Лагерные мемуары Г.Винса, изданные на Западе.
Этот лагерь имеет странное название "Мохсоголлох", что значит по-якутски "Соколиная гора". На протяжении всех этих дней мы с Анваром много беседовали. Анвар с большим интересом расспрашивал меня о моей вере в Христа, о Евангелии, сам рассказывал о себе. Лет за десять до нашей встречи Анвар убил прокурора в городе Баку, и был осужден на 15 лет заключения. Но и в лагере он уже имел несколько приключений: кого-то ударил ножом, кому-то в драке пробил голову куском железа. Анвар считается очень опасным заключенным.
Он уже побывал во многих лагерях и тюрьмах Сибири. Лагерное и тюремное начальство его очень боится и старается не держать у себя, а отправить в другой лагерь. Обычно Анвара этапируют в наручниках. И вот теперь он крайне удивлен, что лишился такой "привилегии". "Георгий! Ты живой?" - снова кричит мне Анвар. Он что-то еще кричит, но я могу разобрать только часть его речи: "А ты, оказывается, еще опасней, чем я!"
Мне трудно ответить ему: мешает шум мотора через железные стенки моего "карцера". Машина едет по очень неровной дороге: сильно трясет, качает. Местами лежит снег, хотя уже и май месяц. Нас везут в новый лагерь "Большая Марха", - это тоже лагерь строгого режима на расстоянии 100 км от старого лагеря. Только десять дней нас продержали в "Мохсоголлохе". А затем, по оперативным соображениям, как нам объяснили, нас отправили в новый лагерь, где меньше заключенных и где легче следить за каждым. Дорога очень плохая: много ям и трещин в асфальте из-за больших морозов в зимнее время.
Поэтому, хотя расстояние и небольшое, наш путь займет несколько часов. Через маленькое круглое застекленное окошечко в дверце моего стального "стакана" вижу двух солдат, а за решеткой - Анвара. Они оживленно беседуют. Анвар им что-то объясняет и показывает рукой в мою сторону. Я понимаю, что солдаты - молодые ребята, и не они решают, куда и как меня этапировать, с наручниками или без наручников.
Это решает Москва, высокое начальство. Для них я, как верующий, очень опасный преступник, опаснее Анвара! Однажды, в одном лагере, еще на Северном Урале, в мой первый срок, начальник лагеря мне прямо сказал: "Лучше, если бы ты был вор или убийца, чем верующий!" Рядом с лагерем, откуда нас этапируют, расположен большой завод. На нем изготовляют различные железобетонные конструкции: панели, балки для сооружения жилых и производственных зданий на Севере.
Завод охраняется войсками Министерства внутренних дел, или сокращенно МВД. Он, как и лагерь, окружен высоким массивным забором из бревен. Колючая проволока, звуковая и световая сигнализация, солдаты с автоматами и большие сторожевые собаки-овчарки - все это в системе охраны. Часто над лагерем ночами раздаются выстрелы. Это стреляют в ночное небо солдаты со сторожевых вышек для профилактики.
Это напоминание тем, кто мечтает о побеге. На заводе трудятся около 2000 заключенных и около 500 человек вольных. Завод работает почти круглые сутки, в две смены. Рабочая смена заключенных - не менее 10 часов. Дважды в день, утром и вечером, из жилой зоны лагеря солдаты выводят большую колонну в 1000 человек и медленно ведут ее в сопровождении собак на расстояние одного километра до завода. Когда я впервые попал на завод, начальник электроцеха, вольный молодой человек лет двадцати пяти, очень обрадовался мне.
Он уже знал, что я инженер-электрик. "Вы нам поможете в составлении электрических чертежей завода, в технической документации. У нас документация в жалком состоянии, особенно кабельное хозяйство".
Я - заключенный, и не я выбираю, где мне работать и кем работать. В мой первый лагерный срок (1966-1969 гг.) на Северном Урале я работал в лесу, на лесоповале. Зимой морозы достигали - 60 градусов Цельсия и было очень много снега.
Колонна заключенных буквально тонула в снегу, с трудом прокладывая себе путь к месту работы. Летом - тучи комаров и мошек. Не было от них спасения ни в лесу, ни в жилых бараках, и не помогали никакие защитные средства. Лицо, шея, руки буквально распухали от немилосердных комариных укусов. А весной и осенью - частые проливные холодные дожди. И все это время работа под охраной солдат под открытым небом, в лесу.
