(no subject)
(ОКОНЧАНИЕ)
Рядом с фарфоровым изобилием - серебряные приборы, сверкающие тяжелыми кучками на куске плотной ткани, разложенной прямо на асфальте.
Следом - продавец подержанных книг и грампластинок - тех самых, виниловых, пришедших на эти парижские улицы 21-го века из шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых века 20-го… Рядом в картонных коробках почтовые карточки с изображениями на самые разные сюжеты, но наиболее популярный - это виды городов и деревень Франции. В коробках роются с отрешенным видом неутомимые коллекционеры.
Высятся стопки поблекших журналов «Пари-Матч», с обложек которых звездно улыбаются совершенно юные и непохожие на себя нынешних Бриджит Бардо, Ален Делон, Катрин Денев и многие иные, чьих имен я не знаю.
А вот экзотическая личность: продавец явно не француз, родина его - таинственный Восток, и в соответствии с традициями торговли родных мест, он монотонно выкрикивает каждые две минуты одно и то же: «Всё за один евро! Любой товар за один евро! Только один евро!»
Палатки над ним нет, он разместил свой товар на истершемся от долгого употребления ковре с едва различимым рисунком, а ковер постелил на большую квадратную вентиляционную решетку. Очевидно, такое место досталось ему даром, в то время как для других подавцов право торговать один день на подобном рынке обходится в 300-400 евро.
Теплый воздух из решетки вздымает ковер, прижатый тяжелыми ящиками, в которых все свалено в одну невообразимую кучу. Однако шанс найти что-нибудь стоящее всего за евро действует так магическаи что желающие покопаться в ящиках не убывают, перемещаясь по пузырящемуся ковру. Я присоединяюсь к ним и черeз пять минут становлюсь обладательницей веселой латунной тарелки, золотисто сверкающей на солнце и сплошь покрытой узорчатой чеканкой. А также маленькой керамической корзинки, выполненной в технике «барботин», в сиреневато-зеленоватых тонах, и с витой ручкой, к тому же без единой царапинки.
В следующей палатке аккуратными стопками сложены старинные льняные и полотняные простыни, пододеяльники и наволочки, украшенные монограммами (что означает, что пришли они на этот рынок из богатых некогда домов), вышивкой, и не украшенные ничем. Полотно гладкое, прохладное и тяжелое. Ощущая его приятное прикосновение, я думаю о том, что ткани для белья делались раньше совершенно особым способом, и благодаря этому они служили своим владельцам подолгу.
На вешалках висят странные одеяния, которые при ближайшем рассмотрении оказываются старинными сорочками и нижними юбками, отделанными тончайшим кружевом. Они соседствуют с довольно грубыми на вид, но очень прочными еще мужскими рубахами - невозможно представить, кто и при каких обстоятельствах их надевал. Мужчины, которые могли носить такое грубое белье, не были неженками - это абсолютно точно можно утверждать.
На одном из столов лежит корсет, настоящий корсет со шнуровкой спереди и сзади, и чем-то, вшитым в ткань, придающим этому вышедшему из моды и хорошо забытому предмету, некую жесткость, и вместе с тем - гибкость. Наверное, китовый ус?
Я, конечно же, должна немедленно узнать, какие талии были у дам в те далекие-далекие времена, когда носили подобные вещи.
Я оборачиваю корсет вокруг себя и… понимаю, что немножко не сходится... Набираю побольше воздуха, втягиваю изо всех сил живот и одерживаю над корсетом убедительную победу - он застегивается сразу на три крючка. Вот бы здесь оказалась Мамушка из «Унесенных ветром» и затянула его на мне... Но возникает проблема - как теперь дышать? Ловлю на себе заинтересованные взгляды и улыбки прохожих, и решаю корсет не покупать, высвобождаясь из его железных объятий.
Понятно, отчего на всех картинах и фотографиях «корсетных» времен дамы так прямо держат спину - конструкция корсета прямо-таки вынуждает сильно втягивать в себя живот и держать спину безукоризненно прямо, чего в наше время почти никто не делает, за исключением, разве что русских балерин. Почему именно русских - да потому что в зарубежном балете не придерживаются так уж строго принципов системы.
Иду дальше. Вот палатка, отдаленно напоминающая съемочную площадку давних лет: какие-то треноги, странные лампы на палках и ножках, прожектора. Фотоаппараты и кинокамеры древнего вида, линзы, увеличители. Неужели в наше время, главной чертой которого является совершенная, но все продолжающая совершенствоваться, техника, подобные фотоаппараты и кинокамеры начала двадцатого века могут кого-то интересовать? Оказывается - интересует. Покупателей в палатке немало.
