Мемуары А.Даниловой (Глава 2. Часть 1)
В мой первый год обучения в начальной школе, когда мне было семь лет, меня выбрали на роль бабочки в рождественском представлении нашим преподавателем бальных танцев, мистером Николасом (Николаем) Гавликовским, солистом Императорского балета Санкт-Петербурга. В этой небольшой сцене девушка гуляла по саду и пела. А моя роль заключалась в том, чтобы кружиться вокруг нее в каком-то танце. Мне это, видимо, понравилось, я станцевала очень хорошо, потому что получила много комплиментов, люди говорили мне, какая я легкая и грациозная. До этого я действительно не понимала, что значит выступать - я просто замечательно проводила время, исполняя свой танец. Но все эти комплименты немного вскружили мне голову, и я начала часами просиживать перед зеркалом, пробуя всевозможные движения.
Как-то раз - совершенно случайно - я поднялась на цыпочки. Поразительно! Я позвала своего двоюродного брата Бориса: "Иди посмотри, какой трюк я умею делать!" Я думала, что это мое изобретение. Борис был очень впечатлен увиденным и сказал мне, что я должна продемонстрировать этот трюк своей тете. Я немного боялась того, что она скажет, но она тоже была впечатлена. "Боже мой, Борис! - сказала она. - Она будет еще одной Павловой , она будет балериной!" Борис согласился. "Ты хочешь быть балериной?" спросила моя тетя.
Я никогда не видела балерин, я даже точно не знала, что такое балерина, но я сказала "Да", и в этот момент мое будущее было решено: я стану балериной.
Тетя Лидия, и генерал Батьянов прочитали в газете, что в Мариинскую школу в Санкт-Петербурге поступило двести пятьдесят заявлений. Я случайно услышала, что моему дяде пришлось позвонить кому-то очень важному, чтобы мое заявление было рассмотрено. Потому что мне тогда было восемь с половиной лет, а обычно в школу принимали новых учеников только в возрасте от девяти до двенадцати лет.
Как только заявление было принято, в один из майских дней мне пришлось пойти в школу на два экзамена - медосмотр и артистический. Там было двести тринадцать девочек, и мы боролись за семнадцать мест. Несмотря на это, я совсем не нервничала.
Сначала был медицинский осмотр, наедине, с врачом и медсестрой. Они убедились, что я не кривоногая и не близорукая. (В то время, до появления контактных линз, балерина с плохим зрением могла пропустить рампу для выхода или подбежать не к тому партнеру). Врач также проверил, все ли в порядке с моим сердцем. Я прошла медосмотр и меня отправили на просмотр в большую студию.
В одном конце комнаты стоял стол. За ним сидел весь профессорско-преподавательский состав, а также прима-балерины труппы Мариинского театра, несколько премьеров и даже несколько актеров и художников. Таким образом, были представлены многие отрасли искусства, не только танец. Позже, когда я была студенткой, я выучила имена тех, кто был в комиссии: Ольга Преображенская, Матильда Кшесинская, Тамара Карсавина, Агриппина Ваганова.
Они выстроили нас в ряд и рассматривали со всех сторон, с разных ракурсов, пытаясь угадать, как мы будем выглядеть, когда вырастем. Не будем ли мы слишком худыми или, возможно, слишком толстыми? Слишком высокими или слишком низенькими? Они просили нас попрыгать по комнате, побегать, повертеться. Затем нас отпустили домой.
Через три дня мне сообщили, что я принята. Моя семья была довольна и очень гордилась мной.
Ранним утром 20 августа 1911 года я подошла к главному входу в школу по адресу Театральная улица, дом 2, в центре Санкт-Петербурга.- деловой район города, недалеко от Невского проспекта. Театральная улица была тупиком, в конце которого находился Александринский театр. Театральная школа, как и многие другие здания в городе, была построена из камня, выкрашенного в бледно-желтый и белый цвета, с высокими арочными окнами, выходящими на улицу и сады дворца вдовствующей императрицы Марии. В здании было два входа - один боковой, выходящий на Невский проспект, который вел в кабинет директора Мариинского театра, и главный вход в школу. Рядом с нашей дверью была арка, а за ней - площадь, с входами в репетиционные студии, используемые артистами балета Мариинского театра.
