Записки порядочного арестанта. Буряк.
Буряк.
«Доброе имя лучше дорогой масти» Еккл 7:1. Толковые слова - древние, мудрые. Правда, толкует их каждый по-своему.
Вася Кольчуга о мастях знал все. Он мог говорить об этом часами, особенно раскурив трубку мира. Узкие щелочки скрывали его вечно убитые глаза, просеивая живой озорной взгляд, от которого не утаить было ничего - ни изъянов, ни достоинств, ни правды, ни лжи, ни даже самых сокровенных мыслей. Лицо его было таким же живым, как и взгляд, и каждый раз удивляло разнообразием своих масок. Создавалось впечатление, что мимических мышц у него в два раза больше, чем у остальных. Сам он был сухой, но крепкий и очень хорошо сложен. Вдобавок к этому, весь верхний плечевой пояс у него покрывала красивая татуировка в виде рыцарских доспехов, за что он и получил свое прозвище. Впрочем, говорить, как известно, не мешки ворочать. А за Kольчугу говорили его работы. Вася был лучшим кольщиком в зоне. За четырнадцать лет, которые он провел в этих стенах, он стал не просто профессионалом, он стал настоящим художником. Его работы всегда отличались своей самобытностью и оригинальностью. Это были не шаблонные оскалы тигров и волков, не безликие иконы, не холодные звезды и кресты. Он писал по-живому и его работы также оживали под искусной иглой мастера. Это были настоящие картины, произведения искусства. Многие из почитателей его таланта до сих пор спорят, какая из работ заслуживает места на вершине пьедестала. Сам Кольчуга отдавал предпочтения в своем творчестве библейным сюжетам. Его «Падение Иерихона» было чем-то совершенно невообразимым и непостижимым для простого человека. Учитывая то, что бил он ее не специальной краской, и даже не тушью, а самой обыкновенной жженкой, богатство цвета, причудливая игра света и тени, грандиозность сюжета и совершенство в самых мелких деталях вплоть до песчинки, вплоть до конского волоса, делает это творение бесспорным шедевром. Сюда же народная молва приписывает его «Богоборца», «Воинство небесное», «Рука карающая» и «Рука прощающая» и многие другие. Жаль, что нет тех слов, которыми можно было бы описать эти работы. Это нужнo видеть. Восторг и смятение, которое пробуждают они в самых тайных уголках души человеческой не оставляют никакого сомнения в том, что это творение рук гения. Трагедия заключается лишь в том, что наследие это не достанется потомкам, потому как так же смертно, как и счастливые обладатели этих не мастей и не наколок - этих великих полотен.
Конечно же, Вася Кольчуга не родился гением. Когда он заехал в зону с пятнашкой на гриве, что навесил ему суд за убийство, он оказался перед выбором: либо весь срок бить камень в карьере, либо зарабатывать себе на кусок хлеба своими руками. И так как руками этими отродясь ничего не делал и не умел, пришлось научиться рисовать и бить масти. Первые несколько лет набивал руку на непутях. С кем он только не поработал тогда: черти, кони, шныри - к нему приходили все, кроме разве что петухов, потому что он не отказывал никому. Правда и портаков тогда сделал он не мало, но какой спрос за непутей.
Количество породило качество.
Его первой серьезной работой стал «Дон Кихот», которого заказал себе бугор отряда. Тот подгонял на Сервантесе и сам видел себя последним рыцарем. Кольчуга отговорил его бить масть на плече и, вместо этого выполнил работу на передней поверхности бедра так, что копыта Росинанта спускались ниже колена, и при ходьбе сгибались и разгибались, повинуясь движениям сустава. Этот Дон Кихот чем-то напоминал «Всадника смерти» Сальвадора Дали. Но зеков мало беспокоила проблема плагиата и Кольчугу признали как мастера.
С той поры Вася стал более разборчив в клиентах. Теперь это были стояковые козлы, толковые мужики и, конечно, блатные. Уже недостаточно было быть платежеспособным заказчиком. Чтобы обзавестись Васиной наколкой, теперь нужно было строить с ним отношуху. Кольчуга же знал себе цену, потому жил в зоне ни в чем себе не отказывая. К его чести будет сказано, что ему и нужно было то совсем немного: курыть-варыть, банка сгухи да пятка хорошей травы на каждый денек в радость.