Холод и промозглая сырость, одежда и обувь постоянно мокрые. От простуды все тело покрыто болезненными нарывами. А теперь, в лагере "Мохсоголлох" я получил на заводе светлую просторную комнату с письменным столом и чертежной доской, шкафом для технической документации. Как рад я был, что смогу иметь каждый день несколько часов уединения в этой комнате. Очень трудно постоянно, днем и ночью, находиться среди людей, слышать крики, ругань, ссоры и драки между заключенными.
А здесь, отложив в сторону чертежи, я могу несколько раз в день спокойно наедине помолиться моему Господу. Я могу также свободно ходить по многочисленным цехам завода и знакомиться с работой электрического оборудования, а главное - с людьми. Я ищу верующих, моих братьев во Христе.
Часто заключенные спрашивают: - За что ты осужден, Георгий?
- За веру в Бога! - охотно отвечаю и делюсь с ними моим упованием на Господа.
Но через несколько дней моего пребывания в лагере меня вызвал в свой кабинет один из офицеров оперативного отдела лагеря - маленький, щуплый, с тонким писклявым голосом.
- Нам известно, - сказал он, враждебно глядя мне в глаза, - что вы на заводе хотите создать тайную типографию для печатания религиозных брошюр. Мы этого не позволим! Мы вас посадим в карцер!
- Я не понимаю, о чем вы говорите?! - удивился я. - Какая типография? Какие брошюры?
- Не притворяйтесь! - офицер стукнул маленьким кулачком по столу. - Вы - опасный рецидивист! Сотни наших людей будут следить за каждым вашим шагом в лагере, за каждым словом в жилой зоне и на заводе. Не смейте молиться, никому не говорите о Боге!
Он старался говорить несуществующим у него баском, и поэтому голос его звучал смешно и не производил устрашающего впечатления.
- В отношении создания типографии, я должен открыто сказать, что у меня и мысли подобной не было. Да это практически и невозможно в лагере. А что касается молитвы, то это мое личное право; я - верующий человек, и я буду верить и молиться моему Богу. Буду молиться и за вас. чтобы Господь дал вам покаяние и спасение вашей души, - спокойно сказал я офицеру.
- Не смейте молиться за мою душу! - почти взвизгнул офицер. - Вы еще пожалеете об этом разговоре! - бросил он мне вдогонку, отпуская из кабинета.
Это было несколько дней тому назад. И вот теперь везут меня в наручниках в другой лагерь. Как это понимать?!
То, что меня изгоняют из лагеря "Мохсоголлох" - это мое поражение? Нет! Это победа во Христе! Атеистические власти боятся наших "христианских молитв и открытого свидетельства о Боге!". "Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом" - повторял я знакомый стих из 1 Коринф. 15:57. "А что ждет меня впереди? Это знает мой Господь, и я в Его надежных руках!" - продолжал я размышлять.
В моем сердце Господь записал много замечательных стихов из Библии, и среди них один из самых дорогих и любимых, Иеремии 29.11: "Ибо только Я знаю намерения, какие имею о вас, говорит Господь, намерения во благо, а не во зло, чтобы дать вам будущность и надежду". Атеизм пытается отнять у верующих будущность, лишить нас надежды. Но Господь имеет свои вечные планы о нас, о Церкви Своей, и только Он знает эти планы во благо нам.
Никто не отнимет у нас нашего Бога, нашу светлую, победную будущность и надежду!
Когда солдаты выгрузили нас из "воронка" и повели в новый для нас лагерь, Анвар, глядя на мои руки в наручниках, в которых было так неудобно держать мешок с личными вещами, качал головой и приговаривал: "Георгий! Я - убийца, я - рецидивист, так написано в моем деле, и я без наручников! А ты - верующий, и в наручниках!
Ай, ай, ай! Как нехорошо они с тобой поступают. Ты - Божий человек, никого не убивал, никого не ударил ножом! Ай, ай. ай! Как все-таки нехорошо они делают!" Нас завели на вахту. Меня - прямо в наручниках. Лагерь назывался "Большая Марха" по имени речки, протекающей недалеко от лагеря. На вахте в это время находились начальник лагеря и дежурный офицер. Было уже часов 10 вечера. Конвой передал пакеты с нашими личными делами...