Швейцар спросил, как меня зовут, проводил внутрь и представил трем дамам - одной очень красивой, в черном платье с высоким воротником, двум другим в синей униформе. Я присела в реверансе, как это делают маленькие девочки в России. Дама в черном, директриса, попросила остальных отвести меня в классную комнату.
В этой комнате было полно маленьких девочек - новеньких, таких же, как я. Мы уставились друг на друга, спрашивая друг у друга имена. Вскоре раздался громкий звонок, и, к нашему удивлению, вошли мальчики. Итак, мы будем учиться вместе - мальчики в одном конце класса, девочки в другом.
Наши уроки продолжались до пяти часов. Между уроками были перерывы по десять минут, когда мы освобождали комнату, а горничная приходила открыть окно и впустить немного свежего воздуха. В конце дня нас отправили обратно в большой зал. У меня уже появилась подруга - Галина Собинова, дочь Леонида Собинова, очень известного русского тенора. Швейцар окликнул ее: "Мисс Собинова, пожалуйста, за вами пришли", - Галина попрощалась со мной и исчезла.
Я была совершенно одна. "Где мои родные?" - спросила я смотрительницу. "Ты, Данилова, - сказала она, - остаешься в школе до субботы. Ты будешь жить в интернате"
Почему моя тетя ничего мне не сказала? Как я вообще смогу спать в этом странном месте? Я начала плакать.
Перед тем как пойти в столовую, нас разбили на пары и выстроили в ряд: маленьких девочек - впереди, больших - в конце. Поскольку я была самой маленькой в школе, меня подтолкнули в начало очереди. В столовой было четыре больших стола, уже накрытых, с деревянными скамейками по обе стороны. "Данилова, садись за мой стол!" - приказала одна из матрон. Горничная обслуживала каждый стол с одного конца, а мы передавали тарелки по очереди. Хороший суп, подумала я, но, успела съест всего несколько ложек. Моя соседка вернула мне свою уже пустую тарелку: "Давай, - сказала она, - поторопись!" Еще две ложки, затем еще одна пустая миска. Через несколько мгновений пришла горничная, забрала пустые тарелки и забрала мою, еще наполовину полную. Я была медлительной и неуклюжей. В течение нескольких недель я слышала "Данилова! Ешь быстрее и готовь тарелки" за каждым приемом пищи. Но когда я пыталась объяснить, что у меня не было времени передать все тарелки и поесть, смотрительница перебивала меня: "Никого не интересует твое мнение!"
После ужина был открыт большой буфет в дальнем конце комнаты , и смотрительница достала оттуда всевозможные посылки. "Вы можете принести свои сладости и фрукты, мы храним их специально для вас", - объяснила она. Маленькая девочка подошла к смотрительнице, чтобы показать ей сладости, которые она брала с собой. "Боже мой", - сказала смотрительница. "Так много, моя дорогая! Положи половину обратно - ты не сможешь все это съесть", - "О, но я отдам половину Данилове", - ответила девушка, как это мило с ее стороны, подумала я.
Мы с девушкой вышли из столовой вместе. Но как только мы отошли на безопасное расстояние, она внезапно выхватила у меня все, что дала. Я была потрясена. "Спасибо, что поднесла", - сказала она. "Вот, можешь взять это", - и она дала мне одну конфету
После ужина нас всех отвели в большую квадратную комнату, в центре которой стояла большая раковина с несколькими кранами, где девочки умывались и чистили зубы. Вдоль стен стояли шкафчики. Мне показали место, где раздевались маленькие девочки, и присвоили номер 21. В своем шкафчике я нашел сверток с нижним бельем и обувью, все они были помечены моим номером. А в ящике стола я нашла свою зубную щетку и все свои вещи, которые прислали из дома.
Затем смотрительница показала мне, где я сплю - моя кровать стояла первой в одном из трех длинных рядов кроватей, разделенных проходами, которые смотрительница постоянно патрулировала. Сама она спала в этой же комнате, за ширмой.