Когда же его подмаячил сам Дунай, который был положенцем и на то время стоял в ответе за общее по лагерю, Кольчуга вообще стал фигурой неприкасаемой. Дунаю он расписал спину Киево-Печерской Лаврой, а позже набил того самого «Богоборца» на груди.
За долгие годы тюрьмы, своим трудом и талантом он заслужил право жить в свое удовольствие. За эти годы многое поменялось: и зона, и люди, и понятия. Он досиживал свой срок и смотрел на эти перемены сквозь конопляный дым с тихой иронической улыбкой.
Так он смотрел сейчас на Грыню, волобуевского бычка, который уже давно наводил с ним мосты. Вот и сегодня он зашел к Васе в шушу с заваркой хорошего кофе и каким-то порожняковым рассказом. Грыня мурчал безбожно. Он раздувал щеки, раскидывал пальцы и говорил, говорил, говорил, пока наконец Кольчуга его не остановил.
- Слышь, голова, вяжи. - Вместе со словами Кольчуга выпустил густые клубы едкого дыма. Он так и не избавился от привычки курить дешевые сигареты. - Давай, не томи уже, говори, чего надо.
Грыня с трогательной нерешительностью опустил глаза.
- Наколку хочу, - промычал он.
- Наколку? Яку ще наколку? - передразнил его жлобский суржик Кольчуга.
- Може, звезды якись.
- Шо?
- Ну звезды…там на колени, чи на плечи.
Кольчуга смотрел на Грыню все с той же насмешливой улыбкой на губах, но уже с невыразимой тоской в глазах.
- Может лучше орла двухглавого? - уколол он, но Грыня сарказма не понял.
- Ну, я не знаю. Може орла мени не можна?
- Чего?
- Ну, я не знаю.
В шуше повисла пауза, подобно дыму, который, не выветриваясь, так и стоял плотной завесой. За этой завесой Грыня не заметил шальной искорки, вспыхнувшей в глазах Кольчуги и в миг развеевшей несвойственную им мимолетную тоску.
- Короче, малой, уговорил, - сказал весело Кольчуга. - Набью тебе мастюшку блатную. Снимай лепень, подставляй спину.
Спустя два часа работа была окончена. А тем же вечером, на бараке в сушилке собрали круг людей достойных и маякнули на рамс Kольчугу. Он явился как всегда напаленый и тихо присел в углу на табурку. Круг собрал Грыня, ему и говорить было первым. Собственно, говорить ничего и не нужно было. Грыня просто снял майку. На его спине красовался огромный, фактурный, с насыщенным цветом и размашистыми лопухами… буряк.
Кто-то хмыкнул, кто-то сдержался, чтобы не заржать.
Первым заговорил смотряга:
- Кольчуга, ты не слишком загоняешься? Это, по-моему, уже лишак.
- Почему лишак? В самый раз.
- Да ты ж ему всю спину иcпоганил.
- За чем пришел, то и получил.
- Я звезды хотел, - вмешался в разговор Грыня.
- Завали дуло, ты, звезда, - рявкнул на него смотряга.
Кольчуга прикрыл лицо рукою, но по вздрагивающим плечам было видно, что он смеется.
- «Бич для осла, узда для коня, палка для глупого» - продекламировал он, немного успокоившись.
- Кольчуга, но ты тоже палку перегнул, - обратился к нему смотряга.
- Не знаю, по-моему, в самый раз. Каждому свое.
- А забить сможешь?
Все в зоне знали, что Кольчуга может забить любой портак. К нему приходили даже мусора, чтобы исправить свои армейские наколки.
- Забить?
- Да. Кольчуга, не исполняй, так не делается.
Кольчуга знал, как делается, он знал, как правильно, и мог довести и обосновать это любому. В его глазах снова мелькнула искорка.
- Забить?- повторил он. - Хорошо, давай забью.
Спустя два часа работа была окончена. А еще через полчаса круг собрался снова. Грыня снял майку и в сушилке воцарилось молчание. Но ненадолго, тишину прорвало диким, неудержимым, гомерическим смехом. Это был даже не смех, это была истерика. Арестанты валились на пол, держась за живот. Задыхались от смеха. Из глаз у них текли слезы.
На спине у Грыни красовался все тот же буряк, но теперь поверх него были набиты, как настоящие, две широкие доски крест на крест, как заколачивают ставни заброшенных домов. Судя по древесному волокну, доски были сосновые.
Забил…
Базара нет.