- Отдыхайте спокойно! Не беспокойтесь! Вы же знаете, я христианин. Он говорит извиняющимся тоном: - Конечно, мы понимаем, что вы - порядочный человек. Но это наша служба... Мы не причастны к вашему аресту!
После этого он мирно засыпает, сидя рядом со мной. И второй конвоир, сидящий сзади, тоже спит. Я еще раз посмотрел на кобуру с пистолетом у начальника конвоя, и мне стало смешно.
Одна за другой появились мысли: "С кем воюете?! С кем боретесь? Ведь сами вы понимаете, что верующие никакого зла не причиняют ни обществу, ни государству. И если мы проповедуем Евангелие, то в этом колоссальная польза для народа и для государства! Признаете ли вы это когда-нибудь?!"
В Харькове несколько лет тому назад был работник КГБ, Беленький по фамилии. Он координировал работу органов КГБ против христиан-баптистов. В каждом городе при Управлении КГБ есть такой специальный отдел по борьбе с религией. Как-то, немного подвыпив, он встретил на улице города нашего верующего, которого знал лично. Беленький, словоохотливый от выпитой водки, разоткровенничался:
"Хотя у нас работа против вас, баптистов, очень трудная, но зато я за свою жизнь спокоен и когда иду на операцию против баптистов, никогда не беру оружия. А ваг мой товарищ, занимающийся другой категорией людей (он не назвал какой), всегда ходит с оружием, и каждый раз, уходя из дому на операцию, прощается с семьей..."
Признание христиан-баптистов мирными, порядочными людьми и примерными гражданами с одной стороны, и жестокая, многолетняя, централизованная, в масштабе всего государства, борьба с ними - с другой... Такова наша действительность.
Самолет летит над Сибирью. Природа Сибири сурова: зимой большие морозы, много снега. Помню, однажды зимой, когда мне было лет четырнадцать-пятнадцать, наш одноэтажный дом почти полностью занесло снегом до самой крыши. Пришлось прокапывать лопатой туннель от двери дома на улицу.
Я сохранил любовь к сибирскому краю на всю жизнь. Люди Сибири мне очень близки и дороги. Они, в основном, стойкие, мужественные, закаленные в борьбе с суровой природой, с испытаниями жизни. Особенно дороги мне сибиряки, принявшие Христа в свое сердце, христиане не только по названию. Сколько я встретил в Сибири мужественных христиан, верных Богу. ревностных в деле распространения истины Христовой.
Сколько у меня друзей в Сибири, друзей по вере! Я сам в шестнадцать лет отдал свое сердце Христу, и с тех пор моя жизнь тесным образом связана с делом Евангелия.
Мое детство совпало с особенно тяжелыми гонениями на христиан. Одних только евангельских христиан-баптистов было арестовано 25 тысяч в период с 1929 по 1940 год. В основном это были проповедники Евангелия. 22 тысячи из них умерли в тюрьмах и лагерях как мученики за веру Христову.
Собрания верующих были категорически запрещены. Верующие собирались для совместной молитвы тайно, по ночам, небольшими группами. Но веру в Христа невозможно уничтожить! Христос сказал: "Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее" (Матф. 16:18), В 1944-1946 гг. в Сибири и по всей стране Господь послал большое пробуждение. Оно было обильно полито кровью мучеников за дело Евангелия.
Верующие стали собираться в жилых домах на молитвенные собрания, как это происходит и сегодня во многих городах и деревнях по всей стране. Из комнат выносится мебель, остается только стол. Это наша кафедра. Жаждущих послушать так много, что не все могут вместиться в дом. Многие стоят на улице, особенно летом, когда можно открыть окна и двери... Шла война. Власти молчали, не трогали собраний верующих. Проповедовали просто, но искренне и горячо.
Господь касался сердец. Многие каялись, и в первую очередь дети-подростки, отцы которых умирали в тюрьмах и лагерях за веру Христову.
Самолет пошел на снижение. Моя охрана проснулась и виновато посматривала на меня... К прапорщику, начальнику конвоя, подошел пилот и что-то тихо сказал. Прапорщик в знак согласия кивнул головой. Затем он обернулся к молодому охраннику, сидевшему сзади, и сказал: "Все в порядке, сообщили! Нас уже ждут!"