Младшая из нас спала ближе всех к ней, девочки постарше - сзади. За аркой в дальнем конце комнаты была комната поменьше, более уединенная, с двенадцатью кроватями, где спали самые старшие девочки в школе. Мы, девочки-первоклассницы, плакали, потому что некому было подоткнуть нам одеяло. И поэтому старшие девочки подходили и целовали нас на ночь.
НАЧАЛО
Как-то раз - совершенно случайно - я поднялась на цыпочки. Поразительно! Я позвала своего двоюродного брата Бориса: "Иди посмотри, какой трюк я умею делать!" Я думала, что это мое изобретение. Борис был очень впечатлен увиденным и сказал мне, что я должна продемонстрировать этот трюк своей тете. Я немного боялась того, что она скажет, но она тоже была впечатлена. "Боже мой, Борис! - сказала она. - Она будет еще одной Павловой , она будет балериной!" Борис согласился. "Ты хочешь быть балериной?" спросила моя тетя.
Я никогда не видела балерин, я даже точно не знала, что такое балерина, но я сказала "Да", и в этот момент мое будущее было решено: я стану балериной.
Тетя Лидия, и генерал Батьянов прочитали в газете, что в Мариинскую школу в Санкт-Петербурге поступило двести пятьдесят заявлений. Я случайно услышала, что моему дяде пришлось позвонить кому-то очень важному, чтобы мое заявление было рассмотрено. Потому что мне тогда было восемь с половиной лет, а обычно в школу принимали новых учеников только в возрасте от девяти до двенадцати лет.
Как только заявление было принято, в один из майских дней мне пришлось пойти в школу на два экзамена - медосмотр и артистический. Там было двести тринадцать девочек, и мы боролись за семнадцать мест. Несмотря на это, я совсем не нервничала.
Сначала был медицинский осмотр, наедине, с врачом и медсестрой. Они убедились, что я не кривоногая и не близорукая. (В то время, до появления контактных линз, балерина с плохим зрением могла пропустить рампу для выхода или подбежать не к тому партнеру). Врач также проверил, все ли в порядке с моим сердцем. Я прошла медосмотр и меня отправили на просмотр в большую студию.
В одном конце комнаты стоял стол. За ним сидел весь профессорско-преподавательский состав, а также прима-балерины труппы Мариинского театра, несколько премьеров и даже несколько актеров и художников. Таким образом, были представлены многие отрасли искусства, не только танец. Позже, когда я была студенткой, я выучила имена тех, кто был в комиссии: Ольга Преображенская, Матильда Кшесинская, Тамара Карсавина, Агриппина Ваганова.
Они выстроили нас в ряд и рассматривали со всех сторон, с разных ракурсов, пытаясь угадать, как мы будем выглядеть, когда вырастем. Не будем ли мы слишком худыми или, возможно, слишком толстыми? Слишком высокими или слишком низенькими? Они просили нас попрыгать по комнате, побегать, повертеться. Затем нас отпустили домой.
Через три дня мне сообщили, что я принята. Моя семья была довольна и очень гордилась мной.
Ранним утром 20 августа 1911 года я подошла к главному входу в школу по адресу Театральная улица, дом 2, в центре Санкт-Петербурга.- деловой район города, недалеко от Невского проспекта. Театральная улица была тупиком, в конце которого находился Александринский театр. Театральная школа, как и многие другие здания в городе, была построена из камня, выкрашенного в бледно-желтый и белый цвета, с высокими арочными окнами, выходящими на улицу и сады дворца вдовствующей императрицы Марии. В здании было два входа - один боковой, выходящий на Невский проспект, который вел в кабинет директора Мариинского театра, и главный вход в школу. Рядом с нашей дверью была арка, а за ней - площадь, с входами в репетиционные студии, используемые артистами балета Мариинского театра.
Швейцар спросил, как меня зовут, проводил внутрь и представил трем дамам - одной очень красивой, в черном платье с высоким воротником, двум другим в синей униформе. Я присела в реверансе, как это делают маленькие девочки в России. Дама в черном, директриса, попросила остальных отвести меня в классную комнату.
