Вы, коллега, работаете совсем в другом стиле. У вас получится совсем не то, что у меня, наши методы несовместимы. Ну, что бы я делал с вашими шпионами, игроками, светскими дамами и всем этим избранным обществом? Нет, приятель, это не для меня. Если дело расследую я, то из него получится мой обычный, вульгарный казус… Каждый работает, как умеет.
В дверь постучали. Вошел полицейский агент.
- Господин следователь, - доложил он. - Мы выяснили, что у привратника в доме Гандары есть племянник. Парень двадцати лет, без определенных занятий, живет в Вршовице, дом номер тысяча четыреста пятьдесят один. Он часто бывал у этого привратника. А у служанки Гандары есть любовник, солдат. Но он сейчас на маневрах.
- Вот и хорошо, - сказал дядюшка Питр. - Навестите-ка этого племянничка, сделайте у него обыск и приведите его сюда.
Через два часа в руках у Питра был бумажник Гандары, найденный под матрацем у того парня. Ночью убийцу взяли в какой-то пьяной компании, а к утру он сознался, что застрелил Гандару, чтобы украсть бумажник, в котором было пятьдесят с лишним тысяч крон.
- Вот видишь, Меншик, - сказал мне дядюшка Питр. - Это совершенно такой же случай, как со старухой с Кршеменцовой улицы. Ее тоже убил племянник привратника. Черт подери, подумать только, как разукрасил бы это дело Мейзлик, попадись оно ему в руки. Но у меня для этого не хватает воображения, вот что!
______________________________________________________________
Днём съездил за машинным маслом. Оно понадобилось нам для одного дела, и купить его поручили мне. Я решил совместить полезное с приятным - сел на велосипед и покатил по паркам - до Стилз, оттуда на Кеннеди и дальше, сделав крюк, до Квин. Заодно заехал в "Букинист" - поизучать автографы. Получился круг 20 км.