А здесь что-то удивительно знакомое. Не верю своим глазам - мраморный бюст Ленина. И еще один, поменьше, из гипса - такие были почти в каждой советской семье в брежневские времена. И бронзовый Маркс, и советские ордена, и погоны, фотоаппараты «Зенит», «Зоркий», «ФЭД», и деревянный ящик с обычными пожелтевшими фотографиями сороковых-пятидесятых годов. Все это продавал месьё лет сорока пяти на вид, родом с Западной Украины, говорящий с клиентами на русском, украинском, белорусском, польском, испанском, английском и французском языках. Просто удивительно, сколь прихотливы бывают судьбы людей, в особенности тех, кто вынужден покинуть родину на долгие годы, если не навсегда.
В блужданиях среди этого невероятного смешения вещей, где двадцать первый век соседствовал с девятнадцатым, а бывало (правда, редко) - и восемнадцатым, незаметно летит время. От обилия впечатлений и лиц наступает усталость. Кажется, мне пора домой.
Я сворачиваю в переулок и решаю пройтись пешком по Парижу, чтобы отряхнуть с себя пыль времен и вернуться в реальность.
Да, Франция - хранилище множества красивых, занятных, неожиданных и самых разнообразных вещей. Удивительно, сколь многое отлично сохранилось в течение многих десятилетий во французских домах и семьях, и теперь, спустившись с чердаков и покинув мрачные подвалы, обретает новую жизнь с новыми владельцами, часто покидая для этого Францию. Потому что очень многих туристов привлекают изобильные французские «блошиные рынки», на которых до сих пор еще можно встретить порой настоящие редкости и антиквариат.
Иду, не спеша, пустынными парижскими улицами, разглядываю витрины магазинчиков, булочных и кафе, закрытых на летние отпуска, читаю записки, приклеенные небрежно к дверям - владельцы вернутся тогда-то, и думаю о том, что пройдет совсем немного времени - недели две или три, и прекрасный город вновь забурлит неистовой кипучей жизнью, простившись до следующего августа с тихим и сонным спокойствием летнего Парижа.
Рядом с фарфоровым изобилием - серебряные приборы, сверкающие тяжелыми кучками на куске плотной ткани, разложенной прямо на асфальте.
Следом - продавец подержанных книг и грампластинок - тех самых, виниловых, пришедших на эти парижские улицы 21-го века из шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых века 20-го… Рядом в картонных коробках почтовые карточки с изображениями на самые разные сюжеты, но наиболее популярный - это виды городов и деревень Франции. В коробках роются с отрешенным видом неутомимые коллекционеры.
Высятся стопки поблекших журналов «Пари-Матч», с обложек которых звездно улыбаются совершенно юные и непохожие на себя нынешних Бриджит Бардо, Ален Делон, Катрин Денев и многие иные, чьих имен я не знаю.
А вот экзотическая личность: продавец явно не француз, родина его - таинственный Восток, и в соответствии с традициями торговли родных мест, он монотонно выкрикивает каждые две минуты одно и то же: «Всё за один евро! Любой товар за один евро! Только один евро!»
Палатки над ним нет, он разместил свой товар на истершемся от долгого употребления ковре с едва различимым рисунком, а ковер постелил на большую квадратную вентиляционную решетку. Очевидно, такое место досталось ему даром, в то время как для других подавцов право торговать один день на подобном рынке обходится в 300-400 евро.
Теплый воздух из решетки вздымает ковер, прижатый тяжелыми ящиками, в которых все свалено в одну невообразимую кучу. Однако шанс найти что-нибудь стоящее всего за евро действует так магическаи что желающие покопаться в ящиках не убывают, перемещаясь по пузырящемуся ковру. Я присоединяюсь к ним и черeз пять минут становлюсь обладательницей веселой латунной тарелки, золотисто сверкающей на солнце и сплошь покрытой узорчатой чеканкой. А также маленькой керамической корзинки, выполненной в технике «барботин», в сиреневато-зеленоватых тонах, и с витой ручкой, к тому же без единой царапинки.
В следующей палатке аккуратными стопками сложены старинные льняные и полотняные простыни, пододеяльники и наволочки, украшенные монограммами (что означает, что пришли они на этот рынок из богатых некогда домов), вышивкой, и не украшенные ничем. Полотно гладкое, прохладное и тяжелое. Ощущая его приятное прикосновение, я думаю о том, что ткани для белья делались раньше совершенно особым способом, и благодаря этому они служили своим владельцам подолгу.