В этой комнате было полно маленьких девочек - новеньких, таких же, как я. Мы уставились друг на друга, спрашивая друг у друга имена. Вскоре раздался громкий звонок, и, к нашему удивлению, вошли мальчики. Итак, мы будем учиться вместе - мальчики в одном конце класса, девочки в другом.
Наши уроки продолжались до пяти часов. Между уроками были перерывы по десять минут, когда мы освобождали комнату, а горничная приходила открыть окно и впустить немного свежего воздуха. В конце дня нас отправили обратно в большой зал. У меня уже появилась подруга - Галина Собинова, дочь Леонида Собинова, очень известного русского тенора. Швейцар окликнул ее: "Мисс Собинова, пожалуйста, за вами пришли", - Галина попрощалась со мной и исчезла.
Я была совершенно одна. "Где мои родные?" - спросила я смотрительницу. "Ты, Данилова, - сказала она, - остаешься в школе до субботы. Ты будешь жить в интернате"
Почему моя тетя ничего мне не сказала? Как я вообще смогу спать в этом странном месте? Я начала плакать.
Перед тем как пойти в столовую, нас разбили на пары и выстроили в ряд: маленьких девочек - впереди, больших - в конце. Поскольку я была самой маленькой в школе, меня подтолкнули в начало очереди. В столовой было четыре больших стола, уже накрытых, с деревянными скамейками по обе стороны. "Данилова, садись за мой стол!" - приказала одна из матрон. Горничная обслуживала каждый стол с одного конца, а мы передавали тарелки по очереди. Хороший суп, подумала я, но, успела съест всего несколько ложек. Моя соседка вернула мне свою уже пустую тарелку: "Давай, - сказала она, - поторопись!" Еще две ложки, затем еще одна пустая миска. Через несколько мгновений пришла горничная, забрала пустые тарелки и забрала мою, еще наполовину полную. Я была медлительной и неуклюжей. В течение нескольких недель я слышала "Данилова! Ешь быстрее и готовь тарелки" за каждым приемом пищи. Но когда я пыталась объяснить, что у меня не было времени передать все тарелки и поесть, смотрительница перебивала меня: "Никого не интересует твое мнение!"
После ужина был открыт большой буфет в дальнем конце комнаты , и смотрительница достала оттуда всевозможные посылки. "Вы можете принести свои сладости и фрукты, мы храним их специально для вас", - объяснила она. Маленькая девочка подошла к смотрительнице, чтобы показать ей сладости, которые она брала с собой. "Боже мой", - сказала смотрительница. "Так много, моя дорогая! Положи половину обратно - ты не сможешь все это съесть", - "О, но я отдам половину Данилове", - ответила девушка, как это мило с ее стороны, подумала я.
Мы с девушкой вышли из столовой вместе. Но как только мы отошли на безопасное расстояние, она внезапно выхватила у меня все, что дала. Я была потрясена. "Спасибо, что поднесла", - сказала она. "Вот, можешь взять это", - и она дала мне одну конфету
После ужина нас всех отвели в большую квадратную комнату, в центре которой стояла большая раковина с несколькими кранами, где девочки умывались и чистили зубы. Вдоль стен стояли шкафчики. Мне показали место, где раздевались маленькие девочки, и присвоили номер 21. В своем шкафчике я нашел сверток с нижним бельем и обувью, все они были помечены моим номером. А в ящике стола я нашла свою зубную щетку и все свои вещи, которые прислали из дома.
Затем смотрительница показала мне, где я сплю - моя кровать стояла первой в одном из трех длинных рядов кроватей, разделенных проходами, которые смотрительница постоянно патрулировала. Сама она спала в этой же комнате, за ширмой.
Младшая из нас спала ближе всех к ней, девочки постарше - сзади. За аркой в дальнем конце комнаты была комната поменьше, более уединенная, с двенадцатью кроватями, где спали самые старшие девочки в школе. Мы, девочки-первоклассницы, плакали, потому что некому было подоткнуть нам одеяло. И поэтому старшие девочки подходили и целовали нас на ночь.
НАЧАЛО