Я понял, что экипаж самолета по радио сообщил в Киев о благополучном этапировании арестованного и получил сообщение для конвоя, что нас ожидает в аэропорту спецмашина, "воронок". Мы прибыли в аэропорт Борисполь, расположенный в 30 километрах от Киева. Сначала из самолета по трапу сошли все пассажиры. Они оживленно садились в подошедший автобус. Когда автобус отъехал, конвой вывел меня из самолета.
"Воронок" уже ждал нас. Рядом с "воронком" стояла черная "Волга". Около нее стояли три человека в гражданской одежде. Они внимательно наблюдали за происходящим. Я был один в камере "воронка". В конвойной части сидели прапорщик и молодой охранник в гражданской одежде. Машина тронулась в город.
Родной Киев! Более тридцати лет жизни тесно связаны с ним. Город-красавец, расположенный на холмах в живописной долине Днепра.
Город цветов и солнца! На крутом берегу высится большой чугунный памятник Киевскому князю Владимиру, принявшему христианство и крестившему киевлян в 988 году. На высоком постаменте князь Владимир поднял над Днепром большой крест. Почти 1000 лет со дня официального принятия христианства на Руси! Крещение киевлян не было добровольным, сознательным, по вере... Так хотел князь и высшая знать того времени. Им нравилась греческая вера: красивые и величественные храмы Византии, пышное и торжественное богослужение, дорогое, усыпанное драгоценными камнями, одеяние священников.
Православная церковь Византии была государственной церковью, находящейся в полном подчинении императору. Такою же государственной казенной церковью стала и православная церковь в древней Киевской Руси. Такою же она и осталась на протяжении всей истории Московского государства, а затем и Российской империи. 1000-летие христианства на Руси - это праздник государственной церкви, это юбилей соединения Церкви с государством. Христос учит: "Отдавайте кесарево кесарю, а Божье Богу" (Матф. 22:21).
В Киеве я жил с 1946 года, и с ним у меня связаны лучшие годы жизни, годы служения Господу. В машине была маленькая щель и я, хотя и с трудом, но видел людей, улицы, мост через Днепр... С внутренним волнением я всматривался в жизнь города. Родной Киев жил своей обыденной жизнью и даже не обращал внимания на арестантскую машину. "Воронок" обычное явление на улицах Киева. Наконец, "воронок" заехал в какой-то большой двор.
Молодой конвоир остался в машине, а прапорщик куда-то вышел. Вдруг открывается дверь "воронка" и кто-то говорит начальственным голосом: "Открой-ка дверь пошире, зажги свет! Я хочу посмотреть на Георгия Петровича". Какой-то человек, лет сорока, стройный, высокий, вскакивает в "воронок".
- Георгий Петрович! Добрый день!
Я пристально вглядываюсь, но не узнаю. - Здравствуйте, но я вас не знаю!
- Зато я вас знаю, - говорит вошедший. - Я все эти годы вас искал. Много искал! - А затем, переменив тон, строго спросил: - Почему вы с нашим человеком в Новосибирске не захотели беседовать?! Он имел в виду сотрудника КГБ Анненкова.
- Нам не о чем беседовать! - ответил я.
Высокий посмотрел на меня и пригрозил: - Но это вам так не пройдет! У вас так не получится, как У Д. (Он назвал фамилию одного служителя, который, будучи арестованным, был помещен не в тюрьму, а в Киевскую гостиницу на несколько дней, где находился под охраной и имел многодневные беседы с работниками КГБ. Содержание этих бесед осталось тайной, однако этот служитель был освобожден, вернулся домой и оставил служение в гонимом братстве)
Я понял, что КГБ будет также пытаться меня сломить запутать, лишить духовной силы и парализовать служение. Первая попытка в этом направлении была сделана в Новосибирске через Анненкова...
Высокий гебист долго стоял в дверях "воронка", а затем спросил:
- Где Петя? Где ваш сын? И так повторял несколько раз.
- Зачем вам Петя? - спросил я.
- Нас интересует, где сейчас ваш сын.
- Вы, наверное, лучше меня знаете, где Петя. Я давно дома не был...
- Но Пети нет дома! - возразил сотрудник КГБ.
Было ясно, что КГБ вел наблюдение за моей семьей и домом, и отсутствие Пети на протяжении нескольких месяцев было замечено. Мои гонители догадывались, что Петя был со мной, и пытались найти его, а затем и мое местонахождение. Но Петя вернулся домой, в Киев, за десять дней до моего ареста, а органы КГБ это проглядели, не заметили. В поле зрения КГБ не только служители ЕХБ, но и наши дети.