На вешалках висят странные одеяния, которые при ближайшем рассмотрении оказываются старинными сорочками и нижними юбками, отделанными тончайшим кружевом. Они соседствуют с довольно грубыми на вид, но очень прочными еще мужскими рубахами - невозможно представить, кто и при каких обстоятельствах их надевал. Мужчины, которые могли носить такое грубое белье, не были неженками - это абсолютно точно можно утверждать.
На одном из столов лежит корсет, настоящий корсет со шнуровкой спереди и сзади, и чем-то, вшитым в ткань, придающим этому вышедшему из моды и хорошо забытому предмету, некую жесткость, и вместе с тем - гибкость. Наверное, китовый ус?
Я, конечно же, должна немедленно узнать, какие талии были у дам в те далекие-далекие времена, когда носили подобные вещи.
Я оборачиваю корсет вокруг себя и… понимаю, что немножко не сходится... Набираю побольше воздуха, втягиваю изо всех сил живот и одерживаю над корсетом убедительную победу - он застегивается сразу на три крючка. Вот бы здесь оказалась Мамушка из «Унесенных ветром» и затянула его на мне... Но возникает проблема - как теперь дышать? Ловлю на себе заинтересованные взгляды и улыбки прохожих, и решаю корсет не покупать, высвобождаясь из его железных объятий.
Понятно, отчего на всех картинах и фотографиях «корсетных» времен дамы так прямо держат спину - конструкция корсета прямо-таки вынуждает сильно втягивать в себя живот и держать спину безукоризненно прямо, чего в наше время почти никто не делает, за исключением, разве что русских балерин. Почему именно русских - да потому что в зарубежном балете не придерживаются так уж строго принципов системы.
Иду дальше. Вот палатка, отдаленно напоминающая съемочную площадку давних лет: какие-то треноги, странные лампы на палках и ножках, прожектора. Фотоаппараты и кинокамеры древнего вида, линзы, увеличители. Неужели в наше время, главной чертой которого является совершенная, но все продолжающая совершенствоваться, техника, подобные фотоаппараты и кинокамеры начала двадцатого века могут кого-то интересовать? Оказывается - интересует. Покупателей в палатке немало.
А здесь что-то удивительно знакомое. Не верю своим глазам - мраморный бюст Ленина. И еще один, поменьше, из гипса - такие были почти в каждой советской семье в брежневские времена. И бронзовый Маркс, и советские ордена, и погоны, фотоаппараты «Зенит», «Зоркий», «ФЭД», и деревянный ящик с обычными пожелтевшими фотографиями сороковых-пятидесятых годов. Все это продавал месьё лет сорока пяти на вид, родом с Западной Украины, говорящий с клиентами на русском, украинском, белорусском, польском, испанском, английском и французском языках. Просто удивительно, сколь прихотливы бывают судьбы людей, в особенности тех, кто вынужден покинуть родину на долгие годы, если не навсегда.
В блужданиях среди этого невероятного смешения вещей, где двадцать первый век соседствовал с девятнадцатым, а бывало (правда, редко) - и восемнадцатым, незаметно летит время. От обилия впечатлений и лиц наступает усталость. Кажется, мне пора домой.
Я сворачиваю в переулок и решаю пройтись пешком по Парижу, чтобы отряхнуть с себя пыль времен и вернуться в реальность.
Да, Франция - хранилище множества красивых, занятных, неожиданных и самых разнообразных вещей. Удивительно, сколь многое отлично сохранилось в течение многих десятилетий во французских домах и семьях, и теперь, спустившись с чердаков и покинув мрачные подвалы, обретает новую жизнь с новыми владельцами, часто покидая для этого Францию. Потому что очень многих туристов привлекают изобильные французские «блошиные рынки», на которых до сих пор еще можно встретить порой настоящие редкости и антиквариат.
Иду, не спеша, пустынными парижскими улицами, разглядываю витрины магазинчиков, булочных и кафе, закрытых на летние отпуска, читаю записки, приклеенные небрежно к дверям - владельцы вернутся тогда-то, и думаю о том, что пройдет совсем немного времени - недели две или три, и прекрасный город вновь забурлит неистовой кипучей жизнью, простившись до следующего августа с тихим и сонным спокойствием летнего Парижа.