Когда мой сын Петя учился в десятом классе средней школы, в школу однажды пришел сотрудник КГБ капитан Анненков. Петю после уроков вызвали в кабинет к директору школы. Когда он вошел в кабинет, там уже сидел Анненков. Беседуя с Петей, Анненков стал предлагать ему помощь в дальнейшей учебе, в поступлении в институт. Взамен капитан КГБ поставил условие, чтобы мой сын помог им найти меня.
Петя отказался: - Вы что хотите, чтобы я предал своего отца?! Никогда этого не будет!
Анненков пригрозил: - Мы не дадим тебе дальше учиться!
И Анненков сдержал свое слово. Пете не дали дальше учиться и даже работать, а позднее, когда я уже находился в Якутском лагере, Петя был арестован и пробыл один год в лагере. Официально его обвинили на суде в том, что он не работал. Не добившись от меня ответа, сотрудник КГБ ушел. Опять появился пожилой прапорщик, и мы поехали.
Я спросил: - Что, хозяин не принял?
Молодой конвоир ответил с улыбкой: - Да. первый хозяин не принял. Повезем вас к другому.
Значит, у КГБ планы изменились за время моего полета из Новосибирска в Киев, и теперь меня везли в общую уголовную тюрьму. Это было 4 апреля 1974 года. Ехали мы довольно долго. Я прикидывал, по каким улицам меня везут... Наконец. приехали к Киевскому следственному изолятору №1 Министерства внутренних дел. Так официально называлась тюрьма, которую народ называет Лукьяновка. Лукьяновская тюрьма состоит из нескольких корпусов.
Основу составляет старая четырехэтажная тюрьма, построенная в XVIII веке, во времена правления русской царицы Екатерины Второй: массивные стены, камеры с высокими потолками, длинные коридоры, крутые каменные лестницы с полустертыми ступенями. В этом корпусе сохранилось помещение бывшей тюремной церкви. Сегодня в этой церкви несколько больших камер. В них содержатся женщины-заключенные, а также и "малолетки", т.е. заключенные, не достигшие 18-летнего возраста.
В одной из них находилась в 1971 году и моя мама. Ей тогда было 64 года. Второе большое здание - четырехэтажный мужской корпус на 1000 человек, стоящий отдельно от других корпусов. Он был построен во время царского министра Столыпина в 1910 году. Есть там еще и другие корпуса, поменьше... Общее количество заключенных в Киевской тюрьме пять-шесть тысяч. Камеры разные по размеру.
Есть камеры большие, на 50-80 человек, а есть и маленькие, для двух-трех заключенных. Посреди двора, между корпусами расположены прогулочные дворики. Эти дворики обнесены высоким каменным забором и разделены кирпичными перегородками. Наверху, над двориками, металлическая сетка, а также площадка, по которой расхаживает конвой во время прогулки заключенных. Вверху, на специальных металлических фермах, рядом с двориками, стоит телеаппаратура для постоянного наблюдения из административного корпуса за заключенными и поведением охраны.
Прогулка - один час в сутки. Это большая радость - после прокуренной камеры выйти подышать свежим воздухом. Интересна подземная часть Киевской тюрьмы. Многочисленные подземные тоннели-переходы между разными частями тюрьмы: следственным корпусом, старой и новой частью тюрьмы. Эти тоннели внутри перекрываются многочисленными металлическими дверями с крепкими замками и специальной сигнализацией.
И конвой, сопровождающий заключенных, имеет специальные электромагнитные ключи, набирает определенный код, открывая двери. Подземных переходов в тюрьме много. Они где-то сходятся, потом опять расходятся. Это целая система. Думаю, что все это имеет специальное назначение: в случае каких-то беспорядков охрана сможет отрезать один корпус тюрьмы от другого, часть людей загнать в эти подземные тоннели при подавлении беспорядков.
Это было новостью для меня. Раньше в Киевской тюрьме ничего подобного не было. Первый раз я сидел в Лукьяновской тюрьме 15 суток вместе с четырьмя братьями по вере. Мы были арестованы за проведение богослужебного собрания в лесу. недалеко от Киева. И вот, спустя 11 лет, я снова в Киевской тюрьме. Я понимал, что меня ожидают не 15 суток тюрьмы, а несколько лет...
При прибытии в тюрьму был произведен обычный обыск, потом душевая. Затем подземным переходом меня повели в следственный корпус. Я получил старый грязный тюремный матрац, такое же грязное одеяло и подушку без наволочки, а простыня вообще не полагалась. Поместили меня в спецкамеру мужского следственного корпуса. Камера рассчитана на двоих, но сейчас в ней стояли две двухъярусные железные кровати, уже на четырех заключенных, посредине маленький деревянный столик и у двери, в углу - туалет.
Очень тесно. Окно небольшое, с тремя рядами решеток. Даже днем в камере полумрак, и поэтому круглые сутки горит на потолке электрическая лампочка. Камера, в которую меня поместили, находится на четвертом этаже и имеет номер 68. В камере находятся три человека, и у всех одинаковые отчества: все три Петровичи. Один Михаил Петрович, второй Василий Петрович, третий Анатолий Петрович.
Я знакомлюсь и называю себя: Георгий Петрович. Все трое посмотрели на меня с явным недоверием: "Тоже Петрович?! Странное совпадение." В этой камере я пробыл два с половиной месяца.
Один из обитателей камеры номер 68, Михаил Петрович, агроном по специальности. Он занимал высокий пост в Управлении сельского хозяйства по Киевской области. Это - человек лет сорока, с большой залысиной, очень спокойный и веселый.
На груди, спине, руках и ногах у него густая шерсть... Он шутит над собой, шлепая рукой по лысине: "На голове пусто. а на спине - густо!" В тюрьму Михаил Петрович попал впервые, арестован был за какие-то финансовые нарушения. Он очень заинтересовался обстоятельствами моего ареста, расспрашивал о верующих, о содержании Библии, о Боге.
Второй Петрович - бывший работник почты, высокий чернявый мужчина лет тридцати пяти. Звали его Василием.
В тюрьме он тоже впервые, арестован за хищение заграничных посылок. Работник почты. Он очень напуган арестом, сильно переживает за жену и двоих детей. Третий - Анатолий. молодой человек лет двадцати трех, месяц назад освободившийся из лагеря и успевший за две недели снова совершить преступление: ограбить пять продуктовых магазинов. Брал, в основном, водку и вина.
Все они встретили меня дружелюбно. Я рассказал им о себе. о семье, о моих убеждениях, о верующих... Все трое удивлялись мужеству и стойкости верующих. Они и раньше слышали много доброго о наших братьях и сестрах по вере. Василий лично встречался с верующими-баптистами в своем городе Львове, а Анатолий сидел в одном лагере, под Киевом с членом Киевской церкви Владимиром Николаевичем Лавриненко, которого я хорошо знаю многие годы. Анатолий очень хорошо отзывался о Владимире: "Весь лагерь уважал вашего Владимира. Он очень справедливый, честный и добрый человек! Если бы все люди были, как Владимир, то на земле давно был бы рай".
Это подлинные труды мученика 20 века. Люди, прочитавшие книгу, говорят: "Чтение истории Георгия Винса было одним из их самых трогательных впечатлений. Снова и снова мне казалось, что я читаю 11 главу Послания к Евреям, эту великую перекличку героев веры… Мы, христиане на Западе, стали дряблыми от легкой свободы, которой наслаждались. Я молюсь, чтобы Бог использовал историю Джорджи Винса для укрепления нашей веры". Лейтон Форд Ассоциация Билли Грэма
"Тюремные записи Георгия Винса раскрывают совесть человека, чье мужество и вера должны будоражить совесть всех свободолюбивых людей. Права человека жизненно важны не только для Георгия Винса и его преследуемых собратьев в Советском Союзе, но и для достижения более цивилизованного и мирного мира во всем мире". Сенатор Генри М. Джексон
Винс Г. П. Евангелие в узах, 1975
Часть I : Семейная хроника -- Воспоминания об отце -- Мой лагерный дневник -- Заточение моей матери --
Часть II : Верные рабы Божии -- Георгий Шипков -- Николай Одинцов -- Полина Скакунова -- Павел Дацко --
Павел Иванов-Клышников -- Александра Семиречь -- Александр Шалашов -- Павел Захаров -- Александра Мозгова
Wie Schafe unter Wölfen: Erfahrungen eines Christen in sowjetischen Straflagern, 1987
Как овцы среди волков: опыт христианина в советских исправительных лагерях, 1987